Роковой рейд полярной «Зебры» - Маклин Алистер - Страница 23

• Предыдущая
• 23/60
• Следующая

— Пять футов! — прокричал я, когда подошли остальные. — Здесь только пять футов.

Скользнув на край ледяной стены, я спрыгнул вниз. За мной легко соскользнул Хансен, потом Роулингс.

Глядеть на то, что затем произошло с Забрински, было просто невыносимо. То ли он неверно примерился к высоте, то ли потерял равновесие из-за внезапно ослабевшего ветра, но как бы то ни было, он прыгнул и приземлился позади нас вроде бы вполне благополучно, но тут же вскрикнул и тяжело осел на землю.

Я стал спиной к ветру, сдвинул на лоб очки, чтобы не мешали, и вытащил фонарик. Забрински полулежал на правом боку, облокотившись на лед, и ругался, как сапожник, не зная удержу и ни разу не повторяясь, о чем можно было судить, даже несмотря на то, что рот его закрывала маска. Его правая пятка застряла в узкой, не более четырех дюймов шириной, трещине, какие на нашем пути попадались тысячами, а вся нога так вывернулась, что и без медицинского диплома было ясно: лодыжка сломана. Либо самая нижняя часть голени, поскольку благодаря высокому жесткому ботинку на шнуровке основная нагрузка могла прийтись не на нее, а на большую берцовую кость. Я все же надеялся, что перелом был несложный, хотя вряд ли: сломавшаяся под таким углом кость наверняка торчала бы наружу. Впрочем, сейчас это не имело значения, потому как я не собирался осматривать место перелома: стоило подержать его ногу голой на таком морозе несколько минут, можно было бы не сомневаться, что остаток жизни Забрински проведет без нее.

Мы подняли его, высвободили ботинок из трещины и усадили поудобнее. Я вытащил из рюкзака аптечку и опустился рядом с ним на колени.

— Очень больно?

— Нет, уже онемело. Я ничего не чувствую.

Он выругался.

— Что за идиот! Угодить в такую малюсенькую трещину! И как только меня угораздило.

— Я бы объяснил как, но боюсь, ты обидишься, — съязвил Роулингс и, покачав головой, прибавил: — Я как в воду глядел. Все знал наперед. Я же говорил: все кончится тем, что мне придется тащить эту гориллу на себе.

Я принялся накладывать шины на поврежденную ногу и затягивать жгутом как можно туже, стараясь не думать о тяжести случившегося. Сразу два удара. Мы не только лишились самых крепких, а потому незаменимых рук в нашей упряжке, но и получали дополнительный двухсотдвадцатифунтовый груз — именно столько по меньшей мере весил Забрински. Да еще сорок фунтов, что нес он сам.

— Лучше оставьте меня здесь, лейтенант, — словно прочитав мои мысли, обратился радист к Хансену, стуча зубами от боли и холода. — Вы уже давно были бы там. Заберете меня на обратном пути.

— Не болтай чепухи, — отрезал Хансен. — Ты прекрасно знаешь — потом мы тебя уже не найдем.

— Точно, — поддержал его Роулингс, дробно клацая чубами, точно заклинивший пулемет, так же, как и Забрински, которого он поддерживал, опустившись на колени. К тому же кретинам медали не дают. По крайней мере, так сказано в корабельном уставе.

— Но вы не доберетесь до «Зебры», — запротестовал радист. — Если вы меня потащите…

— Ты слышал, что я сказал? — оборвал его Хансен. — Мы тебя не бросим.

— Лейтенант совершенно прав, — подтвердил Роулингс. — Ты не годишься в герои, Забрински. Рожей не вышел. А теперь заткнись — я займусь твоим барахлом.

Закончив накладывать шины, я тут же натянул тонкие перчатки и меховые рукавицы — мои руки в тонких шелковых перчатках уже одеревенели. Мы разделили на троих вещи радиста, надели снегозащитные очки и маски, поставили Забрински на одну ногу и, повернувшись лицом к ветру, пошли дальше. Точнее, заковыляли.

Наконец удача улыбнулась нам, причем как нельзя кстати. Казалось, мы ступили на замерзшую реку: ни торосов, ни глыб, ни разломов, ни даже маленьких трещин вроде той, в которую угодил Забрински. Сплошной ровный лед, выщербленный свирепыми ветрами и потому совершенно нескользкий.

Пока один из нас шел впереди, остальные двое поддерживали Забрински, который безропотно прыгал на одной ноге. Ярдов через триста Хансен, следовавший впереди, вдруг остановился, и мы наткнулись прямо на него.

— Пришли! — закричал он. — Ура! Мы пришли! Вы что, не чувствуете, чем пахнет?

— Чем?

— Сгоревшим топливом! Паленой резиной! Разве не чувствуете?

Я стянул маску, прикрыл нос руками от ветра и принюхался. Сомнений не было. Надвинув обратно маску, я покрепче взялся за лежащую у меня на шее руку Забрински и двинулся за Хансеном.

Через несколько футов ровный лед кончился, за ним начинался отвесный склон невысокого ледяного холма — нам троим потребовались все оставшиеся у нас силы, чтобы втащить Забрински наверх. С каждым шагом едкий запах становился все более ощутимым. Теперь первым шел я — повернувшись к урагану спиной и подняв на лоб очки, я освещал лежавший впереди лед фонариком. Запах уже ощущался так сильно, что у меня засвербило в носу. Я повернулся к ветру, прикрыв глаза рукой, и в этот миг мой фонарик ударился о что-то большое, металлическое. Я поводил лучом: во вьюжной мгле призрачно вырисовывался остов сборно-разборного домика типа «Ниссен» — его наветренная сторона была целиком покрыта льдом, а подветренная вся обгорела.

Мы нашли дрейфующую полярную станцию «Зебра»!

Подождав своих спутников, я повел их вокруг мрачного обгорелого строения, потом велел стать спиной к ветру и снять очки. Секунд десять мы разглядывали в свете моего фонарика то, что когда-то было полярным домиком. Никто из нас не проронил ни слова. Затем мы снова повернулись лицом к ветру.

Дрейфующая станция «Зебра» состояла из восьми домиков, стоявших в два ряда параллельно друг другу, по четыре в каждом; расстояние между рядами составляло футов тридцать, а между домиками — не больше двадцати, специально для того, чтобы избежать возможного распространения пожара. Однако эта предосторожность оказалась бесполезной. И винить в том нельзя было никого. То, что здесь произошло в действительности, могло привидеться разве что в жутком ночном кошмаре — взрывающиеся цистерны и разносящиеся по всей округе тысячи галлонов горящего топлива.

По жестокой иронии судьбы огонь, без которого человеку в Арктике не выжить, становится его злейшим врагом, поскольку ничто не может растопить огромные глыбы полярного льда, чтобы потушить пожар, — кроме самого огня. Хотя, подумал я, каждый такой домик должен быть оснащен большим химическим огнетушителем.

Восемь домиков по четыре в каждом ряду. Два крайних с каждой стороны сгорели дотла. От двойных атмосферостойких стен из прессованной фанеры с толстой прокладкой из стекловолокна и ваты не осталось и следа, сгорели даже крытые алюминием крыши. В одном из домиков мы обнаружили почерневший и обледеневший с наветренной стороны электрический генератор. Он так сильно обгорел, что можно было только удивляться тому, какое пламя здесь бушевало.

Каркас пятого домика — третьего справа — выглядел точно так же, как и четырех предыдущих, разве только огонь покорежил его еще больше. Когда мы, подавленные, в молчании вели Забрински мимо него, Роулингс вдруг что-то невнятно прокричал. Я наклонился к нему, сдвинув назад капюшон.

— Свет! — закричал он. — Свет! Смотрите, док, вон там!

Это действительно был свет. Длинная узкая полоска странного белого света пробивалась из домика напротив обгоревшего остова, у которого мы остановились. Повернувшись к ветру боком, мы потащили Забрински туда, где горел свет. Первый раз мой фонарик выхватывал из темноты неоголенные пустые стальные рамы, а настоящую стену, — это был единственный уцелевший домик. Почерневший, опаленный и покоробившийся, с грубо приколоченным листом фанеры на месте единственного окна, но, тем не менее, домик. Свет пробивался из-за неплотно закрытой двери. Я потянул за ручку — петли заскрипели. Заржавевшая дверь, которая, казалось, вела в склеп, отворилась, и мы вошли внутрь.

Висевшая на закрепленном посреди потолка крючке лампа Кольмана, издавая шипение, отбрасывала яркий свет, который, отражаясь от алюминиевого покрытия потолка, падал в каждый угол и освещал каждую деталь убранства домика площадью всего лишь восемнадцать на десять футов.

• Предыдущая
• 23/60
• Следующая