Пассажир - Гранже Жан-Кристоф - Страница 93

• Предыдущая
• 93/153
• Следующая

Нарцисса всего трясло, но он сумел оценить эту историю.

— А откуда все это стало известно?

— В тысяча девятьсот семьдесят втором году картину просветили рентгеновскими лучами. Под верхним слоем краски хорошо просматривается силуэт девушки, прильнувшей к плечу лежащего Курбе.

В висках у Нарцисса стучало. Пальцы дрожали. Итак, под каждым из его автопортретов скрывается другое изображение. Скрывается истина. Но какая? Проливающая свет на его подлинную личность? Или на убийства нищих?

Он сможет узнать эту истину. Надо лишь просветить картины рентгеном.

Уже на пороге он предупредил галериста:

— Для нас обоих будет лучше, если мы забудем о сегодняшней встрече. Мы с тобой незнакомы.

— Конечно-конечно. Я понимаю.

— Ты не понимаешь ничего, но это тоже к лучшему. И не вздумай звонить своим клиентам! Не то мне придется сюда вернуться.

Нарцисса не покидало ощущение, что он завладел списком членов тайного клуба. Тесной группки посвященных, взаимно подпитываемых общим безумием. Психовампиров. Извращенцев-вуайеристов. Напротив имени каждого коллекционера значился не только его адрес, но указывался также код домофона и номер мобильного. Галерея Пернати обеспечивала покупателям доставку картин на дом. И всякая полезная информация хранилась у ее владельца в памяти компьютера. Так что Нарциссу оставалось лишь позвонить в дверь.

Здесь, в Париже, он словно бы возвращался к жизни. День выдался пасмурный и серый, один из тех дней, какие бывают только во французской столице. Ни дождя, ни туч — лишь сырая промозглая пелена, грязной простыней накрывшая город. День не имел ни начала, ни конца, он тянулся из ниоткуда в никуда. Нарцисс ликовал. Он чувствовал, что эта монотонность и невыразительность для него свои, родные.

Первый покупатель из списка, Валид Эль-Хури, жил на авеню Фош. Нарцисс попросил таксиста подождать его возле дома и принялся терпеливо преодолевать многочисленные препятствия на пути к цели. Кодовый замок на воротах. Кодовый замок на двери подъезда. Домофон в холле. Но на этом его продвижение вперед остановилось. Эль-Хури не было дома. Нарцисс попытался уговорить мажордома впустить его: якобы он принес посылку. Главное — проникнуть в квартиру и посмотреть на картину. Но слуга посоветовал ему оставить посылку у консьержа.

Нарцисс дал таксисту следующий адрес, ближайший к авеню Фош: тупичок, отходящий от авеню Виктора Гюго. Мысленно он уже набросал свой маршрут, намереваясь в самое короткое время посетить всех коллекционеров из списка.

Жилые дома, больше похожие на виллы, прятались за плотным живым забором из елей и кипарисов. Каждое здание казалось наглядной иллюстрацией расхожей мудрости: «Хочешь жить спокойно, не высовывайся». Но особняк Симона Амсалема, которого он наметил в качестве второй мишени, выбивался из общего правила. Строение начала XX века, отделанное штукатуркой под мрамор, являло собой причудливую смесь мавританской и итальянской архитектуры. Башенки, ротонды, кариатиды, балконы, балюстрады — все это в хаотическом, лишенном какой-либо логики беспорядке. Жилище Амсалема привлекало к себе внимание, как вылетевшая в полной тишине пробка от шампанского.

Нарцисс позвонил в домофон. Ему сейчас же открыл слуга-филиппинец. Нарцисс назвался, и слуга, ни слова не говоря, отправился за хозяином. Нарцисс ждал в холле, переминаясь с ноги на ногу на черно-белой плитке. На стенах, освещенных галогеновыми лампами, висели картины. Ар-брют в чистом виде.

Одна из самых больших представляла собой карандашный рисунок на развернутой картонной коробке. Автор с высоты птичьего полета запечатлел деревушку с вьющимися вокруг нее дорогами и тропками. Приглядевшись, Нарцисс обнаружил, что линии дорог складываются в лицо ведьмы с разинутым ртом, готовой проглотить селение. Рядом висел выполненный мелом триптих, изображавший то же самое лицо, принимающее поочередно три разных выражения. Изумление. Страх. Ужас. Красные глаза, фиолетовые тени под ними, тревожный фон — казалось, картина написана кровью.

Остальные работы воспроизводили стиль американских комиксов шестидесятых. Сюжеты вполне невинные — сценки повседневной парижской жизни. Рынок, кафе, дружеское застолье… Но персонажи! Они скалились и корчили жуткие рожи, ибо по соседству с ними художник поместил разлагающиеся трупы и кровоточащие тела животных с заживо содранной кожей…

— Нарцисс! Это и правда ты?

Он обернулся и увидел полного пожилого мужчину в белом халате. На носу у него сидели авиаторские очки с затемненными стеклами, седую голову покрывала белая ермолка. Вокруг шеи было повязано махровое полотенце. По его лицу стекали капли пота — должно быть, он оторвал его от занятий на тренажерах. Любопытно, подумал Нарцисс, а в спортзале он ермолку снимает или нет?

Мужчина обнял его с сердечностью старого друга, затем чуть отстранился, вгляделся ему в лицо и весело рассмеялся:

— Как же я рад видеть тебя вживе! Последние месяцы твой портрет висит у меня над кроватью!

Он широким жестом пригласил его в гостиную, располагавшуюся справа. Нарцисс вошел в просторный зал, убранство которого было выдержано в том же кичливом, аляповатом стиле, что и сам дом. Велюровые диваны золотисто-желтого цвета. Белые меховые подушки. На мраморном полу — восточные ковры, раскиданные в беспорядке. На камине — массивный иудейский семисвечник-менора. Такой огромный, что вполне заслуживал своего названия «семь очей Господа».

И повсюду — произведения маргинального искусства. Скульптуры из консервных банок. Картины в стиле примитивизма, писанные не на холстах, а на чем попало. Эскизы, покрытые таинственными надписями. Нарциссу пришло на ум сравнение с отчаянно фальшивящим духовым оркестром. В общем-то, то же ощущение, что он испытал от внешнего облика и интерьера этого дома.

Коллекционер опустился на один из диванов. Под расстегнутой домашней курткой виднелась майка с надписью «Faith» [29]готическими буквами.

— Садись. Сигару?

— Нет, спасибо, — отказался Нарцисс, устраиваясь напротив собеседника.

Амсалем извлек из лаковой китайской шкатулки толстую сигару и захлопнул шкатулку тыльной стороной ладони. Взял нож с рукояткой из слоновой кости и отрезал у сигары кончик. Наконец сунул ее в рот, зажав своими великолепными зубами, и, пыхнув несколько раз, прикурил. Ритуал был совершен.

— Что меня привлекает в ар-брют, — заговорил он, словно перед ним сидел интервьюер, — так это свобода. Чистота. Знаешь, какое определение дает этому искусству Дюбюффе?

Нарцисс вежливо мотнул головой.

Амсалем насмешливо продолжил:

— «Под этим явлением мы подразумеваем произведения искусства, выполненные людьми, лишенными какой бы то ни было художественной культуры. Это искусство, основанное на чистом созидании, — в отличие от культурного искусства, работающего по принципу хамелеона и обезьяны».

Он выпустил густой клуб дыма и вдруг посерьезнел.

— Единственный яд, — тихо проговорил он, — это культура. Она душит оригинальность, индивидуальность, творчество. — Он потряс сигарой. — Она навязывает художнику свой гребаный политический заказ!

Нарцисс не собирался с ним спорить. Он дал себе пять минут, прежде чем перейти к объяснению причины своего визита. Оратор тем временем взгромоздил на журнальный столик ноги, демонстрируя найковские кроссовки в золотых разводах.

— Хочешь пример? Пожалуйста. Возьми Мадонну с Младенцем эпохи Возрождения. Да Винчи, Тициан, Беллини… Великолепные полотна, кто возражает, но есть в них, дружище, одна малюсенькая деталька, которая портит все дело. Младенец Христос изображен необрезанным! Мазл тов!У этих католиков Христос перестал быть евреем!

Амсалем убрал со стола ноги и с видом заговорщика склонился к Нарциссу:

— На протяжении долгих веков искусство лизало задницу власти! Поддерживало официальное вранье! Разжигало в Европе вражду к евреям! Все эти картины с гойским концом у мальчишки лили воду на мельницу антисемитизма!

• Предыдущая
• 93/153
• Следующая