Раскаты грома (И грянул гром) (Другой перевод) - Смит Уилбур - Страница 22

• Предыдущая
• 22/94
• Следующая

– Ja, – проворчал Ян Паулюс. – Так-то лучше.

На его бесстрастном лице впервые отразилось сочувствие. Он закончил перевязывать Шона и еще несколько секунд просидел у бесчувственного тела. Потом тихо, чтобы не могли расслышать санитары, прошептал:

– Спи спокойно, брат мой. Да сохранит Господь твою ногу.

Он встал, с его каменного лица исчезли всякие следы жалости и горя.

– Забирайте, – приказал он и подождал, пока Шона уложат на носилки и унесут. Потом пошел к своей лошади, чуть подволакивая ногу по траве. Из седла он снова посмотрел на юг, но санитары с носилками уже исчезли за деревьями мимозы.

Ян Паулюс тронул шпорами бока лошади и следом за длинной колонной фургонов, пленных и пушек поехал назад, к Тугеле. Теперь слышался только звон упряжи и меланхолический грохот колес.

Гаррик Кортни следил, как шампанское льется в его хрустальный бокал. Пузырьки, отражая свет лампы, кружились золотым водоворотом. Капрал поднял бутылку, искусно перехватил салфеткой каплю вина и за спиной Гарри передвинулся, чтобы наполнить бокал сидевшего рядом бригадира Литтлтона.

– Нет.

Литтлтон накрыл свой пустой бокал ладонью.

– Давайте, Литтлтон. – Сэр Редверс Буллер наклонился вперед и осмотрел стол. – Вино отличное.

– Спасибо, сэр, но шампанское – напиток победы; пожалуй, стоит послать ящик за реку.

Буллер медленно покраснел и посмотрел на свой бокал. В офицерской столовой снова воцарилась тишина. Чтобы нарушить ее, Гарри заговорил.

– Думаю, сегодняшнее отступление было произведено в полном порядке.

– От всей души согласен. – На противоположном конце стола лорд Дандоналд саркастически продолжил: – Но по правде сказать, полковник, отступали мы налегке.

Это косвенное упоминание о пушках заставило всех посмотреть на Буллера: Дандоналд явно не считался со знаменитым нравом генерала. Но, пэр Англии, он мог позволить себе рисковать. С вежливой наглостью встретив взгляд Буллера, он не отводил глаз, пока генерал не потупил свои рачьи глаза.

– Джентльмены, – тяжело заговорил Буллер. – У всех у нас был тяжелый день, и нам еще предстоит много дел. – Он взглянул на адъютанта. – Клери, будьте добры поднять тост за королеву.

Гарри в одиночестве шел хромая от большой палатки, где размещалась офицерская столовая. Обширное поле светящимися конусами покрывали меньшие палатки, освещенные по-разному, а над ними темный атлас ночного неба был расшит серебряными звездами.

Вино, выпитое за вечер, шумело в голове, и Гарри не замечал нависшей над лагерем унылой тишины.

Когда он вошел в свою штабную палатку, со стула у его стола встал человек. В свете лампы видно было, что лицо у него осунулось и в каждой линии тела проступает усталость.

– Добрый вечер, сэр.

– Вы пришли с отчетом?

– Да, сэр.

– Скажите, Кертис, много ли жертв?

В этом вопросе чувствовалось оживление, которое показалось Кертису отвратительным. Он не спешил с ответом и задумчиво разглядывал лицо Гарри.

– Мы понесли тяжелые потери. Из двадцати человек четверо погибли, двое пропали без вести, пятеро ранены.

– Вы приготовили список?

– Еще нет.

– Тогда скажите, кто они.

– Убиты Бут, Эймери...

Не в силах больше сдерживать нетерпение, Гарри выпалил:

– А этот сержант?

– Вы имеете в виду Кортни?

– Да, да.

Возбуждение смешивалось со страхом, и от этого внутри ощущалась пустота.

– Ранен, сэр.

Гарри испытал такое сильное облегчение, что должен был закрыть глаза и глубоко вдохнуть.

Шон жив. Слава Богу. Слава Богу!

– Где он сейчас?

– Его отправили в железнодорожный госпиталь. С первой группой тяжело раненых.

– Тяжело?

Облегчение Гарри сразу сменилось озабоченностью, и он хрипло спросил:

– Насколько тяжело? Насколько?

– Мне не сказали. Я пошел в госпиталь, но меня к нему не пустили.

Гарри тяжело сел и невольно потянулся к ящику, прежде чем спохватился.

– Хорошо, Кертис. Можете идти.

– Остальная часть доклада, сэр?

– Завтра. Оставьте это до завтра.

Ощущая в желудке жар вина, Гарри в темноте шел к госпиталю. Теперь неважно, что он замышлял смерть Шона, надеялся, что тот погибнет. Он больше не рассуждал, просто шел по обширному лагерю, подгоняемый отчаянной потребностью.

Он не сознавал этого, но в нем всегда жила надежда, что он снова сможет черпать силу и утешение из того источника, откуда черпал когдато давно. Он побежал, неловко, поднимая на каждом шагу пыль.

Лихорадочные поиски в госпитале; Гарри шел вдоль рядов носилок, всматриваясь в лица раненых – боль, искалеченные тела, сквозь белые повязки красными чернилами медленно просачивается смерть. Стоны, бред, горячечный смех. Запах пота, смешанный с тяжелым зловонием разложения и дезинфицирующих средств... но он едва замечал все это. Ему нужно было одно лицо, только одно. И он его не находил.

– Кортни. – Медик разглядывал список, поднеся его к лампе. – А! Да. Есть такой. Сейчас посмотрим. Да! Его уже отправили – первым поездом час назад... Не могу сказать, сэр, вероятно, в Питермарицбург. Там устроен большой новый госпиталь. Не могу сказать и этого, сэр, но в списке он обозначен как тяжелораненый... но это лучше, чем в критическом состоянии.

Закутавшись в одиночество, словно в плащ, Гарри вернулся к себе.

– Добрый вечер, сэр.

Его ждал слуга. Гарри всегда всех заставлял ждать. Этот новый, они так быстро меняются. Ни один денщик не задерживался у него дольше чем на месяц.

Гаррик протиснулся мимо него и почти упал на кровать.

– Осторожней, сэр. Позвольте вам помочь.

Голос оскорбительно услужливый, таким разговаривают с пьяными. Прикосновение его рук привело Гарри в ярость.

– Оставь меня. – Он отшвырнул денщика ударом сжатого кулака по лицу. – Убирайся, оставь меня!

Слуга неуверенно потер щеку и попятился.

– Убирайся! – зашипел Гарри.

– Но, сэр...

– Убирайся, черт побери! Прочь!

Денщик вышел и неслышно опустил за собой клапан палатки.

Гарри подошел ко входу и завязал шнуры. Отошел. «Теперь я один. Они меня больше не видят. И не могут надо мной смеяться. Не могут. О Боже, Шон!»

Он повернул прочь от выхода, споткнулся на протезе и упал. Один из ремней порвался, и нога подогнулась. На четвереньках пополз через всю палатку к буфету, а нога, подпрыгивая, волочилась следом.

Стоя на коленях у буфета, он достал из ящика фарфоровое блюдо, сунул в руку в образовавшееся углубление и отыскал бутылку.

Пальцы были слишком неуклюжи, чтобы извлечь пробку; он вытащил ее зубами и выплюнул на пол. Потом поднес бутылку к губам, и его горло ритмично задергалось с каждым глотком.

Немного бренди пролилось на рубашку и смочило ленточку Креста Виктории.

Гарри опустил бутылку и передохнул, морщась и тяжело дыша от крепкого напитка. Потом стал пить медленней. Руки перестали дрожать. Дыхание выровнялось. Он протянул руку, снял с верха буфета стакан, наполнил его, поставил на пол рядом с ним бутылку и устроился возле комода в более удобной позе.

Перед ним под неестественным углом торчала на порванных ремнях искусственная нога. Он разглядывал ее, медленно прихлебывая бренди и чувствуя, как немеют вкусовые пупырышки языка.

Нога была центром его существования. Бесчувственная, неподвижная, тихая, как глаз сильной бури, в которую превратилась его жизнь. Нога, всегда нога. Всегда только нога.

Теперь, под умиротворяющим влиянием выпивки, из неподвижности, центром которой была нога, он взглянул на гигантские тени прошлого и обнаружил, что время не тронуло, не исказило, не смягчило их, а сохранило вплоть до мельчайших подробностей.

Пока эти тени проходили в его сознании, ночь свернулась и время утратило смысл. Часы стали казаться минутами, уровень бренди в бутылке все понижался, Гарри сидел у буфета, отхлебывал из стакана и смотрел, как уходит ночь. На рассвете перед ним развернулся последний акт трагедии.

• Предыдущая
• 22/94
• Следующая