Палачи и киллеры - Кочеткова П. В. - Страница 18

• Предыдущая
• 18/116
• Следующая

В чем же тут дело? Ларчик, как говорится, открывается просто. Этот запрет был введен во второй половине 30-х годов, когда в Испании генерал Франко поднял мятеж против республиканского правительства и многие американцы, как и граждане других стран, отправились туда на помощь законному правительству, — там был создан антифашистский американский батальон имени Линкольна. Но американские власти сочувствовали не республиканскому правительству Испании, а другу Гитлера Франко. Поэтому-то и был наложен запрет на «поступление граждан США на службу к иностранному государству». Теперь же этот запрет стал мертвой буквой…

Но вернемся к делам «псов войны», одним из идеологов и организаторов которых является полковник Роберт Браун. На стене здания, в котором работает его фирма, красуется плакат, в популярной форме пропагандирующий суть того ремесла, которым заняты «солдаты удачи»; на нем изображен гриф, нападающий на свою жертву, а подпись под этим изображением гласит: «Убивать — это наша работа, и работа хорошая».

(Жуков Ю. Псы войны. М.,1986).

Когда во время процесса в Луанде (1976 год) одного из англичан, бывшего рабочего, которому по иронии судьбы досталась фамилия Уайзмен (Мудрец), спросили, ради чего он отправился воевать в Анголу — из-за денег или по идейным соображениям, он сказал: «Мне трудно ответить на этот вопрос». И это была действительно правда. По разным причинам люди принимали участие в «необъявленных войнах».

«Николай Федорович Пестрецов родился в 1944 году. „Отбарабанив“ срочную, остался на сверхсрочной. До больших чинов не дослужился (прапорщик), но дело свое (чинит автомобили) знает хорошо. Видимо, поэтому и предложили Псстрецову поехать в далекую Африку. Сначала говорили о Ливии, но в конце 79-го пришла разнарядка на Анголу.

— Вы предполагали, что вас ждет?

— Нет. Я знал только: ангольский народ выбрал социалистический путь развития, надо помочь. Я и не думал, что окажусь на войне. Локальные стычки с юаровцами, артобстрелы, вертолетные налеты — ко всему этому за полтора года привык.

Привык, что, ремонтируя машину, нужно быть готовым схватить автомат и отстреливаться… Но то, что случилось 25 августа 1981 года, иначе, как кровавой бойней, не назовешь.

В этот день войска Южно-Африканской республики без объявления войны вторглись в Анголу.

Вокруг городка, где они стояли, сжималось кольцо. Мост через реку взорван. Уходить некуда. Сколько выстоят два ангольских батальона? Час или сутки?

Двенадцать советских людей — семеро мужчин и пять женщин — были обречены. Их могло спасти лишь одно «— сдача в плен. Сопротивление означало гибель.

Эх, сюда бы московских генералов, чтобы взглянули на их арсенал. Зенитно-пулеметная установка образца 1943 года, бьющая на три километра разрывными пулями. ППШ — легендарные автоматы Великой Отечественной. Не менее легендарные танки Т-34, латаные-перелатанные.

— А что же ангольцы? Они нас бросили… — Понимаете, какая штука. У нас были очень добрые отношения. Мы им помогали техникой, консультациями… Но все равно, когда доходило до дела, я мог рассчитывать, что прикроет меня только русский. Ангольцы воевать совершенно не могут и не хотят. Когда началась эта страшная бомбежка, они быстренько скинули военную форму (под ней — цивильные шорты!) и — по домам.

Русские выбирались из-под огня на двух автомобилях — «уазике» и «ГАЗ-66». Вещи бросили, взяли автоматы и боеприпасы.

Начало смеркаться, однако жара по-прежнему под шестьдесят. Пришлось оставить машины — слишком заметная мишень.

Разделились на две группы. Пешком по саванне. От зноя земля потрескалась, в щель рука проходит, желтая пыльная трава выше метра.

Их обстреляли внезапно — по-видимому, били в упор из зарослей. Ядвигу, жену Пестрецова, и старшего по званию Евгения Киреева с женой прошило на месте.

Шок — секунду-другую. Опомнились, разобрались: кто убит, кто ранен, кто может стрелять. Пестрецов распластался там, где лежал, и огрызался короткими очередями.

Когда прекратилась стрельба, было уже совсем темно. Он, судя по всему, остался один. У мертвых вытащил документы и пошел, сам не видя куда, продираясь сквозь жесткую траву, ничего не соображая, руки не слушались, щеки покрылись волдырями. Ни еды, ни питья. Никого кругом.

Вернувшись среди ночи, содрогнулся от увиденного. В неестественных позах лежали обезображенные трупы. У женщин вырваны серьги, отрублены безымянные пальцы с обручальными кольцами.

Гады! Сложил на машину убитых, двинулся по саванне в сторону городка.

Утром кончился бензин. Куда деваться? Тяжкий груз — в ров, нагнулся, накрывая плащ-палаткой. Слаб так, что голова кружилась, перед глазами бордовые крути. Шагов сзади не слышал, но почувствовал: приближаются и, разгибаясь, полоснул из автомата по уже обступившим его юаровцам.

Пестрецов очнулся в вертолете. Не шевельнуться. Пальцы перебиты, ребра, кажется, сломаны. Не в силах вырвать у него оружие, юаровцы били прикладами по рукам. Кололо в ногах, не заметил в горячке боя, что осколок гранаты пробил высокий ботинок и угодил под косточку, в мякоть. Сознание то уходило, то приходило. Слабость. Безразличие. Пустота. Главное — жив.

— Лечили меня неделю в Намибии, в госпитале. Документы: сертификат, водительские права, офицерский жетон — отобрали. С первого дня приступили к допросам — кто, откуда? Но быстро поняли: толку от меня никакого и, подлечив, отправили в южноафриканскую тюрьму.

Тюрьма и за границей тюрьма. Камера — полтора на три метра. Теснота, духота, два окна, почти сплошь закрытого металлическими пластинами, не достать.

Как кормили? Вареный рис, красный морской окунь, растворимый фруктовый напиток.

— Над вами издевались?

— Не так чтобы очень… Но случалось всякое. Если на допросах замечали в моем поведении какую-то вольность, то надевали японские наручники — легкие, из «нержавейки». При резком движении человека складывает пополам, туловище к ногам притягивает.

Не раз я в первые недели получал и нунчаками по голени.

Причем били умеючи. Чтобы не раздробить кость. Тут же прижигали йодом.

Чуть ли не в первый выходной капрал решил похвастать — показать друзьям пленного русского: прежде русских тут видеть не доводилось.

Жара. Пестрецов сидел на койке в плавках и кожаных башмаках на деревянной подошве. Капрал небрежно ткнул его в подбородок— «Красный коммунист!» У «красного» хватило силенок врезать ему так, что тот вылетел в коридор и, изрыгая ругательства, схватился за кобуру. Если бы не друзья капрала, одиссея прапорщика завершилась бы, не успев начаться.

Обошлось: посадили в угол на цепь, чтоб до двери не доставал. Рацион, и без того скудный, сократился.

Допросы — ежедневно.

— Пытки применяли?

— Один «мордоворот» мне втыкал нож в икры, выворачивал руки, ломал в суставах пальцы.

Но тяжелее всего я переносил «шуточки» солдатиков (они тоже меня иногда стерегли, не только профессиональные охранники). Несколько раз они вводили мне в вену снотворное. Большими дозами. Заставляли громадными порциями глотать психотропные таблетки. После этого два дня встать просто невозможно, как выжил — не знаю.

В тюрьммх ЮАР (а я их сменил несколько) казнят по средам. По двору идет человек в плавках. Раздается щелчок. И человек проваливается сквозь землю. Незаметные постороннему взору створки срабатывают автоматически. Подъезжает цистерна с надписью «Кислота», группа людей сливает жидкость куда-то вниз, машина уходит. Во дворе уже ждет своей очереди следующий… Процедура повторяется. Видя это, можно было сойти с ума.

— Что с вами было потом? Боролись ли вы как-то за свою жизнь, за свое достоинство?

— Объявлял голодовки. Один раз ничего не ел две недели.

Дошел примерно до сорока пяти килограммов, после чего меня стали насильно «восстанавливать».

По, сказать по чести, отношение ко мне вскоре переменилось. Мне повезло — меня нашел международный Красный Крест. Эти замечательные люди вселили в меня надежду, стали за меня бороться, объяснили мне, как надо вести себя, сообщили обо мне на родину. Они, кстати говоря, отговорили меня от побега (я уже всерьез задумал бежать). Сказали: «Не вздумай, пристрелят тут же, они только и ждут повода. Потерпи! Мы добьемся, что тебя обменяют!» Вскоре из Женевы прилетел господин Муравьев, потомок декабриста, давно эмигрировавший из СССР. Попросил написать письмо родителям. Пестрецов черкнул, что жена погибла, а сам он в плену.

• Предыдущая
• 18/116
• Следующая