Пучеглазый - Файн Энн - Страница 25

• Предыдущая
• 25/28
• Следующая

Я просто взъярилась. Это же несправедливо! В конце концов Джеральд ведь не только мамин знакомый, и не ей одной решать, звать его или прогонять. Джуди тоже к нему привязалась, как ни крути. Они много времени проводили вместе. Он помогал ей готовить уроки. Одной бы ей не справиться. Можно сказать, что он в какой-то степени даже заменил ей отца. Знаешь, в тот день, когда я, войдя в гостиную, застала Джуди за тем, что она пыталась сама себе читать биржевые новости, шевеля губами и водя пальцем по строчкам, чтобы не сбиться на огромной странице, я чуть не расплакалась — честное слово!

И мне, сказать по правде, тоже его недоставало. Сперва мне не хватало лишь всяких мелочей: ярких шипучих напитков, коробок шоколадных конфет, мгновенной починки батареи в комнате, стоит ей только забарахлить — всего такого. А потом, когда прошли неделя за неделей, мне стало не хватать совсем другого — хорошего маминого настроения, оттого что кто-то стоит рядом и неустанно твердит ей о своем восхищении. И пусть она несколько раз вызывала беднягу Саймона из резерва (особенно на той неделе, когда Джуди начала проходить умножение десятичных дробей), но это было совсем не то. А как же иначе? Саймон милый, но он не Джеральд.

Я знаю: мама тоже скучала по Джеральду. Я это видела. Иногда я замечала, как она стоит, уставившись на телефон. Однажды я даже увидела, как она просидела у аппарата полчаса, не решаясь снять трубку и набрать номер. Но ни разу не сдалась. Даже тем субботним утром, когда я сказала ей, что иду в библиотеку, и по ее упавшему голосу догадалась, что она вспомнила, как когда-то гонялась за мной вокруг кухонного стола, смеялась и пыталась вырвать у меня читательский билет, а Джеральд поймал ее и обнял.

И вот еще по чему я скучала — по его колкостям. Как в тот раз, когда, проходя мимо человека, выкрикивавшего: «Всем — равная оплата!», Джеральд прошептал мне: «Готов спорить, что у него самого ни гроша за душой». Или как тогда, когда настал мой черед забирать на каникулы карликовых песчанок, а те, пока я несла их домой в клетке, сгрызли мой табель до последнего словечка. Мама сделалась мрачнее тучи. Наверняка решила, что я специально сунула коричневый конверт зверькам в клетку, чтобы те его слопали. Она готова была мне уши надрать, но Джеральд перехватил инициативу и насмешливо предложил продать всю клетку в штаб Движения за ядерное разоружение — как эффективное и экологически чистое средство, заменяющее машинку по уничтожению бумаг. Мама прыснула со смеху — и я была спасена.

Да он не только меня спасал! Я не забыла тот страшный воскресный вечер, когда Джуди вдруг спохватилась, что забыла выучить стихотворение на тему «Зима», которое должны были спрашивать на первом уроке в понедельник. А библиотека уже была закрыта.

Джуди, чуть не плача, в отчаянье металась по дому, умоляя нас бросить все дела и твердя: «Ну, придумайте же что-нибудь!» Ведь кто-то должен помнить стихотворение о зиме — достаточно короткое, чтобы она успела выучить его к сроку.

И добрый старина Джеральд вздохнул, отложил газету, сел на диван и задумался. Вдруг в его глазах блеснул огонек — вспомнил! Он встал, взялся за лацканы пиджака, как член городского совета в телесериалах, и торжественно продекламировал самое короткое стихотворение, какое смог выудить из своего культурного прошлого:

Джуди решила, что это самое смешное стихотворение, которое она когда-либо слышала. Она так смеялась, что и думать забыла о своих страхах, а потом смогла к утру выучить целиком «Когда сосульки на стене» (оказалось, что старина Джеральд помнил и его тоже).

Не так уж часто Джеральд нас удивлял. Но, странное дело, в конце концов и я почувствовала, как мне его не хватает. И миссис Хатри тоже. Когда я вручила ей мой сонет «К Джеральду: Жалобная песнь», она лишь чуть приподняла бровь. Но, возвращая мое сочинение «Тот, по кому я больше всего скучаю», заявила, что оно ее тронуло, и что искренность моих чувств пробивается даже сквозь довольно безвкусные шуточки, которыми я так неуместно его усеяла.

Надо отдать Джеральду должное: он старался поддерживать с нами связь, не раздражая маму. Джуди регулярно получала от него почтовые открытки, на каждой была какая-нибудь забавная картинка или шутка, дававшая знать, что он помнит о нас и словно говорит: «Случайно увидел эту открытку и не мог удержаться, чтобы не послать вам». (На одной, например, была изображена кошка — точь-в-точь наша Флосс. Джуди из этой картинки сделала Флосс «настоящий» паспорт. А на другой — школьная доска, испещренная математическими символами: при их виде Джуди побелела как мел.) На обороте открытки он всякий раз писал о разном, но всегда давал понять, как любит Джуди, и что эта любовь неизменна, пусть даже в силу обстоятельств он и вынужден держаться подальше от нашего дома.

И я тоже от него кое-что получила спустя пару недель. Он прислал мне копию ответа начальника базы подлодок — с казенными извинениями (но там ни слова не было сказано о том, что они готовы оплатить счет из химчистки за испачканный костюм). Мама заявила, что начальник взял на себя труд ответить лишь потому, что Джеральд пригрозил послать копии жалобы своему депутату в парламенте и Первому лорду Морского адмиралтейства. Но это она с досады. В конечном итоге, если бы люди, как Джеральд, не ленились жаловаться всякий раз на то, что полицейские или военные обрызгали их грязью, то столы чиновников вскоре потонули бы под кипами писем рассерженных налогоплательщиков. Так что в конце концов ответственное лицо решило бы, что проще ему приструнить своих подчиненных — пусть ведут себя повежливее.

Мамин рот захлопнулся как западня, когда я это сказала, но она и без того была не в духе. И знаешь, у нее была на то причина. С каждым днем приближался срок слушания ее дела в суде, и она все больше нервничала. Понимаешь, она не могла решить, признавать себя виновной или нет. Отказ признать вину сулил намного больше хлопот, но только так у нее появлялась возможность высказать свои взгляды. И мама, хоть и побаивалась, но считала, что должна все же выступить в суде и оправдать свои действия.

Так что изо дня в день мы лицезрели, как она, словно городская сумасшедшая, бубнит себе под нос взволнованные речи, настаивая, что вооружение несет «потенциальную угрозу человечеству и заслуживает такого же осуждения, как и газовые камеры Освенцима», что «право и долг гражданина свободной страны — действовать согласно своим взглядам» и что «молчание означает согласие», поэтому она не станет молчать. Ей бы адвокатом быть, честное слово! Все это звучало очень убедительно. Заглянешь в кухню, а она там трет что-то в раковине и обращается к гераням на окне: «Нет! Никогда не будет морального оправдания использованию такого ужасного оружия — ни первыми, ни в качестве ответной меры, мы все окажемся приговоренными». А убирая постель, она, взбивая подушки, вопрошала их: «Только представьте — каждые несколько секунд от голода умирает ребенок, а мы тем временем тратим по миллиону в день на ядерное вооружение! И вы считаете, это правильно? Вы именно этого хотите?»

Пожалуй, после нескольких недель подобных репетиций наши цветы и подушки, как и те овцы, что паслись возле базы подлодок, знали о ядерном оружии больше, чем средний шотландский избиратель. Но в конце концов все эти воображаемые репетиции победоносных выступлений в суде оказали прямо противоположный эффект. Утром решающего дня мама окончательно пала духом.

— Пала духом?

— Да.

И швырнула завтрак мне на стол так, словно я посмела ей в чем-то перечить.

• Предыдущая
• 25/28
• Следующая