Книга теней - Клюев Евгений Васильевич - Страница 47

• Предыдущая
• 47/90
• Следующая

Собирались…

Собирались… Собирались… Ах, я забыл, Кло! Я не помню, вот дурак старый, забыл про дол зеленый!.. Ты же потом мне много раз пела… да уж не так, но был в тебе дол зеленый, всегда был. И потом — тоже, через много лет, когда ты изменилась, страшно изменилась и я встречал тебя… изредка, всегда с кем-то другим, вдруг — в глазах, в голосе, в походке: дол зеленый, йо-хо! То, чего ни в ком не было… ни в одной праведнице, схимнице ни в одной, — все, хватит, я могу умереть от этого. — Он умолк и внезапно захохотал: — Умереть? Я? Нет, ты послушай, Кло!.. Я-могу-умереть-от-этого, ну же, смейся! Тень, которая боится умереть! Тень, которая дважды, трижды, четырежды мертва… И которая умирала каждый раз, увидев тебя… ты была красивой, ты была безумно красивой, Кло! Каждый шел за тобой, не будучи в силах не идти, — ты думаешь, это случайно, что в теперешнем твоем витальном цикле не тебя преследуют — ты преследуешь, Кло! Даже в последние годы — по московским бульварам, в воронежском сквере: здесь, на земле, и там, в Элизиуме, в часы Большого Собрания, ты ищешь любовь, красавица Кло… Эмма Ивановна Франк! И не находишь любви. И летят мимо тени — мимо, мимо, мимо… вот какая расплата, страшная расплата…

— Остановитесь, — сказала Эмма Ивановна Франк. — Остановитесь, я не могу больше. Я люблю Вас.

Станислав Леопольдович сел и опустил голову.

— Полчаса назад или… час я говорила Вам, что мне позвонили. Да Вы и сами слышали. Кто-то сказал, что Вы сумасшедший. Что у Вас систематический бред по поводу античной мифологии. Мне посоветовали обещать Вам все, что Вы будете просить. Я поверила… я то верила, то не верила, что Вы безумны. Теперь я точно знаю: Вы безумны.

— И… что же? — не поднимая головы, спросил Станислав Леопольдович.

— Я люблю Вас, — торжествующе крикнула Эмма Ивановна. Станислав Леопольдович, голубчик, я ведь тоже сумасшедшая, мы все сумасшедшие, кругом одни сумасшедшие… да здравствуют сумасшедшие! Но надо уметь сойти с ума — так! Сойти с ума на любви… неизвестно к кому! Какое счастье, что Вы сумасшедший, а не тень… — и, бросившись к Станиславу Леопольдовичу (он отпрянул было), она обняла его и хотела поцеловать…

В тот же самый миг, словно обжегшись, она отдернула руки и… и смотрела на них, будто не ее это руки, будто чужие.

И только потом — вздрогнула: всем телом, всем существом своим.

Кожа гостя была холодна, как мрамор, и никакого запаха, никакого человеческого запаха, теплого запаха тела — не было. Лишь слабый запах хорошего ледяного одеколона. Она потрогала свои губы пальцами, подняла глаза.

— Что это было?

— Это тень, — ровным голосом сказал гость.

— Но зачем? — Эмма Ивановна опустилась в кресло, обхватила голову и, раскачиваясь во все стороны, закричала: «А-а-а, а-а-а-а», — без силы, без интонации.

— Не кричите, — тихо попросил Станислав Леопольдович.

Эмма Ивановна подчинилась сразу. Они молчали — недолго: день шел к концу.

— Когда Вы исчезнете? — спросила она.

— Кажется, через полчаса. — Станислав Леопольдович снова взглянул на небо.

— А когда появитесь снова?

— Зачем Вам это, Эмма Ивановна?

— Я спрашиваю, когда? Я люблю Вас. Я Вас больше всех на свете люблю. Так… когда же? Через год? Через десять лет? Я буду ждать Вас, если… если не умру. Я не пойду больше на бульвар — никогда.

— Я могу материализовываться каждый день. Но на Атлантиде есть закон… один из законов: нельзя открывать живым тайну бессмертия. За это тень рассредоточивают. То есть, попросту говоря, уничтожают. Если кто-нибудь узнает…

— Кто может узнать?

— Любая тень.

— И… сейчас? Здесь, с нами, тоже есть какая-нибудь чужая тень?

— Нас в любую минуту подслушивают. И подглядывают за нами в любую минуту. Мы никогда этого не замечаем.

— Что же делать?

— Надеяться на порядочность присутствующих здесь теней, — парламентским голосом произнес Станислав Леопольдович и улыбнулся простой улыбкой. — Не бойтесь, дорогая моя, любимая моя Эмма Ивановна!

— Нет, Кло. Пусть я буду Кло, ладно? И «на ты».

— Хорошо, Кло.

— Как же мы будем жить, магистр Себастьян?

— Как получится, Кло. Как получится и… и сколько получится.

Она медленно, очень медленно подошла к нему и сухонькой, сморщенной рукой провела по его лбу.

— Холодно, — сказала она.

— Холодно, — подтвердил он.

— Скоро? — спросила она.

— Скоро, — ответил он.

— А может быть… — начала она.

— Не может быть, — закончил он.

— Даже если мы свет во всех комнатах?

— Глупышка…

Оба вздрогнули от телефонного звона — долгого, как история их души.

— Подойти, магистр?

Станислав Леопольдович пожал плечами.

— Воронеж вызывает, — сообщил ненужный женский голос,

— У меня никого нет в Воронеже, — ответила Эмма Ивановна и трубку опустила. И пошла к окну. Небо было печальным.

— Сколько осталось, мало?

— Несколько минут… очень мало. Мне лучше уйти. я не хочу. чтобы ты…

— Ничего, мне хватит, — быстро сказала Эмма Ивановна, вышла на середину комнаты и остановилась, опустив руки.

Это была очень старая уже женщина в нелепом зеленом платье с галстуком, из кармана которого торчал пестрый носок чужого человека. У нее немножко подрагивала голова и глаза были мокрыми, блеклыми. Но это была красивая женщина, которая знала, как она красива. Она набрала много-много воздуха — может быть, даже слишком много, потому что закашлялась, но, справившись с кашлем, произнесла, словно извиняясь:

— Мне казалось, я не помню, но вот же… помню. Было бы кощунственно забыть навсегда, слушай:

Дол зеленый, йо-хо, дол зеленый, йо-хо, — собирались вместе, начинали песню про зеленый дол.

Дол зеленый, йо-хо, дол зеленый, йо-хо, — птица пролетела, песню подхватила про зеленый дол.

Дол зеленый, йо-хо, дол зеленый, йо-хо, — кто ж найдет отныне песню на чужбине про зеленый дол?

Дол зеленый, йо-хо, дол зеленый, йо-хо, — а все та же птица с песней возвратится про зеленый дол!

Доля моя, доля — птица в чистом поле! дол зеленый, йо-хо, дол зеленый, йо-хо, — мой зеленый дом!..

— «Вознамерясь действовать в соответствии с этими обязательствами, Тень Ученого приступила к исполнению „контактной метаморфозы“. Но ведь это была совершенно ненормальная тень…» Все. Больше я ничего прочитать не успел: мама твоя подошла, — закончил Петр.

— Сцену с мамой можно опустить, знаю в подробностях. — Эвридика покачала головой. — Ну, и что ты думаешь? Он написал эту книгу?

— Да нет, вряд ли… Бредовое, конечно, предположение. Чем больше я об этом думаю, тем меньше верю.

— Ничего удивительного. — Эвридика поджала ноги и стала похожа на черного лебедя. — Надо верить не думая. Или верь, или тогда уж думай — одно из двух. Вместе не получится: ни у кого не получалось. А хочешь, — она быстро вскочила со скамейки, — пойдем сейчас прямо в библиотеку и возьмем это руководство, а? Петр! — Эвридика подошла к пруду и, прищурившись, смотрела на двух черных лебедей, про которых Петр сказал: «Это мы. Ты тот, который красивее», — а она ответила: «Они одинаковые».

— Посиди, — попросил Петр. — Посиди, поджав ноги. Будет еще один лебедь.

— Они по три не обитают, — засмеялась Эвридика. — Орнитолог!.. Булочку дать тебе?

— Дать, — сказал Петр.

Булочки они покупали тут же, в Южинском переулке, где их прямо и пекли, — замечательные булочки со всеми делами… изюмом, орехами, цукатами, и очень свежие, всегда очень свежие.

Петр разломил булочку пополам и отдал половину Эвридике. Молча жевал, глядя в пруд; вода была зеленоватой: от весны, наверное. Конец марта.

— Вода зеленая, — сказала Эвридика. — От весны, наверное.

— Ты у меня как Станислав Леопольдович… тоже мысли читал, — вздохнул Петр.

• Предыдущая
• 47/90
• Следующая