Книга теней - Клюев Евгений Васильевич - Страница 65
- Предыдущая
- 65/90
- Следующая
Станислав Леопольдович рассказывал, не останавливаясь: об Элизиуме, о порядках в «Атлантическом государстве», о своей многолетней работе. Наконец, о контактной метаморфозе — открытии, за которое его якобы наградили тенью-ордена. (Причем никакой тени-ордена… ни-тени-так-сказать-ордена на груди у старика не было!) Оказывается, сущность его открытия состояла в том, что при некоторой внешней стимуляции тень способна «материализовываться» в неотличимое от живых существо и даже создавать вокруг себя особого рода квазиреальное поле, то есть, попросту говоря, обстановку, на фоне которой данное существо удобнее всего воспринимать и которая добавляет происходящему реальности… Дальше шли какие-то немыслимые технические подробности — и в конце концов Аид Александрович понял, что речь идет о специфической разработке психологического навыка, известного под названием «выдавать желаемое за действительное». Специфика же состоит в том, что желаемое выдается за действительное не на словах, а материально — на деле, если угодно. Стало быть, достаточно живому человеку очень сильно захотеть встречи с тем, кого уже нет или еще нет, тень — путем исполнения контактной метаморфозы — может помочь ему в этом. Даже в случае, когда признаки «желаемого» не слишком хорошо осмыслены человеком, — правда, тогда и «действительное» оказывается несколько бледнее, не столь выразительным, как это-бы-нужно… Иными словами, контактная метаморфоза есть вид тончайшей духовной связи между человеком и тенью-оттуда: что, фигурально выражаясь, породил в душе своей, то и получай. И веруй в то, что кто-то опекает тебя, не дает тебе пропасть в мире эмпирических сущностей. Веруй в то, что не только они, эмпирические эти сущности, есть в мире, а и другое есть: высшее.
— Но обман же получается! — не выдержал Аид Александрович, на мгновение утратив психиатрическую дистанцию, и враз почувствовал себя самым одиноким стариком на свете.
Однако, по словам посетителя, обмана-то как раз и не получается. Какой же обман, когда действительно есть это высшее, когда действительно тень способна взять на себя заботу о человеке, опекать его!.. Правда, пока тени не делают этого, но, если оно в принципе возможно, почему бы не поставить перед ними таких задач!
Да он умница, этот мой сумасшедший… Жалко, пленка кончилась: записать бы его рассуждения о необходимости привить человечеству знание касательно многократности появления каждого человека на Земле — тоже посредством теней, которые должны осторожно воспитывать человеческую душу. Или вот рассуждение о гениальных догадках древних… Америка, Африка… индейцы, туземцы. Азия, особенно индусы: 550 рождений Гаутамы — 4 раза в виде Мага-Брамы, 20 раз в виде дэва Секры плюс обезьяна, слон, рыба, древесный дух… Древняя Греция — четыре воплощения Пифагора, которые он помнил: Евфорб, Гермотим, петух, верблюд. Диоген Лаэртский — он помнил чуть ли не пять воплощений… Споры Гераклита с пифагорейцами… Платон и неоплатоники… «Гимны Орфея», орфико-пифагорейская традиция в «Меноне», «Федоне», «Федре»… Неосознанное знание. Древние евреи — «гилгул»… Библейские «перевоплощения» Адама в Давида и далее в мессию, Каина в Иофора, Авеля в Моисея… Раннее христианство… Манихеи. Средневековые несторианцы, друзы Гермонской горы, насаиры… Фурье, Сом-Дженинс… Отличие метемпсихозы от более культурных трансцендентальных теорий…
— Остановитесь, — сказал Аид Александрович. — Я сейчас умру.
— Ничего, — психиатрическим-тоном реагировал Станислав Леопольдович, — это ненадолго… Китай, Египет, Silicernium, апостол Павел…
«Несчастный!» — подумал Аид Александрович, а старик рассказывал уже о последних событиях своей жизни — об «ученике», встреченном им на одном из московских бульваров, о некоей прекрасной-даме…
Аид Александрович почти вырубился (да простят мне читатели это слово) и очнулся лишь тогда, когда сумасшедший вдруг запел. «Что с ним?» — подумал Аид и наконец прислушался. Голос посетителя сильно изменился: стал он вдруг молодым и очень чистым. Перед Аидом Александровичем сидел тиролец в зеленых штанах до колен, в шляпе с перышком — и распевал тирольскую песенку со старинным рефреном «дол зеленый — йо-хо!». «Когда было это?» — подумал Аид Александрович и вспомнил внезапно: было. Давно было, никто не помнит уже точно, когда именно, но — было! Все вместе рас-пе-вали… Мир еще был молодым — и мы понимали друг друга и верили друг другу! Сколько лет этому человеку? Лет… двадцать. Он рассказывает о том, как пришел к какой-то девушке и объяснялся ей в любви, а она почему-то не хотела слушать. Почему не хотела?.. Какая глупая девушка и какой несчастный молодой человек! Он поет хорошо — про дол зеленый йо-хо! Разве можно его не слушать?
И, сам не заметив как, Аид Александрович был уже побежден — врач-психиатр был побежден в нем, а остался молодой человек с пылающим лицом и густой шевелюрой, подросток… он раскачивался в такт песенке и подпевал бы, если б знал слова… Слов только не знал! Или знал?
Знал, конечно, и сейчас вспомнит: вот-вот… — Она опять называла меня «магистр», — рассказывал тиролец, — и каждый раз, когда она говорила «магистр», я чувствовал привкус мяты — знаете, холодок такой: прошлое! Доброе-старое-время! Уж не вернется больше, думаешь, как вдруг — «магистр!»… и привкус мяты. И, верите ли, время перестало быть: орфизм, сами понимаете, Нестареющее Время… гениально, гениально! Время, значит, перестало быть: сколько нам лет, забыл, который век, который год, который час, забыл. О-то-не-соловья-то-жаворонка-пенье… И знал ведь, понимал ведь, что возмездие — будет, что я тень и, стало быть, права не имел! А сам смотрел на нее — и не исчезал, не исчезал — и все. Уже темно было, и она — девочка совсем! — плакала: дескать, монтекки-и-капулетти — нам почему-то нельзя было быть вместе, а мы — были!
— Да, да! — подхватил Аид Александрович, нам с нянькой Персефоной тоже вместе никак нельзя, никак… а мы вместе! А нельзя…
— Можно! — гремел тиролец. — Можно! Всем, кто любит, со всеми, кто любит, — можно. Я тоже думал: нельзя, уходить надо, сжиматься в точку и лететь в царство мертвых, на Атлантиду лететь, а быть с ней, с девочкой этой, нельзя! Она молодая, у нее волосы совсем светлые, лен — висюлечки такие, сосулечки… И голос чистый — и из хора выбивается: «дол зеленый, йо-хо!», а я старый, мне далеко за двести лет, она не для меня. И все равно оставался, оставался, оставался. Пусть что старый, пусть, что мне далеко за двести, а у нее — дол зеленый, йо-хо! Она в халатике была легком, а тут скинула и говорит: «Ужинать не будем, не хочется. Раздевайся, магистр!» — и постель была уже постелена, и цветы голубые — мелкие-мелкие — на белье цвели: на простынях, на подушках… на лице у нее, на груди — повсюду. И она передо мною — нагая, совсем святая — стояла. Я помню только, что мне раздеваться нельзя, что я труп… холодный весь, ледяной, что и вообще-то нет меня. И что я ее заморожу, убью холодом своим — эту жизнь, эту былинку с дола зеленого! И тогда она вдруг говорит мне: «Господи, магистр, какой ты красивый! Ты самый красивый на свете и юн до неприличия. Как могу я так стоять здесь перед тобой, ведь мне за шестьдесят!» И я засмеялся в ответ, от того засмеялся, что она меня так обманывает: ей ведь не может быть за шестьдесят, она ребенок, маленькая совсем девочка… деточка! А она мне пуговицы на рубашке расстегивает. И я, понимаете ли, испытываю ужас: вдруг нет ничего под рубашкой, я ведь тень, я умер несколько столетий назад!.. Но вот как-то я разделся — и мне стыдно и страшно, что она ко мне сейчас прильнет — и все поймет наконец, и испугается, и погибнет. И точно: обняла меня, вздрогнула, как будто ножом ей в сердце ударили и жизнь ушла из нее. Чувствую, слабеет она у меня в руках, тело холодным становится — что делать? Сам-то я — совсем лед, холод елисейский, но нет… вот кровь ее словно в меня перелилась — и согревает меня. Я ее в постель уложил, руку хватаю: пульс слабый, сердце останавливается… Я трясу ее, и обнимаю, и целую: очнись. Кло, очнись! Аид Александрович поднялся и пошел к окну. Он не мог больше слушать его, этого сумасшедшего, этого безумца…
- Предыдущая
- 65/90
- Следующая
