Похищенный - Коллинз Макс Аллан - Страница 41

• Предыдущая
• 41/124
• Следующая

Кондон побледнел, но быстро пришел в себя, под его моржовыми усами заиграла глупая улыбка.

– Нет, нет. Все хорошо. Ребенка кормят согласно диете.

Когда мы ехали к нему домой, возбужденный Кондон оживленно рассказывал Мне о своей встрече с человеком, который представился ему как «Джон». Потом он рассказал о ней Брекинриджу и на следующий день Линдбергу. Я выслушал его рассказ три раза, и каждый раз он немного отличался от предыдущего.

Мужчина в темном пальто и в темной фетровой шляпе прижимал к своему лицу белый платок, когда разговаривал с профессором через решетку железных ворот.

– Деньги у вас с собой? – спросил мужчина.

– Нет, – сказал Кондон. – Я не смогу принести денег, пока не увижу свертка.

Разумеется, под «свертком» профессор подразумевал ребенка.

В этот момент тишину ночи нарушил треск ломающейся ветки, напугавшей обоих мужчин.

– Коп! – воскликнул мужчина. – Вы привезли его с собой!

В этот момент мужчина забрался на ворота и несколько мгновений взирал на Кондона без платка на лице.

– Вы привели конов!

– Нет! Я ни за что бы не сделал этого...

– Это слишком опасно!

Я прервал Кондона и попросил его описать мужчину.

– Я видел его лишь несколько мгновений, – сказал Кондон.

– Но вы сидели и разговаривали с ним целый час!

– В темноте. К тому же шляпа его была опущена, а воротник пальто поднят, – заметил Кондон. – Но я осмелюсь сказать, что рост у него около пяти футов восьми дюймов, возраст – от тридцати до тридцати пяти, вес – вероятно, около ста пятидесяти фунтов. Волосы светлые или каштановые.

– Вы сказали, что он не снимал шляпы.

– Да, но цвет я смог определить по его бакенбардам и волосам вокруг ушей. У него были миндалевидные глаза, как у китайца.

– Какой-нибудь особенности его речи вы не заметили?

– Да. Буквы "т" он произносил как "д", а "к" как "г".

– То есть он немец?

– Мне он показался скандинавом.

После непродолжительной словесной перепалки между ними мужчина побежал через улицу (передо мной, сидящим в припаркованной колымаге) к парку.

Кондон побежал туда за ним, и они сели на скамью возле хижины садовника.

Кондон утверждал, что поругал мужчину за то, что тот вел себя оскорбительно.

– Вы мой гость! – сказал он.

После того как Кондон воодушевленно прочитал ему лекцию по этике выкупа, наступило молчание, которое нарушил «гость».

– Это слишком опасно. Мне могут дать тридцать лет. Или казнят на электрическом стуле. А я всего лишь посредник.

Кондону его слова не понравились.

– Почему это вас казнят?

– Если ребенок умрет, то меня казнят.

– Умрет?! Что вы здесь делаете, если – ребенок умер?

– Ребенок не умер, – сухо проговорил мужчина, что вселило в Кондона надежду. – Меня не казнят, если он не умрет?

– Я учитель, а не адвокат, сэр. Ребенок хорошо себя чувствует?

– Лучше, чем до похищения. Мы даем ему все продукты, список которых опубликовала в газете миссис Линдберг, и даже больше того. Скажите ей, чтобы она не беспокоилась. И полковнику тоже скажите, чтобы он не беспокоился. Ребенок в полном порядке.

– Можете вы доказать, что я разговариваю с нужным мне человеком?

– У вас есть письмо с моей подписью. Такая же подпись была на записке, которую я оставил в детской кроватке.

Здесь я перебил Кондона и сказал:

– Но записка была не в кроватке, она была на подоконнике.

Кондон сделал небрежный жест рукой:

– Это небольшое несоответствие – ничто по сравнению с доказательством, которое мне удалось получить.

Сидя со своим «гостем» на скамейке, Кондон вытащил из кармана полотняный мешочек, открыл его и извлек английские булавки, которые он взял в детской Линдбергов:

– Что это такое?

– Булавки с кроватки ребенка.

Тут я с сомнением покачал головой, и Кондон сказал мне:

– Таким образом, я доказал, что это похитители, и больше нет и тени сомнения в том, что я действительно разговаривал с человеком, который вошел в детскую и поднял ребенка с кроватки!

– Профессор, – сказал я, – не надо быть гением, чтобы догадаться, что эти булавки могли быть приколоты к постели ребенка.

– Но он опознал их как булавки, которые были на кроватке ребенка Линдбергов.

– Да, конечно. Как будто он мог предположить еще какого-то ребенка. Ну да ладно. Продолжайте, продолжайте.

Кондон попросил мужчину назвать свое имя.

– Джон, – сказал тот.

– Меня тоже зовут Джоном. Откуда вы, Джон?

– С севера. С места, которое находится дальше, чем Бостон.

– Чем вы занимаетесь, Джон?

– Я моряк.

– Bist du Deutche?[8]

На этот вопрос Кондона мужчина ответил озадаченным взглядом; профессор переспросил его на английском:

– Вы немец?

– Нет, – сказал Джон. – Я скандинав.

После этого Кондон принялся пространно объяснять «Джону», что его (то есть «Джона») мать, если она еще жива, без сомнения, осудит эту недостойную деятельность. Затем, в связи с тем, что было холодно. Кондон потратил еще немало времени на то, чтобы убедить своего «гостя», у которого был сильный кашель, надеть его (то есть Кондона) пальто.

Ребенок, сказал «Джон» профессору, находится на корабле («на горабле», произнес он). Корабль стоял на якоре в шести часах плавания, и его можно было узнать по двум кускам белой материи на мачтах. Сумму выкупа повысили потому, что Линдберг нарушил указания и обратился в полицию; кроме того, похитители решили отложить деньги на случай, если им понадобятся адвокаты. Банда похитителей насчитывала шесть человек, двое из которых – женщины. Босс «Джона», или «номер первый», был «умным человеком», который работал на правительство. «Номер первый» получит двадцать тысяч из требуемых семидесяти а «Джон» и еще двое мужчин и две няньки получат каждый по десять тысяч долларов.

– Мне кажется, вы выполняете наиболее опасную работу, – сочувственно проговорил Кондон.

– Я знаю.

– И вы получаете за это лишь десять тысяч долларов. Я не думаю, что для вас это справедливая доля.

– Я знаю.

– Послушайте, Джон, бросьте их. Поедемте со мной в мой дом. Я дам вам тысячу долларов из своих сбережений и постараюсь убедить полковника Линдберга дать вам еще денег. В этом случае вы будете на стороне закона.

Джон покачал головой и сказал:

– Нет, я не могу сделать этого. Босс меня кокнет. Они меня продырявят.

– Вас всех поймают, Джон! Подумайте о своей матери!

– Нас не поймают. Мы все тщательно продумали. Мы готовились к этому похищению целый год.

Затем Кондон предложил обменять себя в качестве заложника на ребенка, и когда «Джон» отверг его предложения, попросил хотя бы отвезти его к ребенку. Разумеется, «Джону» не следовало рассчитывать на то, что люди Линдберга заплатят выкуп предварительно, не взглянув на ребенка.

– Нет! – сказал «Джон». – «Номер первый» продырявит нас обоих, если я возьму вас туда. Но к десяти часам утра в понедельник я пришлю вам доказательство того, что ребенок действительно у нас.

– Доказательство?

– Его ночной комбинезон.

Потом, как утверждал Кондон, «Джон» в течение нескольких минут заверял доктора, который поднял эту тему, что Ред Джонсон и Бетти Гау не участвовали в похищении, что они ни в чем не виноваты.

– Об этом, – сказал Кондон, – с облегчением узнает Линдберг, да и полицейские тоже.

Я промолчал. Мои соображения несколько отличались от мыслей этого старого болвана: мне показалось чертовски подозрительным то, то Кондон спросил «Джона» о Джонсоне и Гау, и смешным то, что похититель так пылко защищает незнакомых людей... если, конечно, они были для него незнакомыми.

Уже поднимаясь, чтобы уйти, «Джон» задал последний вопрос:

– Вы поместите еще одно объявление в газету «Бронкс Хоум Ньюз»?

– Да, – сказал Кондон.

– Напишите «Деньги приготовлены», – сказал «Джон», сделав шаг назад, и поднял палец. – И постарайтесь, чтобы на этот раз они действительно были приготовлены.

• Предыдущая
• 41/124
• Следующая