Южный полюс - Амундсен Руаль Энгельберт Гравнинг - Страница 39

• Предыдущая
• 39/81
• Следующая

Ага, на одной из коек кто-то зашевелился. Это Вистинг, ему явно надоел непрекращающийся шум. Линдстрем накрывал не торопясь, гремя ложками, злорадно улыбаясь про себя и поглядывая на койки. Похоже, он шумел не без умысла. Вистинг оказался первой жертвой и, судя по всему, пока единственной. Во всяком случае, на других койках не было видно никаких признаков жизни.

– Доброе утро, толстяк! А я уж думал, ты будешь валяться до обеда, – приветствовал его Линдстрем.

– Ладно, брат, ты лучше за собой следи. Если бы я тебя не поднял, ты и сейчас еще спал бы.

Как говорится, дал сдачи. Да, Вистинг явно умеет за себя постоять. А впрочем, оба улыбаются, значит, ничего страшного.

Но вот, наконец, Линдстрем поставил последнюю чашку и уронил в нее ложку с особенно громким звуком, как бы ставя точку.

Я ждал, что он теперь вернется к своим делам на кухне. Но у него явно было еще что-то на уме. Он весь подобрался, вытянул шею, закинул голову назад – точь-в-точь молодой петушок, который собрался кукарекать, – и гаркнул во всю глотку:

– Все наверх, рифы брать!

Вот теперь его утренняя миссия здесь завершилась. Спальные мешки сразу начинают шевелиться, и, судя по возгласам вроде: «Вот ведь дьявол!» или «Заткнись, балаболка!», обитатели Фрамхейма, похоже, наконец-то просыпаются. Сияя от удовольствия, нарушитель покоя исчезает на кухню.

Из спальных мешков появляются головы, плечи и все остальное. Вот это, должно быть, Хельмер Ханссен, тот самый, что ходил на «Йоа».[61] Сразу видно – удалец. Нет, вы посмотрите – Улав Улавсен Бьоланд! Мой старый друг по Холменколлену.[62] Да-да, тот самый, что так здорово ходит на лыжах. И в прыжках не последний, – отлично прыгнул тогда – кажется, на 50 метров. Если у Амундсена много таких ребят, он уж как-нибудь дойдет до полюса!.. А вот Стюбберюд, тот, которого газета «Афтенпостен» называла большим знатоком двойной бухгалтерии. Не очень-то похож он сейчас на счетовода, но как знать!.. Появляются Хассель, Юхансен, Престрюд. Ну, вот, теперь все встали, скоро приступят к работе.

– Стюбберюд! – Линдстрем просовывает голову в дверь. – Если хочешь горячих оладий, позаботься воздух освежить.

Стюбберюд только улыбается в ответ. У него такой вид, будто он уверен в том, что все равно получит оладьи. Так вот для чего делалось чудесное тесто, вот отчего такой нежный, заманчивый запах, что просачивается через дверную щель. Стюбберюд выходит, я спешу за ним. Так и есть, Линдстрем стоит, колдует у плиты, размахивая своим оружием – лопаточкой. А на плите, трепеща на жарком огне, жарятся три золотистых оладьи. Господи, как мне сразу есть захотелось! Снова занимаю свое место в уголке, чтобы никому не мешать, и наблюдаю за Линдстремом. Ну, молодец, ну, мастер! Как он ловко управляется с оладьями.

Прямо как жонглер с мячиками, так лихо, так уверенно работает. Орудует своей лопаточкой со сказочной сноровкой. Одной рукой наливает из половника тесто на сковороду, в это же время другой снимает готовые оладьи. Да полно, под силу ли такое одному человеку.

Вистинг подходит к нему, отдает честь и протягивает жестяную кружку. Польщенный приветствием, Линдстрем наливает ему в кружку кипятку, и Вистинг уходит в тамбур. Но он отвлек Линдстрема, и тот сбился с ритма в жонглировании горячими оладьями. Одна из них скатывается за плиту. До чего же он невозмутим. Ни за что не скажешь, заметил он, что оладья упала, или нет. Вздох, который у него при этом вырвался, можно истолковать приблизительно так: «Надо же и собакам что-то оставить!»

Ребята подходят по очереди, протягивают маленькие кружки и получают немного кипятку. Заинтригованный, встаю, проскальзываю за одним из них в тамбур и дальше, за дверь. Вряд ли вы поверите мне, когда я расскажу вам, что я увидел: полярники все, как один, чистили зубы! Что вы на это скажете? Выходит, не такие уж они неряхи. Так и пахнет зубной пастой. А вот и Амундсен. Очевидно, он ходил производить метеорологические наблюдения, так как у него в одной руке анемометр.[63] Иду за ним по снежному ходу. Пользуюсь случаем, когда нас никто не видит, хлопаю его по плечу и говорю: «Какие славные ребята, черт возьми!» Он только улыбается в ответ. Но улыбка порой красноречивее всяких слов. Я понял, что он хотел сказать: «Я давно это знаю, и не только это».

Восемь часов. Дверь из кухни в комнату распахнута настежь, тепло устремляется внутрь, смешиваясь со свежим воздухом, который Стюбберюд в конце концов заставил устремиться по вентиляционной трубе. Совсем другое дело: тепло, и воздух чистый. Далее последовала интереснейшая сцена. Возвращаясь в дом, каждый из чистивших зубы должен был по очереди угадывать температуру воздуха. Это дает повод к шуткам и веселью. Под смех и непринужденный разговор начинается завтрак.

В застольных речах, когда царит приподнятое настроение, наших полярников часто сравнивают с нашими предками – доблестными викингами. Такое сравнение не приходило мне в голову, когда я смотрел, как группа самых обыкновенных, ничем не примечательных людей чистила зубы. Но теперь, когда они принялись за еду, оно само напрашивалось, и мне пришлось признать его верность.

Даже викинги не набросились бы на еду так, как эта девятка. Одна горка оладий исчезала за другой, словно они ничего не весили, а я-то по простоте своей думал, что каждому полагается по одной оладье. Намазанные маслом и вареньем, эти огромные – я чуть не сказал «омлеты» – проглатывались с баснословной быстротой. Невольно мне представился фокусник, который держит яйцо в руке – миг, и яйца уже нет. Говорят, для повара лучшая награда, когда его стряпня пользуется успехом; если это так, Линдстрем не мог пожаловаться на вознаграждение. «Омлеты» запивались большими кружками душистого, крепкого кофе.

Ну вот и оживились, разговор становится всеобщим. Первая из злободневных тем – роман, явно очень популярный здесь, под названием «Экспресс Рим – Париж». Насколько я мог понять по отзывам (к сожалению, самому мне не довелось прочесть этого знаменитого произведения), в этом экспрессе произошло убийство. И вот теперь развернулась оживленная дискуссия, кто совершил его. Кажется, сошлись на том, что это не убийство, а самоубийство.

Мне всегда казалось, что в таких экспедициях, где одни и те же люди общаются друг с другом изо дня в день целыми годами, очень трудно найти, о чем поговорить. Но здесь я не увидел ничего похожего. Не успел экспресс исчезнуть вдали, как на всех парах подкатил вопрос о национальном языке. И закипела дискуссия. Тут явно хватало сторонников обоих лагерей. Чтобы не обижать ни той, ни другой стороны, я не буду повторять того, что услышал. Скажу только, что сторонники лансмола[64] в заключение объявили его единственно пригодным, и то же самое заявила другая сторона о господствующем литературном языке.

Появились трубки, и вскоре развернулся жаркий поединок между запахом «крошеного листа» и свежим воздухом. Наслаждаясь табачным дымом, участники экспедиции обсуждали программу на день.

– Да, придется мне поднатужиться, чтобы обеспечить к празднику этого пожирателя дров, – сказал Хассель.

Я усмехнулся в душе. «Знай он о том, сколько утром ушло керосина, так, наверно, назвал бы его еще и "ходячей керосинкой"», – подумал я.

На часах половина девятого, Стюбберюд и Бьоланд встают и надевают на себя столько, что мне сразу ясно: они собираются прогуляться. Не говоря ни слова, оба уходят. Остальные продолжают курить утреннюю трубку, некоторые даже принимаются за чтение. Но к девяти часам все поднимаются. Надевают меховые одежды и готовятся выйти.

Между тем Бьоланд и Стюбберюд вернулись с прогулки, я слышу выражения вроде: «Зверский холод», «Около склада ветер лютый». Один Престрюд никуда не собирается. Подходит к открытому ящику под дальней койкой, где стоит большая банка, открывает ее, и я вижу три хронометра. Одновременно трое из присутствующих достают свои часы, сличают их и заносят результат в журнал. После этого владельцы часов выходят. Пользуюсь случаем выскользнуть следом за ними. Престрюд и сличение хронометров – это не для моего ума.

• Предыдущая
• 39/81
• Следующая