Лунный пёс. Антология - Семенова Мария Васильевна - Страница 52

Она сморщила нос:

— Какая гадость!

— Верно, гадость.

— Зачем ты его бросил в камин? Он же всю комнату завоняет.

— Да… глупо. Но не уверен, что это можно выбрасывать в биотуалет. А на улице оставлять не хотелось. Здесь бегают лисы. Как ты думаешь, кто это сделал?

Она поджала губы:

— Уж не думаешь ли ты, что это я?

— Упаси боже. Я думал, может, ты кого видела?

— Я смотрела ТиВиЭс. Наверное, кто-то травит крыс.

Здесь не травят крыс. По крайней мере мышьяком. Но этого я ей говорить не стал.

Она вывалила содержимое пакета в тарелку, поставила передо мной, а сама вновь уставилась в экран. Одиночество навалилось, как темное, глухое одеяло.

— Послушай…

Она с досадой повернулась:

— Да?

— Поговори со мной.

Она, казалось, удивилась:

— О чем?

— Не знаю. Мы же так хорошо разговаривали. Ты рассказывала о себе. О жизни… о последних новостях… не знаю, о чем-нибудь.

— Ну так включи себе последние новости, а я пока досмотрю. Это репортаж из Дворца мод! Один-единственный раз в сезон.

— Смотри, конечно. — Я ковырнул вилкой еду, которая уже начала остывать.

В комнате воняло чесноком и горелым мясом.

А утром ко мне зашел староста.

Песчаная дорожка к дому была мокрой от росы, и, когда он шел по ней, оставались темные следы. Здоровенный такой мужик.

Я как раз был занят тем, что так и не успел сделать вчера, — подновлял забор. Древесина на изломе пахла замечательно.

Аргус лежал на крыльце, перегораживая вход на веранду, и староста топтался внизу, не решаясь войти.

Я крикнул:

— Он вас не тронет!

Но староста все равно не двинулся с места.

Я сказал:

— Я сейчас. — И двинулся напрямик через малинник.

— Это животное, — укоризненно сказал староста, — оно слишком большое, чтобы…

— Чтобы — что?

Аргус примерно с крупного ротвейлера. Я видал собак и покрупнее.

Я поднялся по ступенькам, и староста за мной, держась так, чтобы я был между ним и аргусом. Я пододвинул ему кресло и спросил, хочет ли он варенья со сливками или просто так. Но он не захотел ни варенья, ни сливок, ни чаю. Почему-то никто из моих гостей не хочет чаю.

— Погоды нынче стоят хорошие, — сказал староста.

Я согласился, что да, погода просто замечательная.

— Не то что в прошлом году.

Я сказал, мне трудно судить, поскольку я поселился здесь недавно.

— В том-то и дело, — сказал староста. Он устроился поудобней в кресле и сложил руки на коленях. — Я вроде как староста округа. Пришел познакомиться.

— Очень приятно.

— У нас тут людей всего ничего. Деревня с десяток хуторов… Пара-другая усадьб вроде вашей.

— Угу.

— Меня люди выбрали. Должен быть староста. Хотя людей всего ничего.

— Уху.

— Вот я и пришел познакомиться.

Маска простака самая удобная. Его выдавали глаза.

— Вы редко бываете в деревне.

— Вообще не бываю. За покупками мы ездим в город.

— А у нас там что-то вроде клуба. И любительский театр.

— Будет время, — сказал я, — обязательно схожу на представление. Вы мне программу скиньте.

— А в лесу вас кое-кто видел. И у озера.

— Я люблю гулять.

— Это хорошо, — сказал он, — я всегда говорю — гулять полезно. Я им так и сказал: он ничего дурного не делает, просто гуляет.

— Договаривайте, — сказал я, — и кончайте этот маскарад.

— Ладно, — он вздохнул, — действительно, чего уж там. Вы производите впечатление разумного человека. И безобидного. Но вас здесь не любят. К сожалению.

Деревенский простачок исчез, точно по лицу старосты прошлись мягкой губкой. Я подумал, что он не последний человек в этом их любительском театре.

— Я ни с кем и не знаком.

— Вы не ходите в клуб. Не общаетесь с людьми. Им это не нравится. Они полагают это высокомерием. Пренебрежением. И еще — эта ваша собака.

— Аргус.

— Тем хуже. В деревне многие боятся ходить к озеру.

— Аргус никому не причинит вреда. Иначе кто бы мне позволил везти его на Землю?

— Он чужак. Чужое существо. Кто может за него поручиться?

— Я.

— А за вас?

Мы замолчали. Солнце выпарило росу, и сад был заполнен ровным гудением пчел.

— Все знают, аргус с человеком вроде как в связке. Одно целое. И если он захочет, чтобы вы, скажем, взяли в руки нож…

— Вы взрослый образованный человек, — сказал я, — и должны знать, что взаимодействие с аргусом строится совсем на другой основе. Он не может заставить меня что-либо делать. И я его тоже.

— Ага! — сказал он удовлетворенно.

— Что — ага?

— Если он решит причинить кому-нибудь вред, вы не сможете ему помешать. Вы его не контролируете.

— У вас есть собака?

— Ну да. — Его голос немного потеплел, видно, он любил свою собаку. — Молли. Она ретривер. Золотистый ретривер.

— Вы контролируете ее?

— Вы же сами сказали, — тотчас ответил он, — аргус не собака.

Мы опять замолчали.

Дурак, хотел я сказать, самодовольный дурак. Ловкий, хитрый манипулятор, недаром тебя выбрали старостой, но ты видишь не дальше своего носа. Все, что вокруг, ты получил именно благодаря аргусам. Ненаселенную, процветающую Землю, свободную от неврозов и агрессии, чистый воздух, чистую воду. Это озеро. Иные миры. Ты получил все.

А что получил я? Мы?

— Вам не стыдно? — спросил я тихо.

— Я против вас ничего не имею, — возразил он. — Но я представляю людей. А они вас боятся.

— Чего вы от меня хотите?

— Чтобы вы уехали. Убрались отсюда.

— А если я не уеду?

— Сам я против вас ничего не имею, — повторил он, — но люди… могут быть неприятности.

— Это противозаконно. Вы староста, вы обязаны следить за соблюдением законности.

— Ну… — он поднялся, — я и слежу. Я пытаюсь не допустить неприятностей.

— Не нужно запугивать меня. — Я тоже встал.

— Да я и не запугиваю. — Он уже был на крыльце.

Аргуса он обошел по большой дуге, но тот все равно встревоженно отодвинулся.

Я потрепал его по голове и снова занялся починкой забора, в какой-то момент отметив, что вколачиваю в землю колья с удвоенной, яростной силой.

Лунный квадрат лежал на полу, медленно переползая с одной половицы на другую. За окном шумел лес.

Зря я вернулся на Землю.

Любой ныряльщик мечтает оказаться на Земле. Пройтись по траве, полежать на берегу. Есть десятки миров, пригодных для жизни, но там все чуть-чуть другое. Свет, тяготение, сам воздух… А ныряльщик жаждет очутиться там, откуда когда-то ушел в глубокий поиск. И думать забывает о том, что Земля — это еще и люди. Что к звездам ушли лучшие. Самые энергичные, самые смелые. Идеалисты, мечтатели, пассионарии.

А остались обыватели. В глубоком поиске ныряльщик вообще редко думает о людях — больше о небе, траве и деревьях.

Ностальгия — страшная штука.

И не лечится.

Как же должен страдать аргус, подумал я, он-то ведь в чужой среде, в абсолютно чужой среде, кроме меня, у него ничего здесь нет, не за что держаться… Мы улетим отсюда, улетим в другой мир, не такая уж большая жертва по сравнению с той, что выпала ему. Я думал, если мне будет хорошо, я смогу как-то передать это ему, чтобы и ему было тепло, хорошо и покойно…

Я осторожно, чтобы не разбудить женщину, тихонько посвистывавшую рядом, встал с постели, пересек комнату и подошел к аргусу, лежащему на своем матрасике в углу комнаты. Сейчас, в темноте, он действительно очень походил на собаку. Вытянутые лапы тихонько подрагивали. Ему что-то снится? Что он у себя, среди сородичей, бегает по равнине, расцвеченной чудными красками, недоступными незрячим людским глазам? Нет, скорее, что-то плохое — я ощущал смутную тревогу, тоску… почти ужас.

Я присел на корточки и положил руку ему на затылок:

— Что ты, что ты? Успокойся…

Обычно мне удавалось его как-то отвлечь, разбудить, но сейчас, когда его голова приникла к моей ладони, тревога только усилилась.