Прогулки по Европе с любовью к жизни. От Лондона до Иерусалима - Мортон Генри Воллам - Страница 31

• Предыдущая
• 31/46
• Следующая

Он подбирает цветы и сокрушенно вздыхает:

— Жалкий, конечно, получился букет. Но что поделаешь, лучшего здесь не достать.

Механик решительным шагом направляется к маленькой каменной пристани, возле которой покачивается на волнах лодка с английского линкора. Глухо стучит мотор на холостом ходу, два военных моряка уже стоят наготове с багром. Они дожидаются своего товарища, который отправился на берег за цветами. Моряки слышали о предстоящих похоронах, но никак не могут вспомнить, кто такой этот самый Кочегар Дэвис. Может, тот парень, что но воскресеньям всегда играл в регби? Или это матрос с глубоким шрамом через все лицо?

Кочегар Дэвис был уроженцем Кардиффа. Вы наверняка таких встречали: типичный смуглый валлиец с печальными иберийскими глазами. На груди у него было наколото имя какой-то неведомой Энни — синие буковки едва просматривались сквозь густую поросль темных вьющихся волос. На правом предплечье тоже красовалась татуировка: красно-синий якорь в чрезмерно щедром орнаменте из якорных цепей (должно быть, художник чересчур увлекся творческим процессом и не сумел вовремя остановиться). Ну, и последняя наколка — традиционная русалка с зеркалом — на левой руке.

Однако вовсе не татуировки привлекли мое внимание при первом знакомстве с Кочегаром Дэвисом. Больше всего мне запомнилась его глаза. В тот день я случайно оказался в корабельном лазарете. Мне хотелось напечатать отснятые фотографии, и судовой хирург любезно разрешил воспользоваться для этой цели своей лабораторией. Пока проявлялись пленки, я решил выйти в соседнюю каюту и побеседовать с больными моряками.

Помнится, я бесцельно расхаживал по лазарету и внезапно почувствовал на себе чей-то взгляд. Я обратил внимание на человека, который лежал в углу и внимательно следил за всеми моими передвижениями. Уж не знаю, почему, но он напомнил мне усталого загнанного зверя, который смотрит из норы на своего преследователя. Мне стало не по себе. Что-то подсказывало: человек этот умирает. Узкий опрятный гамак вдруг показался похожим на саван, и сердце мое сжалось от острой жалости к бедняге. Но одновременно во мне проснулся и нездоровый жгучий интерес. Наверное, нас всех завораживает тайна смерти. Нам хочется узнать, что чувствует человек, уже вступивший на эту последнюю, роковую стезю. Кочегар Дэвис был еще жив — мог следить за мной взглядом, о чем-то говорить. А пройдет всего несколько дней, и он будет лежать, завернутый в свой гамак, на белом песчаном дне чужеземного моря. Я словно воочию увидел эту картину: спеленатое тело слегка колышется на подводных течениях, а разноцветные рыбки поминутно приближаются к нему и, едва прикоснувшись вывороченными губами, тут же отплывают с микроскопическим кусочком плоти. Плоти Кочегара Дэвиса.

Я присел возле него на больничный табурет, и мы разговорились. Вспомнили Кардифф и Барри, а также длинную дорогу, которая ведет к Понтиприду. Дэвис пожаловался, что врач никак не может выяснить причину его болезни. Дважды делал рентген, но так ничего и не обнаружил. Говорит, похоже на внутреннее кровотечение.

Наверное, он что-то надорвал себе внутри… Я поинтересовался, могу ли чем-нибудь помочь. Впрочем, я и сам осознавал бесполезность своего вопроса, поскольку видел: человек этот уже отрешился от нашего мира, ему ни до чего нет дела. К моему удивлению, Кочегар Дэвис попросил принести что-нибудь почитать. Это не укладывалось у меня в голове: человек на пороге смерти интересуется детективами! Или он не понимает, что умирает?

Как бы то ни было, а я отправился в кладовую и выбрал для него несколько развлекательных романов в ярких обложках. Я сознательно взял не одну, а три книги. Наверное, таким образом я выражал свое несогласие с самим фактом близкой смерти. Мне хотелось доказать себе, Дэвису и всем окружающим: он проживет еще достаточно долго, чтобы прочесть эти книжки. Вернувшись в лазарет, я увидел, что он лежит, устремив взгляд в иллюминатор. Его сильные загрубелые пальцы бессознательно сжимали край одеяла, а темные глаза были прикованы к далеким зеленым холмам в обрамлении оконной рамы.

Кто-то поставил рядом с ним чашку сладкого заварного крема, но лакомство стояло нетронутым.

Мне кажется, в глубине души Кочегар Дэвис понимал, что более не принадлежит к военно-морскому флоту, а потому неосознанно тянулся ко мне как к единственному гражданскому лицу на корабле. Все остальные — даже корабельный священник — стали для него чужими и неприятными людьми. К тому же, со мной он мог поговорить о родном Кардиффе.

Когда я вошел в каюту, он перевел на меня потухший взгляд своих темных глаз и сказал: если бы только они ненадолго остановили деррик-кран… он, наверное, смог бы чуток поспать.

— Слышите? — спросил он слабым голосом.

Я прислушался и действительно уловил, как на верхней палубе то включался, то выключался подъемный ворот.

— Господи, но почему вы раньше не сказали, что он вам мешает?

Дэвис ничего не ответил. Наверное, ему даже в голову не приходило, что кто-то может ради него отключить деррик-кран.

— Сейчас поговорю с хирургом, — пообещал я.

В знак благодарности он лишь вяло пошевелил рукой.

Корабельного врача я отыскал в лаборатории, он стоял, пристально разглядывая один из своих пузырьков.

Я передал ему просьбу насчет деррик-крана.

— Я сейчас же распоряжусь, чтобы его остановили, — сказал он. — Но почему он сам меня не попросил?

— Наверное, не хотел беспокоить. Вы, конечно же, знаете, что Кочегар Дэвис умирает?

— Почему вы так считаете? — удивился хирург.

— Просто чувствую. Знаете, у таких людей лица какие-то серые, словно присыпанные пеплом…

Встревоженный врач сразу же отправился в лазарет.

Я видел, как он, нахмурившись, изучает температурный лист Дэвиса. Затем он склонился к больному и принялся о чем-то расспрашивать.

По возвращении хирург вынужден был признать:

— Вы правы, Дэвис не слишком хорошо выглядит.

А ведь пару дней назад казалось, что он выкарабкается.

И вот поди ж ты… Ясно, что в таком состоянии его нельзя выпускать в море. Сегодня же вечером отправлю больного в плавучий госпиталь. Может, там ему помогут. Хотя, честно говоря, сомневаюсь… По-моему, он совсем плох.

После обеда я решил сойти на берег и прогуляться до ближайших холмов. Путь мой пролегал среди обширных виноградников, и в одном месте до меня донеслось пение.

Два голоса — мужской и женский — исполняли одну из тех незамысловатых любовных песенок, которые так любят распевать в южных деревнях. Ну, вы знаете: мужчина расхваливает лицо, грудь, бедра своей возлюбленной. Затем он умолкает, дожидаясь ответа девушки.

Песня текла своим чередом под аккомпанемент стука мотыг, которыми трудолюбивая парочка дробила сухую средиземноморскую землю. Я же никак не мог отрешиться от мыслей о Кочегаре Дэвисе. Да простят меня герои Ютландского сражения, но мне кажется, что неожиданная смерть в бою не так ужасна, как это медленное умирание в идиллических декорациях чужеземного рая.

Обидно, наверное, вот так уходить из жизни: солнечным днем, в далеких краях, за тысячи миль от родного Южного Уэльса. Ах, если бы только с ним рядом оказалась любимая женщина, думалось мне. Возможно, присутствие той самой неизвестной Энни могло бы скрасить последние минуты умирающего. Странно, однако, что смерть одного-единственного человека на борту военного корабля — изначально предназначенного для убийства людей — произвела на меня столь тягостное впечатление.

Странно и нелогично!

Я попытался отвлечься от этих мрачных мыслей. Принялся размышлять о невидимых балеарских певцах, чьи голоса все еще доносились из-за поворота. Какие они?

Молодые или уже зрелые, красивые или не очень… Как они живут? Что их связывает? Постепенно мне удалось восстановить душевное равновесие. Только тогда я смог в полной мере насладиться мягким средиземноморским пейзажем, который сочетал в себе округлые зеленые холмы, ласковое море и голубое безоблачное небо. Я набрел на очаровательную маленькую бухточку. Вода в ней была настолько прозрачной, что позволяла рассмотреть дно во всех деталях (включая даже камни, лежавшие в десятках ярдов от берега). Я растянулся на ослепительно-белом песочке и блаженно закрыл глаза. Солнце припекало, в воздухе витал густой аромат розмарина. Я стал мечтать о глотке доброго испанского вина — того самого, что хранилось в таинственных недрах отеля «Мирамар».

• Предыдущая
• 31/46
• Следующая