Тепло наших тел - Марион Айзек - Страница 26

• Предыдущая
• 26/46
• Следующая

Я ерзаю под их испытующими взглядами. Наконец Джули, тяжело вздохнув, встает.

— В общем, пока мы не знаем, что с тобой делать, придется тебе остаться тут как минимум до завтра. Пойду погрею рису. Нора, ты будешь?

— Нет, я утром приняла карбтеин, — отвечает она и с опаской косится на меня. — А ты, Р… не голодный?

Качаю головой:

— Нет, спасибо.

— Потому что я, например, понятия не имею, что нам делать с твоей диетой. То есть делать-то нечего, Джули говорила, что у тебя нет выбора, но все равно тут…

— Правда, — перебиваю я. — Все… нормально.

Она смотрит на меня с недоверием. Я знаю, какие картинки мелькают сейчас у нее перед глазами. Темная комната, залитая кровью. Ее друзья, умирающие на полу. Я, тянущий к Джули окровавленные руки. Даже если Джули и убедила ее, что я особенный, подозрительным взглядам удивляться не стоит. Нора разглядывает меня еще несколько минут. Потом бросает это дело и принимается скручивать косяк.

Когда Джули возвращается с рисом, я с улыбкой беру ложку и кладу немного в рот. Как и все остальное, рис мало чем отличается на вкус от картона. Но все же мне удается его проглотить. Джули с Норой переглядываются.

— И как тебе? — интересуется Джули.

Корчу противную рожу.

— Все равно! Ты очень давно не ел — и все еще на ногах. Как думаешь, вдруг у тебя когда-нибудь получится совсем отказаться от живой еды?

Криво улыбаюсь:

— Наверное… шанс есть.

Джули улыбается до ушей. Отчасти ее смешит мой сарказм, отчасти она радуется скрытой за ним надежде. Я еще ни разу не видел ее такой счастливой, и от всей души надеюсь, что не ошибся. Что это правда. Что я еще не научился врать.

К часу ночи Джули с Норой начинают зевать. В общей комнате есть раскладные койки, но уходить туда никто не хочет. Этот ярко раскрашенный кубик — теплый бункер в ледяной пустоте Антарктиды. Нора ложится на кровать. Я и Джули — на пол. Примерно полчаса Нора пишет что-то в блокнот, потом щелкает лампой и вскоре уже похрапывает, как крошечная, грациозная бензопила. Мы с Джули лежим под толстым одеялом на груде ее одежды, сваленной на жестком полу вместо матраса. Здесь все пропитано ее запахом. Я полностью окружен. Она сверху, и снизу, и рядом. Вся эта комната сделана из нее.

— Р, — шепчет Джули, глядя в потолок. Он весь изрисован и исписан люминесцентной краской.

— Что?

— Я ненавижу это место.

— Знаю.

— Давай сбежим куда-нибудь.

Я молчу и гляжу в потолок. Жаль, что я не могу прочитать, что там написано. Я представляю, что буквы — это звезды. Слова — созвездия.

— Куда… хочешь?

— Не знаю. Далеко. На какой-нибудь затерянный континент, где ничего такого не было. Где все живут в мире.

Я молчу.

— Перри дружил с одним бывшим летчиком… давай запустим твой самолет! Он будет как автофургон с крыльями! Мы куда угодно сможем полететь! — Джули поворачивается ко мне. — Что скажешь, Р? Хоть на край света!

Ее голос исполнен такого восторга, что у меня сводит скулы. Надеюсь, сейчас достаточно темно и она не видит моего мрачного взгляда. Я не знаю наверняка, но в последнее время, стоит мне выйти в город, я чувствую застывшую в воздухе мертвенную тишину, означающую, что время, когда от проблем можно было сбежать, кончилось навсегда. Нет больше ни отпусков, ни путешествий, ни курортов. Чума поглотила весь мир.

— Ты… сказала… — начинаю я, собирая волю в кулак, чтобы выразить сложную мысль. — Ты… сказала… что…

— Давай, — подбадривает Джули. — Ты прекрасно умеешь говорить.

— Ты… сказала… самолет… не целый… мир.

Ее улыбка меркнет.

— Я? Я такое говорила?

— Твой отец… бетонный… ящик… стены… ружья… Бежать… не лучше, чем… прятаться. Может, хуже.

Джули задумывается.

— Знаю, — отвечает наконец она, и мне становится стыдно, что я прервал полет ее фантазии. — Все я знаю. Я уже много лет так говорю: что надежда еще есть, что все еще можно изменить и все такое, и вообще. Просто… в последнее время верить становится все сложнее.

— Знаю, — эхом повторяю я, пытаясь скрыть трещины в моей искренности. — Но… сдаваться… нельзя.

Она просекает мой блеф. Ее голос мрачнеет.

— Откуда вдруг столько оптимизма? Что ты на самом деле думаешь?

Я молчу, но мои мысли для нее — газетная передовица, из тех, что постепенно уменьшающимся шрифтом сообщали о "Титанике", атомной бомбе и всех мировых войнах.

— Бежать некуда, да? — говорит она.

Едва заметно киваю.

— Весь мир. Неужели весь мир погиб? Весь захвачен?

— Да.

— Откуда ты знаешь?

— Не знаю. Но… чувствую.

Она тяжело вздыхает и принимается рассматривать висящие под потолком игрушечные самолетики.

— И что нам теперь делать?

— Надо все… исправить.

— Что исправлять-то?

— Не знаю. Все.

Джули привстает на локте.

— О чем ты? — Она уже не пытается говорить тихо. Нора поворачивается на бок и прекращает храпеть. — Все исправить? И как ты предлагаешь это сделать? Будь добр, поделись, пожалуйста, если у тебя есть гениальный замысел. А то ведь я совсемоб этом и не думала. В самом деле, не ломать же над этим голову каждую секунду, с тех пор как мама ушла? Как все исправить? Все так изломано. Люди умирают снова и снова, все страшнее и мучительнее. И что нам делать? Или ты знаешь причину этой чумы?

Я отвечаю не сразу:

— Нет.

Тогда что ты можешь сделать? Р, я правда хочу знать. Как мы можем "все исправить"?

Смотрю в потолок на мерцающие в космической дали созвездия слов, отпускаю разум парить в воображаемом пространстве. Вдруг две звезды начинают меняться. Они кружатся, фокусируются и, наконец, обретают безупречную четкость. Они становятся… буквами.

П

Р

— Пр… — шепчу я.

— Что?

— Пр, — повторяю. Это звук. Даже слог. Туманное созвездие превращается в слово.

— Что это? — спрашиваю я и показываю в потолок.

— Что "что"? Цитаты?

Встаю и очерчиваю рукой нужное предложение:

— Вот это.

— Это строчка из "Представь" Леннона.

— Какая?

— "Попробуй, это просто".

Я замираю, глядя в потолок, как отважный покоритель космоса. Потом опять ложусь, подложив руки под голову, широко раскрыв глаза. У меня нет ответов для Джули, но я чувствую, они существуют. Тусклые мерцающие точки в темной дали.

Тихие шаги. Грязь под ботинками. Ни взгляда в сторону. Странные мантры крутятся у меня в голове. Старые, дряхлые мантры из темных переулков. Куда ты идешь, Перри? Глупый ребенок. Безмозглый мальчишка. Куда?Каждый день вселенная становится все больше, темнее, холоднее. Замираю у черной двери. В этом железном доме живет девочка. Я ее люблю? Трудно сказать. Но кроме нее ничего не существует. Она — одинокое красное солнце в расширяющейся пустоте.

Я захожу в дом. Она сидит на лестнице, обняв колени. Прикладывает палец к губам.

— Папа, — шепчет она.

Смотрю наверх, в сторону комнаты генерала. Из сумерек доносится его голос:

— Вот и ты, Джули. Водная горка. Помнишь водную горку? Я десять ведер перетаскал, чтобы ты один раз съехала. Двадцать минут работы ради десяти секунд счастья. Стоило того? Я думал, что да. Мне нравилось смотреть на твое лицо, когда ты вылетала из трубы. Даже тогда ты была вылитая мать.

Джули тихо встает и направляется к выходу.

— Ты вся в нее, Джули. Вся в нее.От меня в тебе ничего нет. Как она могла?

Открываю дверь и пячусь наружу. Джули неслышными шагами выходит за мной.

— Как можно было быть такой слабой? — продолжает ее отец голосом до слез раскаленной стали. — Бросить нас одних?

Уходим молча. С неба моросит дождик, и мы стряхиваем его с волос, как собаки. Мы идем к полковнику Россо. Его жена открывает дверь, видит лицо Джули — и крепко ее обнимает. Наконец-то мы снова в тепле.

Россо сидит в гостиной, пьет кофе и читает книжку, явно побывавшую где-то в сырости, а потом рассохшуюся. Джули и миссис Россо отправляются на кухню, а я сажусь напротив.

• Предыдущая
• 26/46
• Следующая