Моя жизнь - Амундсен Руаль Энгельберт Гравнинг - Страница 32

• Предыдущая
• 32/47
• Следующая

Очевидно, мысли его, объятые почтительным страхом, возвращались к моменту, когда он так бесстыдно просил Рисер-Ларсена, чтобы мы не покинули его в случае, если корабль будет вынужден опуститься на лед. Эта унизительная просьба была действительно обоснована, так как в случае вынужденной посадки на лед, что с нами едва не случилось три раза из-за отсутствия у него самообладания в минуту опасности, положение Нобиле оказалось бы в самом деле критическим. Будучи не в состоянии удержаться в равновесии на лыжах и не обладая никаким опытом для пребывания на льду, его возможности на возвращение к цивилизации были бы весьма невелики. Мы-то, конечно, и подумать не могли бы бросить итальянцев. Мы бы разделили с ними все трудности возвращения по льду, но их малая тренировка и неопытность почти наверное стоили бы жизни как нам, так и им. Они не выдержали бы больших переходов, при которых мы имели бы некоторые шансы спастись.

Даже то, что произошло при прохождении над полюсом, не могло испортить товарищеских отношений среди экспедиции, хотя поведение Нобиле дало Элсворту и мне все поводы к досаде.

Во время подготовки к полету Нобиле несколько раз настаивал на том, чтобы каждый брал с собой минимум необходимых вещей. Он твердил об этом беспрестанно. Читатель помнит эгоистическое самодурство, выказанное Нобиле при полете из Рима на Свальбард, когда он запретил норвежцам взять с собою специальные костюмы, в то время как сам с остальными итальянцами запасся хорошими меховыми куртками. Теперь же, пролетая над полюсом, мы лишний раз убедились в отсутствии у Нобиле всякого уважения к своим соратникам.

Элсворт и я, конечно, взяли с собою по одному флагу, которые должны были быть сброшены на полюсе. Элсворт взял американский флаг, а я — норвежский. Исполняя просьбу Нобиле, мы оба взяли флаги размерами не больше носового платка. Пролетая над полюсом, мы бросили эти флаги за борт, и каждый из нас прокричал «ура» в честь своей родины. Представьте же себе наше изумление, когда мы увидели Нобиле, бросавшею за борт не один флаг, а целый склад флагов. В один миг «Норвегия» стала похожа на какой-то небесный бродячий цирк с огромными флагами всех цветов и фасонов, дождем сыпавшимися со всех сторон. В числе других Нобиле вытащил прямо-таки колоссальный итальянский флаг — он был так велик, что его с трудом могли пропихнуть в люк. Тут ветер подхватил его и прижал к стенке гондолы. Прежде чем Нобиле успел высвободить его, мы уже были далеко от полюса. Когда Нобиле с ним справился, флаг полетел прямо к кормовой моторной гондоле, где он чуть не запутался в пропеллере, что могло вызвать серьезные неприятности. В конце концов флаг выпорхнул на волю и быстро стал падать на простирающийся под нами лед.

К счастью, я обладаю чувством юмора, которое считаю одним из лучших качеств для исследователя. Опасности, препятствия, неприятности подчас в таком множестве, что, казалось бы, их не перенести человеку, теряют свои шипы при целительной помощи юмора.

И теперь, как я ни был разгневан поведением Нобиле, как ни был раздражен его самоуверенностью и чванством, я все же не мог не позабавиться над его ребяческой радостью по поводу того, что «он тоже что-то сбросил вниз» и что он даже доставил больше чести своей родине, принимая во внимание размеры и количества флагов, оставленных им в этой ледяной пустыне. То обстоятельство, что человек взрослый да еще военный мог иметь так мало воображения, чтобы расценивать подобный момент наглядными размерами символов, а не глубиною чувства, показалось мне таким ребячеством, что я громко расхохотался.

В этом эпизоде была еще одна юмористическая черточка, на которую я обратил внимание только впоследствии. Нобиле до сих пор хвастается, что сбросил на полюс флаг итальянского аэроклуба, не подозревая, что один из норвежцев нашел этот флаг в багаже, выгруженном в Аляске после нашего спуска в Теллере. Даже боги не могли не посмеяться над забавным полковником.

Я предоставляю читателю самому вообразить себе, если только он может, чувство, охватившее нас, когда наши глаза стали различать очертания северного побережья Аляски.

Все шло хорошо, и поэтому мы решили идти вдоль берега Берингова пролива до самого Номе. Однако на деле вышло не по-нашему. Мы очень скоро попали в туман и не знали, где находимся. В течение некоторого времени мы, вероятно, шли над самым побережьем Сибири. Мы продолжали ощупью идти к востоку, дабы избежать вынужденной посадки в море. Несколько часов спустя туман рассеялся, и под нами на берегу Аляски открылась незнакомая нам населенная местность. Я говорю «незнакомая». Если читатель посмотрит на карту берега между Номе и Беринговым проливом, он увидит, что обычный путь морских судов оставляет в стороне глубокий залив, вдающийся в берег между этими двумя пунктами. Как впоследствии обнаружилось, полет в тумане привел нас к этому глубокому заливу. Я не узнавал ни очертаний берега, ни раскинутого под нами поселка. Одно было несомненно — мы достигли цивилизованных мест. Очень может быть, что это было лучшее место для спуска. Я спросил Нобиле, сколько осталось у нас бензина.

— На семь часов полета, — ответил он.

— Можно ли здесь спуститься? — спросил я.

Нобиле отвечал утвердительно.

Мы решили принять все меры для спуска. Но, зная уже по опыту, приобретенному во время полета, что способность к правильным суждениям у Нобиле хромает, я обратился к Рисер-Ларсену и спросил его мнения. Он отвечал, что место для спуска хорошее, если только ветер внизу над землей не окажется настолько сильным, чтобы затруднить маневрирование дирижаблем. Он добавил, что в Англии, где он изучал полеты на дирижаблях, в таких случаях рекомендуется сносить стенки гондолы, что дает возможность в случае слишком крутого спуска избегнуть опасности, спрыгнув на землю. Услыхав это разумное предложение, Нобиле взволнованно закричал, что этого нельзя делать. Впоследствии Нобиле рассказывал, что Рисер-Ларсен будто бы от страха делал самые безрассудные предложения. Я же могу засвидетельствовать, что предложение было сделано самым спокойным образом. При спуске нам, против ожидания, посчастливилось, так как ветер утих, и Нобиле блестяще провел спуск без всяких затруднений. Мы пробыли в воздухе всего 72 часа.

Жители, понятно, столпились вокруг нас. Все ликовали, пожимали нам руки и поздравляли нас. Мы узнали, что местечко это называется Теллер. Тут выяснилось, что мы попали в маленький поселок, находящийся приблизительно в 150 километрах от Номе к северо-западу.

Чуть ли не первое услышанное мною, когда я вылез из гондолы и стал спускаться с холма, был женский голос, кричавший мне:

— Здравствуйте, капитан Амундсен!

Я обернулся и увидел старую знакомую по прежним дням, проведенным в Номе.

— Где мы? — крикнул я ей.

— В Теллере, — отвечала она. — Не желаете ли у нас остановиться?

Оказалось, что она являлась владелицей одной из двух маленьких гостиниц, или «постоялых дворов», как их здесь называют. Я с благодарностью принял приглашение; оно было распространено и на моих товарищей. Нас было, разумеется, слишком много, чтобы разместиться всем в одном доме. Последовали и другие приглашения, и одно было особо обращено к Рисер-Ларсену. Он покинул нас и последовал за своим хозяином, показавшим ему две уютные комнаты, из которых одна выходила на море, а другая на сушу, а между ними была ванная комната. Хозяин Рисер-Ларсена принес его багаж в комнату с окнами на море, как более приятную для норвежца. Хозяин спросил у Рисер-Ларсена, не желает ли он предоставить вторую комнату кому-нибудь из товарищей. По своему добродушию и великой любезности Рисер-Ларсен назвал ему Нобиле, которого хозяин пошел отыскивать, чтобы пригласить в эту прекрасную квартиру. Нобиле принял приглашение. Рисер-Ларсен показал ему дом, а сам пошел ужинать в тот дом, где мы остановились.

Мы, конечно, чудесно провели вечер. Все были в победном упоении по поводу удачного исхода экспедиции. Один из наших хозяев явился с сигарами и бутылкой хорошего виски. Благодаря этому да еще великолепному обеду мы почувствовали себя примиренными со всей вселенной. В десять часов мы все еще уютно сидели за нашим скромным пиршеством. В это время вошел Нобиле с кислой, как уксус, физиономией, надувшись, словно ребенок. Он потребовал чего-нибудь закусить и в мрачном молчании стал есть что ему подавали. Мы только потом поняли, что в нем вдруг пробудилось сознание возраставшей важности собственной персоны, и он дулся, словно обиженный ребенок, на недостаток знаков почета, на которые, по его мнению, он имел право. Когда Рисер-Ларсен около полуночи отправился в свой дом, чтобы насладиться заслуженным сном, то увидел, что его гостю, смелому итальянцу, захотелось взять себе комнату, отведенную Рисер-Ларсену хозяином, вследствие чего Нобиле без всяких церемоний собрал пожитки Рисер-Ларсена и вышвырнул их в соседнюю комнату, и сам заперся и улегся в постель.

• Предыдущая
• 32/47
• Следующая