Скарабей - Фишер Кэтрин - Страница 2

— Пожалуйста, — еле слышно шепнула Мирани. — Впустите меня.

Молчание. Потом дверь открылась.

Мирани, не мешкая, скользнула внутрь. Щелкнул засов. Темнота пахла кошками и ладаном; Мирани почувствовала, что рядом стоит женщина. Ее ладони коснулась рука, и хозяйка повела ее вверх по винтовой лестнице. Паутина щекотала лицо, под ногами хрустела песчаная пыль. Мирани догадалась, что ее ведут через подвальную кладовую, в которой сейчас стало нечего хранить. Она торопливо накинула на голову черную накидку, тщательно закрыв и лицо, оставила открытыми только глаза. Откуда ей знать, что это за люди?

Приоткрылась занавеска.

Она очутилась в залитой солнцем комнате. Яркие лучи, пробивающиеся сквозь решетчатые ставни, плясали на обшарпанных стенах причудливыми узорами. Комната была полна женщин. Они обернулись, окинув ее короткими взглядами, потом опять сгрудились у окна, как будто не желая пропустить зрелища, разворачивающегося на улице.

Девушка, которая привела ее, казалась не намного старше самой Мирани. Ее лицо было грубо размалевано тушью и румянами, грязные темные волосы сбились в клочья. За ее юбку цеплялся малыш.

— Нечего тебе гулять по площади, — тихо сказала девушка.

Мирани кивнула.

— Что происходит?

— Они собираются разрушить статую. Что же еще?

Мирани огляделась. В комнате стояли кушетки, разделенные хлипкими занавесями. На солнышке дремали три кошки. В углу была нарисована Царица Дождя; перед ней горели палочки из сандалового дерева. Девушка покачала головой.

— Он сошел с ума, — прошептала она.

Мирани подошла к окну. Женщины отстранились, пропуская ее. Почти все они были молодые, ярко накрашенные, в открытых платьях. Мирани поняла, в какой дом она попала, и почувствовала, как под черным покрывалом ее лицо залилось краской.

Тут появился Аргелин.

Он вышел из паланкина и, подняв голову, смотрел на статую. После смерти Гермии она в первый раз увидела его и подивилась произошедшей в нем перемене. Борода по-прежнему была тщательно ухожена, кираса сверкала начищенной бронзой, но глаза, взиравшие на Царицу Дождя, потускнели и запали; лицо осунулось, на нем застыла холодная ненависть.

Он отступил на шаг, отдал короткий приказ.

Люди схватились за веревки. Девушки вокруг Мирани прижали ладони к губам, кто-то зашептал молитву. Царица Дождя покачнулась. Ее рука еле заметно приподнялась к небу, отрешенное лицо в лучах солнца вздрогнуло. С плеч Царицы посыпалась пыль; там, куда впилась веревка, один из каменных пальцев треснул и упал на землю. Он был толщиной с мужскую руку.

На площади начали появляться люди. Но, выйдя из домов, они сразу же спешили забиться в тень, хотя над площадью уже повисло их зловещее молчание. Аргелин что-то крикнул, и солдаты поспешно огородили разрушенную статую двойной цепью. Встали лицами наружу, скрестили копья. В пыли сидел оглушенный старик; он, видимо, никак не мог осознать, что произошло. Наверное, он помнил эту статую всю свою жизнь, подумалось Мирани. И фонтан тоже.

Она мысленно сказала:

«Боги должны знать, что творится на земле. Ты наверняка это видишь. Сделай же что-нибудь».

Вместо ответа грянул гонг. Женщины дружно обернулись направо.

— Кто это? — шепотом спросила одна из них.

Из арки, ведущей к гавани, на площадь вышла процессия.

— Чиновники.

— От Императора?

— Из Города Мертвых.

Она легко узнала их. Главный бальзамировщик в белом, Надзиратель за гробницами, пятеро главных писцов, дворецкий Архона, Повелительница священных кошек.

— Они его остановят. — Одна из женщин постарше скрестила руки. — Обязательно. Не может же он и дальше скидывать все статуи.

— Он будет делать всё, что захочет, — тихо проговорила девушка рядом с Мирани. — Он убил Гласительницу. Бог проклял его, а заодно — и всех нас.

Мирани чуть-чуть приоткрыла ставню. Священнослужители направлялись к середине площади. Аргелин, стоявший как раз под окном, обернулся к ним. Через мгновение священнослужители поклонились ему. Белая мантия бальзамировщика подолом взметнула пыль, на бритых головах писцов был заметен выступивший пот.

— Это еще что? — спросил Аргелин. В его голосе слышалось больше веселья, чем раздражения.

Главный бальзамировщик облизал пересохшие губы. Он был очень толст, на мясистых пальцах блестели кольца.

— Господин генерал… — неуверенно начал он.

Аргелин растянул губы в стальной улыбке и поправил:

— Великий царь.

На долю секунды наступило молчание. Потом:

— Как изволите, господин.

Аргелин сделал шаг.

— Мало сказать — изволю. Приказываю. Ты же видел, Пармений, как меня короновали.

Мирани слышала об этом. Однажды Креон принес в гробницы новость: Аргелин объявил себя царем, увенчал голову серебряной диадемой, снятой со статуи Бога в Храме. Она помнила, как испугалась Ретия. И как разъярилась.

Рядом с бальзамировщиком стоял мальчик-слуга с опахалом. Аргелин жестом велел ему отойти. Тот торопливо попятился. Его хозяин залепетал:

— Великий царь. Да, конечно. Но я… мы… мы все — слуги мертвых. Мы хотим сказать…

А в нем есть храбрость, подумала Мирани. Старик протянул пухлую руку, и слуга поднес шкатулку. Бальзамировщик открыл ее. Женщины в один голос ахнули.

Даже отсюда было видно, как блестят в ней драгоценности. Бриллианты, без сомнения. Их отсветы плясали на лице Аргелина маленькими радугами. Глаза генерала сузились, но он не выказал удивления. Бальзамировщик достал небольшой свиток и крепко стиснул его золочеными пальцами.

— Великий царь! — Его голос дрожал от волнения. — Вы вольны поступать, как вам заблагорассудится. Но мы не можем спокойно стоять рядом и смотреть. Мы молим вас… умоляем… проявить великодушие и отказаться от своих планов.

Старик кивнул, по его знаку все чиновники опустились на колени и низко поклонились, коснувшись лбами земли. Пышные наряды сковывали им движения. А Повелительница кошек с трудом дышала под маской с кошачьими усами.

По толпе прокатился ропот.

Аргелин смотрел, не шелохнувшись.

— Негоже смертному затевать войну с богами, — продолжал бальзамировщик. — Вы навлечете на нас гнев богов. Царица Дождя рассердится на нас всех, на свой народ, на рабов и на детей. Мы, служители загробного мира, умоляем вас: сохраните эту статую. Она последняя. Наша страна изведала немало ужасов. Вы, государь, в своей великой щедрости и мудрости не сможете нам отказать. А мы, в свою очередь, просим вас принять наш дар в знак признательности народа.

Перепуганный раб поставил шкатулку у ног Аргелина. Генерал заглянул в нее. Когда он поднял голову, его глаза были холодны.

— А моего гнева ты не боишься, старик? — Аргелин, будто атакующая змея, протянул руку и схватил бальзамировщика за ворот одежды, притянул к себе и произнес, глядя в потное лицо старика: — Эта твоя Царица Дождя отобрала у меня из рук тело Гермии, ослепила меня, заставила совершить убийство. Я поклялся, что в отместку за это уничтожу все ее изображения, и сдержу свое слово. И меня не остановите ни вы, ни ваши вонючие мертвецы, ни сам Бог!

Он пнул шкатулку, перевернув ее. С шелестом рассыпались бриллианты. Генерал каблуком втоптал их в пыль.

— Мой повелитель, — прошептал бальзамировщик. — Подумайте как следует. Когда вернется Архон…

— Архон — это я. И Оракул — тоже я, и все Девятеро, и сам Бог. Вбей это в свою тупую голову, Пармений, и пусть в Городе тоже это поймут. Потому что, покончив с Портом, я приду к вам, и если мне понадобятся богатства из ваших гробниц, я возьму их собственными руками.

Наступило тягостное молчание.

И тут раздался пронзительный крик. Он был таким неожиданным и зловещим, что даже Аргелин вздрогнул и обернулся, а солдаты схватились за оружие.

На крышах всех домов вокруг площади сидели и наблюдали за происходящим городские бабуины. Видимо, шум пробудил их от послеобеденного сна. Обезьяны смотрели вниз, и пустынный ветер ворошил им шерсть. Матери прижимали к себе детенышей, а самцы в тревоге метались из стороны в сторону. Раздался еще один крик, потом еще и еще, и вскоре вся площадь огласилась испуганными воплями. Животные вставали на ноги и били себя кулаками в грудь, хватались за выступающие камни, сердито лопотали что-то, скалили белые зубы.