Консьянс блаженный - Дюма Александр - Страница 79

• Предыдущая
• 79/112
• Следующая

Но симпатии присутствующих не простирались настолько далеко, чтобы одолжить бедным молодым людям тысячу двести или тысячу пятьсот франков, которые могли бы спасти их семью от разорения.

Было около девяти утра, а мэрия открывалась в десять; так что Консьянс и Мариетта стали ждать. И вот около девяти утра новость огромной значимости вызвала всеобщее любопытство и заставила всех забыть о симпатичной молодой паре.

Почтальон только что разнес газеты, где в разделе официальных сообщений можно было прочесть следующее:

Если император проследует по дороге через Суасон, Лан и Мезьер, то, безусловно, он проедет через Виллер-Котре.

Следующий день после 11-го — это, естественно, 12-го, а значит, он проедет через городок сегодня.

Если он отправился в путь в девять утра, то прибудет сюда в полдень.

Наполеон, проезжающий в полдень через Виллер-Котре, — это достаточно значительное событие, чтобы заставить забыть о бедствиях папаши Каде и о симпатии, вызванной любовью Мариетты и Консьянса, которые вступали в брак при столь печальных предзнаменованиях.

Не было ничего удивительного в том, что все горожане высыпали на улицы, то образуя группы, то разбегаясь кто куда.

Консьянс и Мариетта не остались безучастны к новости. Мариетта попросила любимого остаться в городе, пока не проедет этот человек, которого ей очень хотелось увидеть, ведь она так много слышала о Наполеоне от Консьянса и Бастьена.

Консьянс охотно согласился, и они условились, дав два объявления об их браке в мэрии и в церкви, пойти и встать у ворот почтового двора, где карета императора должна будет остановиться, чтобы сменить лошадей.

К полудню молодые люди были уже свободны от дел и пришли занять место в толпе у двери хозяина почтового двора.

Слух о проезде императора докатился до окрестных деревень, и люди бежали со всех сторон, чтобы посмотреть на вершителя судеб.

К часу дня появился запыхавшийся Бастьен: он узнал о важной новости двадцать минут назад, за пять минут облачился в гусарский мундир, пристегнул к поясу саблю и ташку и уже через четверть часа занял свое место среди ожидающих.

— Ах, черрт подерри, я вовремя! — воскликнул он и, оглянувшись вокруг, добавил: — А, это ты, Консьянс! А, это вы, Мариетта! Отлично, я очень надеялся увидеть здесь вас!

— Так ты нас искал? — поинтересовался Консьянс.

— Не без того.

— А зачем?

— Потом узнаешь, у меня есть идея.

— Толкова ли она, твоя идея?

— Надеюсь… Ах, если бы удался мой замысел! Вот была бы потеха, как говаривали у нас в полку!.. Однако, тише!

— А что такое?

— Слышен стук колес… нет, я ошибся, это еще не Маленький Капрал.

— Да он и не может быть здесь так скоро, — вступил в разговор какой-то обыватель.

— А почему же? — спросил гусар.

— А потому, что в газете сказано: он выедет из Парижа только в девять утра.

— Подумайте сами, для того чтобы проехать восемнадцать льё со скоростью четырех с половиной льё в час, потребуется как раз четыре с половиной часа. Он выехал в девять утра, а только что отзвонили час пополудни, значит, он уже где-то недалеко… Так ведь, форейтор?

С этим вопросом Бастьен обратился к одному из двадцати или тридцати форейторов, которые, украсив себя трехцветными ленточками, ждали появления Наполеона.

— О, разумеется! — откликнулся форейтор. — Если он выехал из Парижа в девять, он должен быть теперь около Восьенна.

— А ну, тихо! — прервал его Бастьен.

Все разговоры тут же прекратились. Каждый напрягал слух и зрение, и вот на этот раз очень явственно послышался грохот нескольких карет.

Затем издалека донеслись крики «Да здравствует император!».

В ту же минуту толпа вздрогнула, словно по ней прошелся электрический разряд, и крик «Да здравствует император!» вырвался из всех глоток, из всех грудей и, можно сказать, даже из всех сердец.

В эти дни Наполеон олицетворял для французов нацию, отечество, свободу, ибо Бурбоны за недолгое время своего пребывания на троне доказали, что они олицетворяют противоположность всему этому.

И вот среди восторженных криков послышался грохот подъезжающих карет, подобный приближающемуся грому.

Крики вдруг усилились и смешались с другими возгласами: «Поберегись! Поберегись! Поберегись!»

Толпа расступилась. В начале Суасонской улицы появились три кареты, влекомые белоснежными лошадьми, которыми, оглушительно щелкая кнутами, правили серые от дорожной пыли форейторы. Кареты подъехали к почтовому двору и остановились.

Первую влекла шестерка лошадей, дрожавших от усталости.

В карете сидели трое мужчин: два — на заднем сидении, один — на переднем.

Сидевший сзади справа был император Наполеон; рядом с ним — король Жером.

Лицом к ним сидел генерал Летор.

Крики «Да здравствует Наполеон!» зазвучали еще неистовее.

Наполеон приподнял склоненную в раздумьях голову, огляделся и спросил:

— Где это мы?

— В Виллер-Котре, мой император, — ответил твердый голос.

Наполеон остановил взгляд на своем учтивом собеседнике: это был не кто иной, как Бастьен.

Гусар стоял в двух шагах от кареты как раз напротив дверцы, прямой и неподвижной, одну руку поднеся в приветствии к своей меховой шапке, а другую прижав к бедру.

Император увидел сиявший на его груди крест, два рубца крест-накрест на лице, руку без двух пальцев.

— О-о, да это один из моих давнишних храбрецов! — произнес Наполеон.

— Пожалуй, так, причем со стажем аж со времен Маренго.

— А где ты получил сабельный удар?

— При Аустерлице.

— А крест?

— За Ваграм.

— Подойди-ка сюда!

— Я здесь, мой император.

— Могу ли я что-нибудь сделать для тебя?

— Благодарю, мой император, я нуждаюсь только в вашем уважении; но, если бы вы пожелали что-нибудь сделать для моего товарища, вы бы доставили мне удовольствие.

— Где же этот товарищ?

— В двух шагах отсюда… Подойди же, Консьянс! Разве ты не слышишь, его величество император и король велит тебе приблизиться.

Его величество император и король ничего подобного не говорил и поэтому Консьянс не тронулся с места.

— Да подойди же, — повторил Бастьен, — ты прекрасно видишь, что заставляешь ждать его величество императора и короля.

— Подойди, друг мой, — сказал император.

Консьянс приблизился. Мариетта, прижавшаяся к нему, словно плющ к молодому вязу, подошла тоже; побледневшая и задыхающаяся, она, дрожа, опиралась на руку жениха.

— Ну, — спросил император, — кто же он и о чем ты просишь для своего товарища?

— Сир, вот Консьянс, о котором идет речь. Этот молодец бросался в огонь так же бесстрашно, как его пес Бернар, стоящий позади его, прыгает в воду; и все шло хорошо, пока в один прекрасный день его зарядный ящик… ах! Надо вам сказать, мой император, что он тоже служил в гусарах, но в гусарах на четырех колесах; так вот, однажды его зарядный ящик — это было в битве при Лане, вы должны его вспомнить, ведь и вы там были, мой император, как и я, как и он, — так вот, как я уже сказал, его зарядный ящик взлетел на воздух и взрывом ему обожгло глаза… Ему повезло: все обошлось не так уж плохо и он был слепым только полгода, благодаря чему сегодня он имеет счастье снова вас лицезреть… Но это еще не все.

— Что же дальше? Ну-ка, ну-ка, — сказал император с той смесью грубоватости и доброты, какую он умел так хорошо использовать в соответствующих случаях, благодаря чему солдаты его просто боготворили. — Поторопись, я спешу!

— Дело в том… Казаки… они так основательно вытоптали землю его деда, папаши Каде, что в прошлом году бездельница-земля не дала ни колоса, и вот так вышло, что его дед, папаша Каде, не смог уплатить восемьсот франков кузену Манике, старому ростовщику, продавшему ему землю в рассрочку… бедная земля… люди в очках так все ловко обстряпали, что она должна быть продана через три дня, и семья будет разорена дотла! И вот Консьянс и Мариетта — какая красивая девушка, не так ли, мой император? — и вот они решили, чтобы просуществовать самим и обеспечить своих старых родителей, пойти наемными работниками к соседу Матьё, доброму малому, надо признать! Но все равно, как говорит папаша Каде, это тяжко, когда всю жизнь трудился на своей земле, а теперь вынужден обрабатывать чужую.

• Предыдущая
• 79/112
• Следующая