Приключения Джона Девиса - Дюма Александр - Страница 19

• Предыдущая
• 19/74
• Следующая

— Да ведь я не привык ходить на корабле, — отвечал Девид.

— Говорят тебе, ты был пьян! — закричал лейтенант таким голосом, что отвечать после этого было невозможно. — Впрочем, — прибавил он, оборотившись немножко к Стенбау, — капитан, если ему угодно, может простить тебя, но тогда я уже не отвечаю за дисциплину.

— Наказать и его! — сказал капитан.

Так как было сомнение, то, избавляя Девида о» наказания, он обвинил бы лейтенанта.

После этого никто не посмел сказать ни слова; сержант прочел вслух сентацию, экзекуция началась.

Матросы, привыкшие к этому наказанию, вытерпели его более или менее мужественно. Боб был предпоследним: когда очередь дошла до него, он разинул рот, как будто что хотел сказать; но, подумав немного, кивнул головою, давая знать, что отложил это до другого времени.

После двадцатого удара Боб встал. Видно было, что он хочет говорить, и все замолчали.

— Вот о чем я хотел попросить, ваше высокоблагородие, — сказал Боб, обращаясь к Стенбау, — теперь, как уже я здесь, прикажите меня еще раз высечь вместо Девида.

— Что это ты, Боб? — вскричал цирюльник.

— Не твоя речь, молчи, — отвечал Боб с досадою. — Я буду говорить. Не наше матросское дело, ваше высокоблагородие, судить, виноват он или нет; только я говорю, что если ему зададут двадцать ударов таких, как мне ввалили, то он и ноги протянет, жена его останется вдовою, а дети сиротами.

Боб сошел, не говоря более ни слова, и Девид взошел на его место.

Плеть поднялась, упала, и девять ремней ее отпечатались синяками на плечах несчастного; раздался второй удар, и девять других полос перекрестились с первыми; при третьем ударе кровь выступила каплями; при четвертом…

— Довольно! — сказал капитан.

Мы отдохнули, потому что все груди были стеснены. Девиду развязали руки; хоть он ни разу не вскрикнул, однако был бледен, как умирающий, и, обращаясь к капитану, сказал:

— Дай Бог вам здоровья, капитан, я не забуду ни милости, ни мщения.

— Не забывай только своих обязанностей, — сказал капитан.

— Я не матрос, — отвечал Девид глухим голосом, — я муж и отец; Бог простит меня, что я не исполняю теперь обязанностей мужа и отца; не моя вина.

— Отведите наказанных в трюм и скажите доктору, чтобы он осмотрел их.

Боб подал руку Девиду.

— Спасибо, любезный друг, я и один сойду, — сказал Девид.

Часа через два после этого я сошел в кубрик. Девид сидел на своей койке. У него была горячка. Я подошел к нему.

— Ну что, брат Девид, каково тебе?

— Хорошо! — сказал он отрывисто и не оборачиваясь ко мне.

— Ты не знаешь, с кем говоришь. Я Девис.

Девид обернулся.

— Мистер Девис, — сказал он, поднимаясь на одной руке и устремив на меня глаза, которые блистали лихорадкою, — мистер Девис, если вы точно мистер Девис, вы мой благодетель. Боб сказывал мне, что вы просили капитана выпустить меня из тюрьмы. Без вас я бы вышел оттуда не прежде других, и мне не привелось бы в последний раз взглянуть на Англию… Воздай вам Господь за это!

— Полно отчаиваться, брат Девид, ты еще будешь в Англии и по-прежнему заживешь с женой и детьми. Капитан наш человек прекрасный: он обещал мне, что отпустит тебя, как скоро мы воротимся.

— Да, прекрасный человек! — сказал Девид с досадою. — А позволил этому злодею лейтенанту бить меня, как собаку… А ведь капитан-то знал наверное, что я ни в чем не виноват.

— Он не мог совсем избавить тебя от наказания, любезный друг; в службе старший всегда прав; это первое правило дисциплины.

Видя, что мои слова не успокаивают, а, напротив, только раздражают его, я подозвал Боба, который сидел на свернутом канате и потягивал водку, данную для примочки. Я велел ему потолковать с Девидом, а сам пошел на палубу.

Там все было так спокойно, как будто ничего чрезвычайного не происходило: даже воспоминание о сцене, которую я описал, изгладилось из всех умов, как след корабля в ста футах от кормы. Погода была прекрасная, ветер свежий, и мы шли по восьми узлов в час. Капитан мерными шагами, машинально, прохаживался по шканцам; видно было, что его что-то тревожит. Я остановился в почтительном расстоянии от него: он раза два или три подходил ко мне и опять ворочался; наконец поднял голову и заметил меня.

— Ну, что? — сказал он.

— У него горячка с бредом, — сказал я, чтобы в случае, если Девид будет делать какие-нибудь угрозы, их приписали его болезни.

Мы ходили несколько времени рядом и не глядя друг на друга; потом, помолчав несколько минут, капитан, чтобы переменить разговор, вдруг сказал:

— Как вы думаете, мистер Девис, на какой мы высоте теперь?

— Да, я думаю, почти на высоте мыса Мондего, — сказал я.

— Точно так; для новичка это очень много. Завтра мы обогнем мыс Сант-Вонсенто, и если вон это облачко, похожее на лежащего льва, не подшутит над нами, так послезавтра вечером мы будем в Гибралтаре.

Я взглянул на ту часть горизонта, куда капитан указывал. Облако, о котором он говорил, образовало бледное пятно на небе; но я в то время был еще очень несведущим и не умел вывести никакого заключения из этого предзнаменования. Я заботился только о том, куда мы пойдем, когда исполним данное нам поручение. Я слышал как-то, что наш корабль прикомандирован к эскадре в Леванте, и это меня очень радовало. Я опять завел разговор со Стенбау.

— Позвольте вас спросить, капитан, долго ли вы думаете пробыть в Гибралтаре?

— Я и сам не знаю, любезный друг. Мы будем ждать там приказаний от адмиралтейства, — прибавил он, все посматривая на облако, которое, по-видимому, очень беспокоило его.

Я подождал несколько минут, думая, не начнет ли он снова говорить; но капитан все молчал; я поклонился и пошел. Он дал мне сделать несколько шагов; потом кивнул головою, чтобы я воротился.

— Послушайте, мистер Девис, велите принести из моего погреба несколько бутылок хорошего бордо и дайте Девиду.

Это меня так тронуло, что я схватил руку капитана и чуть не поцеловал. Он, улыбаясь, вырвал ее.

— Позаботьтесь об этом несчастном, мой любезный. Что бы вы ни сделали, я на все согласен.

Уходя от него, я, признаюсь, прежде всего глянул на облако. Оно изменило свою форму и походило на огромного орла с распущенными крыльями; потом одно из крыльев растянулось от юга к западу и покрыло весь горизонт черною полосою. Между тем на корабле все было по-прежнему. Матросы играли или толковали между собою на носу. Капитан все ходил по шканцам; лейтенант сидел, или, лучше сказать, лежал на лафете каронады; вахтенный стоял на брам-стеньге, а Боб, опершись на обшивку правого борта, как будто с величайшим вниманием следил глазами за пеною у боков корабля. Я сел подле него и, видя, что он более и более углубляется в свое интересное занятие, начал насвистывать старинную ирландскую песню, которою мистрисс Денисон убаюкивала меня, когда я был ребенком. Несколько минут Боб слушал молча; но потом, обернувшись ко мне, снял свой синий колпак и начал поворачивать его в руках. Заметно было, что он хочет, но еще не решается, сделать мне не совсем почтительное замечание.

— Я слышал, старики говорили, ваше благородие, — сказал он наконец, — что не гоже призывать ветер, когда его такой груз на горизонте.

— То есть, — отвечал я, смеясь, — песня моя тебе не нравится и тебе хочется, чтобы я перестал?

— Не мне учить ваше благородие, напротив, я готов всегда делать, что вы прикажете: я никогда не забуду, что вы сделали для бедного Девида, но, право, сударь, лучше не будить ветра, пока он спит. Ветерок дует береговой и таки порядочный, северо-восточный, а доброму фрегату больше ничего и не нужно.

— Но, любезный Боб, — сказал я, чтобы заставить его разговориться, — отчего же ты думаешь, что погода должна перемениться? Сколько я ни смотрю, я вижу только эту темную полосу. Небо везде чисто и ясно.

— Мистер Джон, — сказал Боб, — читать Божию книгу в облаках наш брат моряк всю жизнь учится.

• Предыдущая
• 19/74
• Следующая