Книга теней - Клюев Евгений Васильевич - Страница 20

• Предыдущая
• 20/90
• Следующая

— Образ Орфея… — выпалила Эвридика и тут же поняла, что больше ничего не скажет. Она опустила голову и прочитала на столе афоризм, выцарапанный, должно быть, Гавриловой в припадке отчаяния: «Экзамен страшнее дефлорации». Эвридика вздохнула и перевела взгляд на Парисовича, немедленно, однако, пожалев об этом: перед ней сидел врач-педиатр.

— Так что же образ Орфея? — вкрадчиво спросил врач-педиатр.

— А н-н-ничего, — резюмировала Эвридика краткое свое выступление.

— Вы не знаете второго вопроса! — возликовал врач-педиатр, стремительно превратившийся назад в Парисовича.

— Ну и что? — поинтересовалась Эвридика, не без любопытства поглядывая на метаморфозы Парисовича. Парисович забеспокоился. Заерзал.

— Ну и… ничего. — Он медленно и некрасиво розовел.

— Не волнуйтесь, — посоветовала Эвридика.

— Я и не волнуюсь, — тихо, но запальчиво, черт возьми! — А почему Вы не знаете мифа об Орфее?

Эвридика подумала о том, почему бы она могла не знать мифа об Орфее, но ничего не придумала.

— По личным причинам, — схулиганила она и потупилась.

— Извините, — рефлекторно отреагировал воспитанный Парисович, сразу же и рассердившись на себя за такую реакцию. Педагог победил в нем человека, и педагог порекомендовал: — Вы подумайте. Могу Вам помочь, учитывая, что Вы блестяще справились с первым вопросом. Скажите, например, пожалуйста, кто он вообще был — этот Орфей? Эвридике наскучило играть с Парисовичем.

— Музыкант, — хмуро сказала она.

— Прекрасно! — чуть не описался Парисович. — А какой музыкант, — он так налег на слово «какой», что оно чудом не треснуло, — обыкновенный?

— Н… н-необыкновенный.

— А в чем заключалась его необыкновенность? Он как играл? Подумайте хорошенько и скажите.

— П… п-прекрасно он играл, совершенно замечательно… д-даже Аид н-не выдержал.

— Все-то Вы знаете, — обиделся вдруг Парисович, как-то даже разочаровываясь в Эвридике. — Чего Вы капризничаете? Рассказывайте сами.

Что ж это за несуразная форма взаимоотношений — экзамен!.. Надо ведь было такое придумать: чтобы один человек рассказывал другому человеку то, что другой человек и без него знает! Этакая дурацкая игра для дошкольного возраста…

— М-м-меня зовут Эвридика, — неожиданно для себя сказала Эвридика и отвернулась от Парисовича.

— Это не освобождает Вас от необходимости знать материал.

Ну и ну… Да он просто идиот. Эвридика замолчала.

— Хорошо, продолжим, — оживился Парисович. — А у Орфея была кто?

— Ж-жена.

— А как звали жену Орфея?

— Эвридика ее звали, — почти простонала Эвридика.

— А что случилось с Эвридикой, женой Орфея?

Эвридику уже бесконечно утомила эта его манера — чуть ли не каждый вопрос начинать с "а".

— Ну, умерла она… — И через паузу: — П… п-послушайте, отпустите меня, п-пожалуйста!

— Не-е-ет, (— недаром Мерль назвал экзамен «садо-мазохистским актом»! -) сначала Вы мне все расскажете! А где умерла Эвридика?

— На зеленом лугу! — чуть не плакала уже девушка.

— А кто укусил Эвридику?

— Собака б-б-бешеная, — крикнула Эвридика.

— А вот и нет. — И вздох… нет, выдох облегчения, как будто он из омута вынырнул, Парисович этот.

— М… м-можно м-мне уже…

— Довольно ставить условия! — заорал Парисович и на слове «условия» дал петуха, да какого!

— Змея ее укусила, змея, — испугалась за Парисовича Эвридика и уже самостоятельно, с нежностью почти, продолжала: — И Эвридика попала в Тартар, а Орфей за ней п-п… пришел, но Аид не хотел отпускать Эвридику, и тогда Орфей заиграл, т-т-тут Аид говорит: я отпущу, д-д… дескать, Эвридику… и-п-пусть она идет за т-т-тобой, т-т-только ты не оборачивайся.

Эвридика умолкла, ощутив просто-таки космическую глупость пересказа этого и думая о том, кто у Парисовича жена.

— А Орфей не обернулся?

И вдруг Эвридика заплакала. И закрыла лицо руками. И тушь, конечно же, потекла, но дело не в этом. Бабушка-на-краю-кровати-до-вольно-уже-я-наизусть-знаю-свою-историю-теперь-я-каменный-столб-оставьте-меня-в-покое… Безжалостно размазывая тушь, Эвридика заговорила жестко и монотонно:

— Орфей не обернулся, он хотел обернуться, но не обернулся, и Эвридика не стала каменным столбом, и…

— Вы свободны, — перебил Парисович, платком вытирая лысую голову. — Вы можете идти! Вы… я уже поставил Вам отлично… До свиданья!

— Нет-нет. Вы же просили, а потом Орфея не растерзали мойры, и голова его не была брошена в Гебр, и она не плыла по Гебру, и лира не уверяла: — мимо! а губы ей вослед: — увы, и Орфей вообще не сошел в Аид — сам, а послал лишь голос — свой! только голос послал во тьму, сам на пороге лишним встав, Эвридика же по нему, как по канату, вышла.

И она поняла, что ведет себя глупо. Поняла и сказала: — Извините. Извините, Сергей Борисович. — Взяла зачетку и вышла из аудитории.

— Что это с ней? — спросил Парисович у оставшихся.

— Она же Вам сказала, что ее зовут Эвридика, — охотно откликнулась Света Колобкова, безбоязненно засовывая шпаргалку в бюстгальтер. — Не надо было так. — Она повела плечиками, чтобы привести бюстгальтер в надлежащее состояние, и укоризненно покачала глупой своей головой.

Парисович сделался пунцов. Парисович тоже повел плечиками, словно и на нем был бюстгальтер.

А Эвридика шла по коридору и больше не плакала. Надо-смыть-тушь-стыдно-так-идти-с-тушью-на-лице-размазанной. Зашла, смыла, посмотрела в зеркало, сказала себе: — привет! — улыбнулась как могла; девушка-закурить-не-будет? Я-не-курю-к-сожалению; вот уж что верно — то верно: к сожалению; вышла, постояла, посмотрела в окно, там январь и ничего больше. Тряхнула головой и отправилась к телефону — как в костер. Набрала номер.

— Его нет дома. Что-нибудь передать?

Что ж тут передашь…

— Нет, спасибо. А когда вернется, Вы не знаете?

— Я этого никогда не знаю, — весело сказали там. Вы можете оставить свой телефон.

— У меня нет телефона. — «Не обманешь-не-проживешь-гм…» — Я позвоню сама. Позднее. Спасибо.

Надела пальто, — красивая-все-таки-шаль-молодец-Юра-Пузырев-улица-Юных-ленинцев-и-проч., шагнула под снег: холодно, сыро. Между прочим, худо-бедно сдала экзамен, можно поздравления принимать и кутить. Кутить пойдем в кафе «Мороженое», там и накрасимся: в ту-а-ле-те.

Вот так, значит. Ну что ж: очхорошо.

И красивая-прекрасивая Эвридика, забыв обо всем, вошла в зал. Сколько людей, оказывается, ест мороженое в январе, удивительное дело, а вон и наш молодой человек — и надо бы нам еще раз ему понравиться, тем более, что мы нынче в шали. Зачем он все-таки здесь работает, в этом кафе? Как-то оно несерьезно… хотя, конечно, ему решать, я-то тут при чем, мое дело — нравиться.

— Здравствуйте: маленький двойной, пожалуйста, — и улыбнемся. А в очереди за ней никого нет, и молодой человек тщательно варит маленький-двойной, от смущения повернувшись спиной к Эвридике, между тем как ему спиной кофе варить неудобно. Эх-ма!.. Надо что-то менять в жизни, давно уже надо что-то менять: очень тоскливая жизнь.

Кофе сварен и протянут.

— Спасибо. Вам, простите, сколько лет?

— Двадцать, — с трепетом в голосе. А самому, конечно, восемнадцать, если не меньше. Сразу после десятого класса варит человек кофе. И в ус себе не дует.

— А мне двадцать два. — Эвридика кисло улыбнулась. — Вас как зовут? — С ним можно не заикаться: все равно что с детьми.

— Александр. (Хм… царское имя).

— Очень приятно. Галя.

— Га-аля?

— Галя. — Она попробовала кофе: кофе, видимо, тройной. — Что-нибудь не так?

— Да нет… Только мне казалось, что у Вас должно быть какое-то очень… очень необычное имя. — И — спеша исправиться: — Но и Галя — очень хорошо.

— Спасибо. — Эвридика опять улыбнулась, теперь веселее. — А знаете что, Александр… Я вот подумала, почему бы Вам не предложить мне выйти за Вас замуж?

— С Вас двадцать четыре копейки. Если больше ничего не берете. — И стал прилавок вытирать: дитя дитем.

• Предыдущая
• 20/90
• Следующая