Танец с дьяволом - Кеньон Шеррилин - Страница 26
- Предыдущая
- 26/71
- Следующая
Приказ Артемиды привел Таната в ярость.
Сидеть тихо и ждать? Еще чего!
Девятьсот лет он мечтал об этой возможности — и теперь в последний миг добычу вырывают у него из рук!
Девять столетий он надеялся, что однажды поквитается с Зареком из Мезии!
И теперь ни Артемида, ни кто угодно еще его не остановит!
Он отомстит Зареку — или погибнет сам.
Танат зло усмехнулся. Артемида воображает, что он — покорное орудие в ее руках. Но не так уж она могущественна. И, говоря откровенно, не так уж умна.
Она считает себя его госпожой и тешится мыслями о своем величии.
Но для него она — лишь средство к достижению заветной цели.
К отмщению.
Танат постучал в дверь уединенного дома, скрытого в глухом лесу. Внутри жилища послышался шум, приглушенные испуганные голоса — аполлиты пытались спрятать женщин и детей.
Его народ, когда-то великий и могучий, теперь влачил жалкую жизнь — жизнь изгоев, боящихся собственной тени.
— Я — свет лиры!
Танат произнес пароль, известный любому даймону или аполлиту. По этим словам аполлиты и даймоны узнавали друг друга, этой формулой просили друг у друга прибежища. Выражение «свет лиры» указывало на их родство с Аполлоном, богом света и музыки — тем, что создал их, а затем предал и проклял.
Но почему ты ходишь при свете дня? — послышался за дверью полный страха женский голос.
Я — Дневной Убийца. Открой дверь.
Откуда нам знать, что ты говоришь правду? — Этот вопрос задал мужчина.
Танат глухо зарычал.
Он понапрасну тратит время, пытаясь помочь этим ничтожествам!
Но ведь и он когда-то был таким же! И сейчас мог бы, как они, прятаться в норах, страшась Темных Охотников, Оруженосцев — да что там, любого, самого жалкого смертного, которому не опасен дневной свет...
Как же он их всех ненавидит!
Так или иначе, я все равно войду, — предупредил Танат. — Я постучал, чтобы вы открыли дверь сами и успели укрыться от солнечных лучей. Не хотите открывать, — я ее вышибу.
Послышалось звяканье засова.
Глубоко вздохнув, Танат медленно, осторожно отворил дверь, сделал шаг за порог, закрыл ее... и едва успел увернуться от летящей ему в голову лопаты.
Перехватив лопату и дернув за черенок, он вытащил из тени женщину.
Не трогай моих детей! — закричала она.
Вырвав лопату из ее рук, он смерил ее уничтожающим взглядом.
Поверь, если бы я захотел тронуть твоих детей, никто меня бы не остановил. Никто и ничто. Но я пришел не за этим. Я хочу убить Охотника, на счету у которого — сотни наших сородичей.
Безупречно правильное лицо женщины озарилось робкой улыбкой: теперь она смотрела на Таната, словно на ангела, сошедшего с небес.
Так ты действительно Дневной Убийца? — проговорил мужчина.
Танат повернул голову. Навстречу ему из тени вышел молодой даймон, на вид лет двадцати с небольшим. Как и все представители его племени, он поражал совершенством тепа и лица, — и длинная белокурая коса, спускающаяся по спине, как это ни странно, лишь подчеркивала его силу и мужественность. На его правой щеке сверкала татуировка — три кровавых слезы.
Танат мгновенно понял, кто перед ним.
Один из спати, даймонов-воинов. В последние века они встречаются все реже. Но именно они и нужны Танату.
Эти слезы — твои дети?
Даймон коротко кивнул:
Все убиты Темными Охотниками. Но я отомстил: на моем счету уже один Охотник.
Сердце Таната сжалось от сострадания. Все проклинают и преследуют даймонов, но за что же? Только за то, что они хотят жить? А что сделали бы люди, что сделали бы Темные Охотники, если бы им предоставили такой же выбор: либо ты живешь, отнимая чужие души, — либо погибаешь мучительной смертью в расцвете лет?
Сам Танат — когда-то, много веков назад — свой выбор сделал. Он не хотел превращаться в чудовище. Решил прожить тот недолгий срок, что отпущен ему судьбой, и умереть, не запятнав рук кровью невинных.
То же решение приняла и его любимая...
Но даже того немногого, что им оставалось, их лишил Зарек.
Безумный Темный Охотник ворвался в их деревню, сея смерть и разрушение на своем пути. Мужчины не успели спрятать женщин и детей, Зарек убил их всех.
Ни один из тех, кто встретился ему на пути, не остался в живых.
Ни один.
Зарек убивал без разбору и даймонов, и простых аполлитов. И был наказан за это... изгнанием!
Всего лишь изгнанием!
Его захлестнула ярость. Все эти девятьсот лет, пока Танат, преследуемый воспоминаниями о той страшной ночи, не знал ни единого спокойного дня, Зарек как ни в чем не бывало прохлаждался на Аляске!
Но Танат заставил себя унять ярость. Сейчас не время предаваться гневу. Он должен действовать холодно и расчетливо — так же, как его враги.
Сколько тебе лет, даймон? — спросил он у спати.
Девяносто четыре.
Танат поднял бровь.
Ты хорошо сохранился!
Что есть, то есть. И я устал прятаться.
Это чувство было знакомо Танату — он сам ненавидел жизнь во тьме.
Не бойся. Ни один Темный Охотник за тобой не погонится. Об этом я позабочусь.
Даймон улыбнулся.
Мы думали, что Дневной Убийца — просто миф...
Любой миф основан на истине. Разве не этому учила тебя мать?
Глаза спати потемнели.
Моя мать ничему не успела меня научить. Мне было всего лишь три года, когда она достигла двадцатисемилетия.
Танат положил руку ему на плечо:
Брат мой, мы вернем эту землю себе. Верь мне, придет наш день. Я соберу других наших воинов, и мы объединим наши армии. Никто не защитит смертных от нашей ярости!
А как же Темные Охотники? — спросила женщина.
Танат усмехнулся.
Они — пленники ночи. А я — нет. Я могу преследовать их везде и всегда. — Он расхохотался. — Их оружие не причиняет мне никакого вреда. Я — их Гибель. Теперь я вернулся к своему народу, и вместе мы будем править землей и всеми, кто ее населяет!
Зарека разбудил божественный запах. Должно быть, он явился из сна... но нет, во сне он никогда не вкушал таких ароматов.
Он лежал неподвижно, не открывая глаз, боясь, что, стоит ему пошевелиться, — и чудо исчезнет, оказавшись всего лишь порождением его воображения.
В желудке у него заурчало.
Послышалось гавканье волка.
Тише, Саша! Разбудишь нашего гостя.
Зарек резко открыл глаза. «Гость». Никто и никогда его так не называл. Ни для кого он не был гостем.
Мысли его обратились к неделе, проведенной в Нью-Орлеане.
«Где я буду жить? С тобой, с Кирианом или с Ником?»
«Мы решили, что тебе лучше всего иметь собственное жилье».
Он думал, что больше ничто не способно его обидеть, но, как ни странно, это обыденное замечание Ашерона его задело.
Никто не хочет жить с ним в одном доме.
Он-то думал, что давным-давно к этому привык!
Но сейчас простые слова Астрид отозвались в том же уголке его души, что прежде болезненно ныл oт слов Ашерона.
Он встал, быстро оделся и направился к ней.
Зарек остановился в дверях кухни, глядя, как она — с удивительной при ее слепоте сноровкой — печет в микроволновке оладьи.
Волк поднял голову и зарычал.
Астрид наклонила голову, словно прислушиваясь.
Зарек! Ты здесь, на кухне?
В дверях.
Он сам не понимал, зачем начал уточнять, где он находится. И вообще — почему он все еще здесь?
Да, за окном по-прежнему бушевала вьюга, но за столетия жизни на Аляске ему пришлось пережить немало бурь и похуже. Приходилось выходить из дома и в лютый мороз, и в метель. Непогода непогодой, а есть-то хочется!
Я испекла оладьи. Не знаю, какие ты больше любишь: здесь есть черничные с кленовым сиропом и земляничные.
Он подошел к стойке и потянулся за тарелкой.
Садись, я тебе подам.
Не надо, принцесса, — резко ответил Зарек. Слишком часто он сам прислуживал кому-то и терпеть не мог, когда прислуживали ему. — Я все сделаю сам.
- Предыдущая
- 26/71
- Следующая
