Неоновый мираж - Коллинз Макс Аллан - Страница 42

• Предыдущая
• 42/66
• Следующая

– Да. Но у нас с тобой есть список тех, кому был разрешен доступ сюда.

Сапперстейн сделал рукой жест в сторону доски с фамилиями, стоявшей у стены.

– Все верно, и я думаю, это поможет нам вычислить того, кто это сделал. Но насколько я понимаю, поправить уже ничего нельзя.

– Да. Они все-таки добрались до него. Проклятье...

– Он старый крепкий боец, Нат. Он мне понравился. Я бы не хотел, чтобы его конец был таким...

– Он идиот. Бросить вызов Синдикату и надеяться при этом остаться в живых. Я тоже идиот. Мне не следовало соглашаться участвовать во всем этом!

Сапперстейн положил мне руку на плечо и сказал:

– Мы сделали все, что было в наших силах, Нат. Я не думаю, что кто-нибудь сделал бы это лучше. Он твой друг, родственник твоей девушки, и это тяжелая потеря. Но ты был прав – в этой игре нельзя выиграть. Она была проиграна с самого начала.

Я кивнул. Улыбнулся ему и смахнул рукавом слезы, выступившие у меня на глазах.

Затем я вошел в палату. Джим спал, но вид у него был как у мертвеца. Он резко похудел, лицо его было бледным. В комнате пахло смертью. Смертью и цветами.

Пег сидела рядом, склонившись над ним, держа его руку в своей руке. Она плакала – беззвучно, слезы текли у нее по щекам. В течение всего дня, когда мы находились в самолете, она не плакала; когда она просыпалась, ее лицо было сосредоточенным и злым. Она ничего не говорила, лишь сидела молча, сжав руки в кулаки. Выражение «Ты такая красивая, когда сердишься» не относилось к ней. Симпатичная в обычной жизни, она становилась некрасивой в минуты гнева.

Сейчас на ее лице были отчаяние и безысходность. Прошло не так много времени с того дня, как она потеряла отца. Теперь же человек, который занял его место, тоже покидал ее.

Джим-младший сидел в кресле; его лицо было посеревшим от горя. Он был в одной рубашке, его галстук чуть ослаблен.

Я подошел к нему и тронул его за плечо:

– Как ты? Держишься?

– О'кей, – сказал он, попытавшись изобразить бодрую улыбку. – Мой отец подает мне хороший пример. Он никогда не сдается. Верно?

– Да. Это не в его правилах. Давай выйдем в холл, поговорим. Я не хочу будить твоего отца.

Он кивнул и поднялся, но тут же пошатнулся, и я поддержал его. Видимо, он сидел в этом кресле, не поднимаясь, часами. Мы прошли в холл. Там было пустынно.

– Как твоя мама?

– Плохо, очень плохо. Она так предана ему. Она и без того чувствовала себя неважно.

– Ей делают успокоительные уколы?

– Нет. Она отказалась. Она хочет быть рядом с папой, если дела пойдут совсем плохо.

– Я думаю, ей придется это сделать.

– Я знаю. Он умрет? Да?

– Я думаю, что да. Он крепкий парень, но...

– Его отравили. Врачи лишь витиевато объясняют: «не исключено, что в его организм попало отравляющее вещество». Они думают, что если скажут об этом прямо, то это будет выглядеть, как будто они сами это сделали. Это смешно.

– Я очень сожалею, Джим. Эти мерзавцы добрались до твоего отца, а меня даже не было здесь, чтобы остановить их.

– Геллер, вы сделали все, что было в ваших силах. Вы не раз рисковали жизнью. А что касается того, что вас не было здесь, – то мой отец сам захотел, чтобы вы отправились за Пег. Он души в ней не чает. И я его за это не осуждаю. Она для нас как член семьи, как родная сестра.

– Я сам от нее без ума. Ей будет очень трудно, как и всей вашей семье. Он покачал головой:

– Даже Дэнни – я не думал, что он способен на такое, – он сидел сегодня днем у постели отца, говорил ему, как сильно любит его, плакал, как ребенок. Отец вынужден был успокаивать его. Представляете?

– Да. Я знаю Джима. На тебя будут оказывать большое давление, побуждать к тому, чтобы ты продал фирму.

Он посмотрел на меня пристально:

– Вы думаете, мне следует это сделать? После того, что случилось с моим отцом? – Он закрыл лицо руками, склонил голову на грудь. Он не плакал. Он уже выплакал свои слезы. – Меня это все так пугает, мистер Геллер... Меня это все так пугает...

Я похлопал его по спине. Я не знал, что ему ответить.

– Мы ведь его потеряем, не так ли? И мне придется остаться один на один с этими людьми. Я снова положил ему руку на плечо:

– Когда твоего отца не станет и вся ответственность ляжет на тебя и твоих братьев, вот тогда ты и будешь принимать решение.

Он поднял голову и чуть прищурил глаза:

– Вы не советуете мне... продавать отцовское предприятие?

– Я лишь говорю, что, когда ты останешься без отца, вся ответственность ляжет на тебя, а значит, ты и будешь принимать решение. Никто не мог давать советов Джиму Рэйгену, как ему следует жить. Я думаю, это будет несправедливо по отношению к нему, даже мертвому, если я что-либо буду советовать сейчас.

Его лицо посуровело и стало в этот момент очень похожим на лицо отца. Затем он сунул руку в карман и достал что-то вроде открытки.

– Что вы думаете об этом, мистер Геллер?

Она почти ничем не отличалась от почтовой открытки. На ней была изображена желтая канарейка.

На открытке не было никакой подписи.

– Откуда ты ее взял? Когда?

– В почтовом ящике. Сегодня. Что это означает?

– А ты как думаешь?

– Я... Я думаю, что на уголовном жаргоне это означает, что моему отцу не следовать «петь».

– Все верно. Это предупреждение. Чтобы никто больше не смел исполнять сольную партию. Но не только.

– Что же еще?

– Это означает, что Синдикат подтверждает подобным косвенным путем, что именно он убил твоего отца. Он еще жив, а они дают тебе ясно понять, что это их работа.

Я вернул ему карточку. Он хотел разорвать ее на части, но я остановил его.

– Возможно, тебе придется показать ее лейтенанту Друри, – сказал я. Он вздохнул:

– Хорошо.

– Я полагаю, на ней нет обратного адреса?

Рэйген-младший сумел выдавить из себя улыбку:

– К сожалению, нет.

– Очень жаль, – сказал я с наигранным огорчением. – Работа детектива никогда не бывает легкой.

Он снова улыбнулся, а я ободряюще похлопал его по плечу и сказал:

– А теперь давай вернемся в палату к твоему отцу.

Мы вернулись назад, и я сменил Сапперстейна, который держался лишь на крепком кофе. Пег осталась у постели дяди на всю ночь. Несколько раз в палату входил и выходил доктор Граф, а также ряд других врачей и медсестер. Я, как и подобает хорошему детективу, сверял их фамилии с теми, что значились в нашем списке, хотя, казалось бы, в этом уже не было никакого смысла.

Рано утром, около пяти часов, Джим-младший вышел в коридор и сказал:

– Папа проснулся. Он хочет видеть вас.

Я вошел в комнату. Пегги стояла у кровати, держа его за руку. На ее лице была, как ей, наверное, казалось, ободряющая улыбка. Если бы мне кто-нибудь так «ободряюще» улыбнулся, я бы не замедлил отправиться в морг, лишь бы не причинять этому человеку таких мучений.

Я подошел к противоположной стороне кровати.

– Пегги говорит, что ты смог кое-что выяснить, – сказал Джим. Его голос был слабым, но в нем еще слышались стальные нотки. Хотя, возможно, это была и ртуть.

– Да, – сказал я. – Я встречался с Сигелом. Я убежден, что он не причастен к покушению.

– Значит, Гузик.

– Гузик.

– А я еще думал о каких-то контактах с этим дьяволом.

Я кратко рассказал ему о событиях последних дней. Он слушал меня внимательно и, казалось, на время забыл о своих физических страданиях. Но ему, наверное, было очень плохо, иначе он бы чаще перебивал меня.

– Ты знаешь, дружище, в этом есть резон. Когда Синдикат разворачивал свою систему информации – «Транс-Америкэн», им нужна была поддержка восточных парней. Гузик имеет влияние в Чикаго, Милуоки и ряде других районов. Но ему нужна поддержка Лански на востоке и Сигела – на западе. Вот почему им так необходима моя служба информации – она общенациональная. Мы – везде.

– Мы можем поговорить об этом позже, Джим.

– Нет, не можем. Я умираю. Никто мне об этом не скажет, но я чувствую. Они отравили меня. Так?

• Предыдущая
• 42/66
• Следующая