Первая любовь - Коковин Евгений Степанович - Страница 13

• Предыдущая
• 13/19
• Следующая

Настоящая фамилия Грисюка была Сазанов. Когда-то, еще до революции, он был надсмотрщиком в одной из далеких сибирских тюрем. Потом перебрался в Архангельск и работал официантом в трактире. Там ему и дали прозвище Шестерка. Одновременно он служил в охранке и доносил на «неблагонадежных». Тогда же Сазанов связался с иностранной разведкой. Когда Архангельск захватили белые и интервенты, Сазанов-Грисюк стал работать по своей старой «специальности» – старшим надсмотрщиком в архангельской тюрьме, а по­том – на Мудьюге. Свирепости и жестокости Сазанова не было предела. Он избивал заключенных, издевался над ними. Это он заставлял их раздеваться догола, вы­страивал в шеренги на морозе и производил «смотры». «В моей воле всех вас перестрелять!» – кричал он.

Летом в жару он раздевался по пояс и с плеткой в руках ходил по лагерю. И заключенные видели на его груди жуткий символ смерти – татуированный синий череп. Сколько людей погибло от его руки! Сазанов – Синий Череп – застрелил на работе Лукина.

Убежать вместе с белыми Сазанов не успел. Чтобы спасти свою шкуру, он укрылся в одной из пригородных деревень, жил по подложным документам, а потом бе­жал на Новую Землю.

На Новой Земле он выдал себя за спасшегося из экспедиции «Ольги» матроса. Об этой экспедиции он слышал еще в Архангельске и разузнал о ней все, что было возможно. На Новой Земле он прожил три года. Он лгал нам, что знал моего отца, что прощался с ним, обнимал его. В действительности же он никогда не ви­дел «Ольги» и не знал никого из ее команды. Деда Максимыча он мог помнить еще по тем временам, когда был официантом в трактире. Ведь Максимыча в Архан­гельске знали многие.

Лгал Грисюк нам и тогда, когда говорил, что не знал капитана Лукина. Лицемерными были его слова при разговоре со мной: «Так за что же его убили? Вот гады! А я что-то его не помню…» И это говорил человек, ко­торый собственноручно убил Олиного отца!

Скрываясь под видом промышленника на Новой Земле, Сазанов-Грисюк надеялся позднее, когда все «успокоится», скрыться за границу.

Он нарочно не стриг себе волосы и не брился, чтобы в Архангельске его случайно не могли узнать.

Решение суда было коротким: расстрелять!

Пока мы ехали до Кузнечихи на трамвае, мысль о Грисюке, убийце капитана Лукина, не покидала меня. Становилось жутко и противно, когда я вспоминал о том, что разговаривал с ним и верил ему. Ведь я даже приглашал его в гости, хотел познакомить с дедушкой и мамой.

Костин отец, Костя и Илько молчали. Конечно, они думали о том же, о чем думал я.

Внезапно хлынул грозовой ливень. Улицы мгновенно опустели. Прохожие прижимались к стенам домов, пря­тались в подъездах.

Туча была небольшая, но густая и тяжелая. Она по­висла над городом и, казалось, застыла. Молнии, взмет­нувшись в кромешной черноте тучи, на секунду-две охва­тывали, словно пожаром, город. И гром был не глухой и раскатистый, как обычно, а трескучий, похожий на оглушительные взрывы огромных ракет.

Выскочив из трамвая и моментально промокнув, мы укрылись под железной крышей на высоком крыльце какого-то дома.

– Вот это дождь! – воскликнул Костя, вытирая платком лицо.

– Хорошо, – сказал отец Кости. – Воздух очи­стится… Да, чистить-то нам еще много нужно…

Я понял намек на Грисюка и ему подобных.

Туча отодвигалась от города и становилась пепельно-серой.

Дождь почти прошел, и небо заголубело. Все кругом заискрилось и засверкало. От деревянных тротуаров поднимался легкий пахучий парок.

Мы перешли по мосту в Соломбалу. Ярко зеленели кусты и деревья, омытые ливнем. Дышалось свободно и хорошо, идти было как-то легко.

Илько отправился к Чижовым.

Я пообещал попозднее зайти к Косте. Дедушки дома не было. Он уехал на рыбалку. Нет, видно, только смерть разлучит моего милого неуемного старика с его карбасом, с сетями, с далекими лесными речушками.

Мама несказанно обрадовалась моему прибытию.

Я ни словом не обмолвился о Грисюке, чтобы не рас­страивать ее. Зато, войдя в комнату, сообщил:

– Знаешь, мама, меня и Илько приняли в комсомол. Мать взглянула на меня и улыбнулась.

– Какой ты комсомол, ведь тебе еще только пятнадцать лет?..

– С четырнадцати принимают, – возразил я. – Ко­стю Чижова еще весной приняли. И потом, Костя у нас теперь машинистом на «Октябре». А в следующую навигацию и я машинистом буду.

Мама опять посмотрела на меня, подошла к столу.

– Оставался бы ты, Димушка, на берегу, – ласко­во и просительно сказала она. – Дедушка плавал, отец плавал, а до чего доплавались! Один без ноги остался, другой и совсем не вернулся. Лучше бы тебе на берегу…

– Нет, мама, я тоже плавать должен. Зачем же тог­да было в морскую школу поступать? Я море люблю.

– А я опять переживать и беспокоиться должна. И так всю жизнь… А мне уже немного осталось.

– Что ты, что ты, мама! – испуганно сказал я. – Разве ты плохо себя чувствуешь, ты болеешь, да?..

– Нет, нет, я так просто… к слову…

После ужина я пошел к Косте. Где-то в моей душе теплилась затаенная надежда – встретить Олю. Дважды я прошелся по нашей тихой улице, но не встретил никого из знакомых. Маленькие ребята у дома, где жил Гриша Осокин, играли в казаки-разбойники. Они дели­лись на команды, и я слышал их шумные крики, такие знакомые мне с детства.

Минуты две я постоял около смущенно поглядываю­щих на меня ребят. Когда-то мы здесь так же играли, спорили и дрались.

Я вышел на набережную реки Соломбалки. Речка обмелела. Бесчисленные карбасы и лодки стояли, уткнувшись носами в илистые берега.

Я оглянулся. Далеко в пролете нашей улицы было видно похолодавшее багряное солнце. Вечер был тихий. Березы и тополя дремотно склонялись над заборами и крышами маленьких одноэтажных домов.

Отчаявшись встретить Олю, я пошел к Косте.

Все сидели за столом после чаепития и слушали Чижова. Костин отец рассказывал о Мудьюге и о Грисюке-Сазанове. «Всего этого не знает Оля, – подумал я. – Она не знает, как погиб ее отец, капитан Лукин. Если бы она знала, что мы привезли его убийцу на сво­ем пароходе!»

Костина мать предложила мне чаю, но я отказался, мне не сиделось. Хотелось найти Олю. Мы пошли с Кос­тей на улицу. Илько остался у Чижовых ночевать.

Долго мы бродили с Костей по притихшим улицам, почти не разговаривая. Костя о чем то задумался. О чем же? Я думал об Оле.

И вдруг я ее увидел. Она стояла на углу нашей улицы со своей подругой Галинкой Прокопьевой.

– Только ты ничего не говори ей о Грисюке! – шепнул мне Костя.

– Конечно, нет, – так же тихо отозвался я. Мы подошли к девушкам и одновременно, словно торопясь опередить друг друга, сказали:

– Здравствуйте!

– Добрый вечер! – улыбнулась Оля.

Галинка состроила чуть заметную гримасу и отсту­пила, давая нам дорогу. Весь ее вид как будто говорил: «Проходите, пожалуйста!» Но мы остановились.

– Дима, – сказала Оля – ты, кажется, плаваешь на «Октябре»? Я читала в газете, что вы спасли англий­ских моряков.

Я хотел ответить, но Костя вдруг опередил меня:

– Я тоже плаваю на «Октябре», машинистом, а Димка – учеником.

Никогда, кажется, я не обижался так на Костю, как сейчас. Мне хотелось все рассказать об англичанах, но я не находил слов, а Костя задорно продолжал.

– Мы спасли шесть англичан, не шесть, а пять англичан и одного маленького китайца Его зовут Ли. Может быть, он останется у нас, в Советском Союзе… А шторм был сильный, вы бы знали! Английское судно на дно ушло…

Даже Галинка, пренебрежительно относившаяся к нам, заинтересовалась рассказом Кости.

– Если бы не мы, быть этим англичанам тоже на дне океана…

Из-за Кости я никак не мог вступить в разговор.

– Вы… мы… – пробормотал я.

И тут Костя смутился.

– Ну, не мы, а вся команда «Октяря».

– Пойдемте, проводим Галинку, – предложила Оля.

Галинка Прокопьева жила за мостиком, неподалеку от Кости. Когда мы с ней попрощались, я сказал:

• Предыдущая
• 13/19
• Следующая