Само собой и вообще - Нёстлингер Кристине - Страница 16
- Предыдущая
- 16/24
- Следующая
— Мама, мне нужно с тобой поговорить!
— О чем? — спросила она, помогая Шустрику завязывать мешок с игрушками.
Хотя я заранее точно обдумал, что скажу и как скажу, но неожиданно не смог произнести ни звука. У меня пропал голос! Мама сказала:
— Если ты опять насчет комнаты, тут уж ничего не поделаешь! — И еще: — Может, через год-другой переедем в другую квартиру, если магазин будет приносить больше денег!
Если магазин будет приносить больше денег! Вот это уже совсем не смешно. Магазинчик болен с самого рождения, и если он через год-другой не отдаст концы, это будет чудо! Со злости на эти пустые обещания я снова обрел голос и сказал, что переезжаю к папе. И что Вильма не возражает. И что от папиной квартиры ближе до школы (на самом деле для меня это совершенно не важно).
Мама спросила, всерьез ли я это говорю, и села на огромный пластиковый пакет с игрушками Шустрика. Под ее весом мешок сильно осел, потом с треском лопнул, и из него посыпались погнутые и помятые игрушки. Шустрик зарыдал и стал орать, что «противная мама» поломала его «любимые вещи». Мама встала с мешка, схватила телефон и побежала на кухню. От волнения она запуталась в длинном телефонном шнуре и чуть не упала, но удержалась на ногах и с грохотом захлопнула за собой кухонную дверь. Правда, все можно было легко услышать и через пять закрытых дверей, так громко орала она на папу. А Шустрик, само собой, вообще ничего не понял и снова начал вопить, что мы все гадкие и противные. У меня, честное слово, не хватило духу объяснить ему, что к чему. Я взял свою заранее собранную дорожную сумку и ушел. Карли проводила меня до остановки трамвая. Для нее мое решение не было неожиданностью, мы обсуждали его несколько дней. Карли всякий раз говорила, что мама меня не отпустит. Она и сейчас не изменила своего мнения и на остановке сказала мне:
— Мама будет бороться за тебя, как львица. Спорим, самое позднее послезавтра ты снова будешь у нас?
— С тобой я больше не спорю, — ответил я. — Ведь ты все равно не платишь, когда проигрываешь!
Тут подъехал трамвай, и я сел в него. Карли осталась на остановке и помахала мне вслед.
На прощанье она хотела поцеловать меня в щеку. Но ей это не удалось, потому что я быстро отдернул голову. Во-первых, между Карли и мной поцелуи, само собой, просто вообще не приняты, а во-вторых, сейчас она не должна так себя вести! Сначала отнимает у меня комнату, а потом, надув губы, изображает боль разлуки!
Если уж ей так важно, чтобы я остался с ними, могла бы взять Шустрика к себе! А с Вуци обниматься еще где-нибудь… Ну да хватит об этом, сестринская любовь тоже ведь не безгранична.
Моя новая жизнь началась хорошо и, кажется, не обещает ничего плохого. У меня есть все что нужно и сколько угодно свободы. Утром Вильма на машине отвозит меня в школу. Она работает совсем близко от нашей школы. Но все равно это очень мило с ее стороны, потому что работа у Вильмы начинается только в половине девятого. А из-за меня она приходит на полчаса раньше. Но никакого шума по этому поводу не устраивает, сказала только:
— Буду и уходить на полчаса раньше, тоже неплохо!
Всю вторую половину дня в квартире стоит мертвая тишина. Никакого хнычущего Шустрика, никакой музыки из комнаты Карли. Замечательное ощущение! Я здесь уже три дня, и мы каждый вечер ходим в какой-нибудь итальянский ресторан.
И никакая мама не врывается в полночь ко мне в комнату и не верещит: «Ани, сейчас же прекрати читать, иначе не выспишься!»
Сегодня утром Вильма, как всегда, довезла меня до школы. Я вышел из машины и тут же заметил Паули, который во все глаза таращился на Вильму.
— Кто это? — спросил он меня. — Это же не твоя мама, верно?
— Просто одна подружка, — ответил я. Потому что у меня нет ни малейшего желания трезвонить на всю школу про изменения в моей жизни.
— Твоя подружка? — пролепетал он, совершенно сбитый с толку.
Во дает! Я же совсем не это имел в виду! С чего он взял, что у меня есть подруга? Да еще такая! Ладно, Вильме только двадцать восемь, а выглядит она еще моложе. Ей легко можно дать года двадцать два — двадцать три. А через ветровое стекло так вообще лет двадцать. Но все равно это просто бред! На большой перемене Паули шептался с одноклассниками, они качали головами, должно быть, не верили ему.
Тогда Паули громко, чтобы я тоже мог слышать, сказал:
— Да я все видел собственными глазами! Классная чувиха!
Завтра утром этот идиот увидит собственными глазами нечто еще более классное! Завтра я на прощанье подарю Вильме нежный поцелуй! Чтобы Паули снова было, о чем пошептаться!
После школы мы с Вуци и Карли пошли в кондитерскую. Мне хотелось выспросить у Карли подробности разговора папы и мамы. Я знал, что они встречались в кафе, но папа сообщил мне только, что мама «пока что» согласна с моим временным местожительством. Больше он ничего не сказал, хотя я и донимал его расспросами. Я думал, что мама наверняка рассказала Карли об этом разговоре. Но сестру переполняли собственные переживания, так что выяснить мне ничего не удалось. Дела у бедного поросенка действительно идут хуже некуда. Во-первых, уже ясно, что ей придется либо остаться на второй год, либо пересдавать два экзамена. Для Карли это что в лоб, что по лбу, две переэкзаменовки осенью ей никак не осилить!
У моей сестры голова просто не приспособлена к учебе. Не буду хвастаться, но она необразованней, чем я, который на три класса ее младше.
Во-вторых, ей приходится каждое утро ездить в школу вместе с Шустриком и всю дорогу в набитом трамвае терпеть его нытье.
В-третьих, теперь ей часто приходится сидеть с Шустриком по вечерам. В этом, правда, ей помогает Вуци. Мама ведь вечером уходит. С неким доктором Цвикледером. Он консультирует маму насчет налогов, но Карли думает, что речь тут идет о чисто личных делах. Потому что налоги такой лавчонки, как у мамы, незачем обсуждать во всех деталях по три раза в неделю. Карли эти вечерние встречи не по душе. Не в принципе, а просто потому, что ей не нравится Цвикледер.
В-четвертых, мама, когда она дома, все время хмурая и печальная. Чтобы заснуть, она принимает две таблетки снотворного. Иначе тяжелые мысли о магазине не дают ей расслабиться. А Тереза-Шарлотта, как сказала Карли, больше знать ничего не хочет о шерсти и вязании и требует назад деньги, которые она внесла в дело. И она имеет на это право, потому что так составлен договор, заключенный между ней и мамой!
В общем, как ни крути, дело дрянь! Но это еще не повод, чтобы Карли с ненавистью смотрела на меня и говорила: «А ты вовремя почуял, что к чему, и успел смыться!»
Ну вот, приехали! Сначала прогоняют меня, игнорируя мои самые насущные потребности, а потом утверждают, что я удрал сам, по чисто эгоистическим соображениям! На самом деле я — чистый финансовый плюс в мамином бюджете, потому что папа все равно переводит маме столько денег, сколько было решено при разводе, а судья включил в эту сумму и расходы на меня!
Я только хочу знать, думает ли мама так же, как Карли. С тех пор, как я ушел из нашего опустевшего дома, я маму больше не видел.
Вчера я решил зайти в вязальный магазин. По мнению Вильмы, мне не стоит уклоняться от встреч с мамой. У мамы, сказала она мне, жизнь тяжелая. А то, что она — хорошая, понимающая женщина, заметно уже по тому, что она не стала тащить меня к себе назад силой. А вполне могла бы, считает Вильма. Но мама не сделала этого, потому что любит меня.
Кстати, о любви! Любовь папы и Вильмы что-то не слишком похожа на медовый месяц воркующих голубков. Я живу здесь всего неделю и уже не раз чувствовал приближение кризиса в их отношениях, дважды они даже слегка поругались! Вильма отнюдь не такая терпеливая, как наша мама. Если ее в папе что-то не устраивает, она сразу же весьма темпераментно сообщает ему об этом. Папа сказал мне, что они с Вильмой должны сначала притереться друг к другу и научиться спорить цивилизованно. Они ведь живут вместе только с тех пор, как переехали на эту квартиру. Встречаться вечером, а в полночь снова расставаться, сказал он, гораздо легче, чем по-настоящему жить вместе.
- Предыдущая
- 16/24
- Следующая
