Скарабей - Фишер Кэтрин - Страница 15

То, что открылось ее взору, было хуже, чем она представляла. На платформе высилась груда пепла. Под жаром огня камни раскололись и потрескались; наклонный монолит, стоявший там много веков, валялся расколотым на три части, и самая большая из них лежала на краю обрыва, грозя опрокинуться. Бывший Оракул превратился в яму, из которой торчали обгорелые сучья. Мирани осторожно бродила по пепелищу. Под ногами хрустел песок. Ее тень упала на расселину, и Мирани увидела растрескавшиеся края. Впадина была забита обломками камней, засыпана землей. Бог больше не произнесет ни слова этими устами. Злобные руки заткнули ему горло.

Но чей же это шепот долетел до нее над морем?

«Мирани! У пустыни есть глаза, и они смотрят на нас».

Орфет выругался, Мирани торопливо обернулась.

По дороге от Порта маршировали колонны солдат. У них в руках горели факелы.

Сетис поспешно соображал, но ничего не мог придумать. Как спасти статую? А процессия уже приближалась к Мосту. Напротив него в паланкине сидел Аргелин. Сидел, закрыв глаза, как во сне, однако все мускулы на лице выдавали напряжение, и при каждом толчке на ухабистой дороге он бросал взгляд сквозь щель в ставнях.

Сетис остро отточил кончик пера. Надо же хоть чем-то занять руки.

— Надо тщательно осмотреть храмовую сокровищницу, — вдруг сказал Аргелин. — Пересчитать запасы, которые в ней хранятся. Золото и зерно давно кончились, но должны оставаться бумаги, свитки. Мне нужно всё, что связано с Царицей Дождя, с ее садом, с Девятью Вратами, все копии Указания Пути. Ты будешь лично отвечать за это. Пусть всё, что будет найдено, упакуют в ящики и отвезут в Порт. Понятно?

Сетис кивнул, озадаченный, и сказал:

— Статую можно было бы продать.

— Нет. — Генерал натянул черные перчатки. Сетис поднял глаза и наткнулся на его пристальный взгляд. — И больше не заикайся об этом.

Двери Храма были открыты. Мирани вбежала, и в лицо ей пахнуло знакомым запахом ладана, и это уже не был плод ее воображения. Кто-то здесь побывал. Пропустив вперед Орфета, она огляделась и с удивлением заметила остатки высохших цветов: вокруг постамента были рассыпаны лепестки роз, сладкий ирис, жимолость.

Она подняла глаза.

Белое мраморное лицо Бога обратило к ней печальную улыбку. Венок у него на волосах увял, но гладкие руки были чистыми и ухоженными. Туника из белого полотна тоже была чистой, у ног стояла чаша с вином и блюдо с пищей. Мирани озадаченно приблизилась. Вместо мягкого хлеба — горстка сушеного инжира.

— Кто это оставил? — прошептала она.

— У нас ничего не выйдет. — Орфет в отчаянии огляделся. — Для этого понадобятся лебедка и блок, да человек шесть мужчин. Она невелика, но очень тяжелая. — Он обернулся. — Прости, Мирани, он застал нас врасплох. Нам ее не спасти. — С дороги уже доносился лязг оружия и топот солдат. Он схватил ее за руку. — Надо уходить, пока нас не нашли. Алексос! — В храме вокруг них было темно и пусто. К потолку поднимались высокие колонны, ветерок из открытой двери ворошил пыль на полу, и она взвивалась струйками, как песок в пустыне.

— Архон!

В благоуханном воздухе стояла тишина.

— Куда он запропастился! — проворчал Орфет.

Где-то совсем близко прозвучал голос Алексоса, звонкий и чистый.

— Орфет, я здесь.

Он стоял на пьедестале. Одной рукой обвил колени статуи и выпрямился. Мрамор словно бы колыхнулся.

— Алексос! — в тревоге взвился Орфет. — Спускайся!

Архон стоял, сосредоточившись, слегка покачиваясь. Обнимал свои собственные колени. Заглянул себе в лицо.

— Как же я красив, — проговорил он.

Сетис никогда не бывал на Острове.

Это была запретная зона, и, поднимаясь в паланкине по священной дороге, он чувствовал, как вокруг них смыкается неведомый гнев, клубятся теплые запахи и сновидения, проклятия и тайны. Это была обитель Бога, Святилище Девятерых, здесь звучат священные слова и исполняются древние ритуалы, а они одним своим присутствием оскверняют его.

Если Аргелин и ощущал то же самое, то не подал виду. Как только паланкин остановился, он выскочил. Перед ним высился Храм, белел в звездном свете мраморный фасад. Солдаты широко распахнули бронзовые двери, едва не сорвав одну створку с петель. Вдоль дороги тянулась стройная колоннада, вверх вела заросшая травой лестница.

Ночь стояла безмолвная.

Даже море затаило дыхание. Потом откуда-то поблизости, из загона, донесся трубный рев пленных слонов. Люди Ингельда попятились, и даже сквозь прорези шлемов были заметен ужас в их глазах.

Они дотронулись до причудливых амулетов, пробормотали слова молитвы чужеземным богам.

Аргелин обернулся.

— Пусть статую свалят еще до зари.

Ингельд спросил:

— Этот бог. Его сила разбита?

— Я забрал его силу, — сказал Аргелин, бросил Сетису: — Следуй за мной! — и пошел вверх по лестнице. Сетис положил перо в корзину со свитками, поднял ее на плечо. В воздухе стоял приторный запах полыни. У него закружилась голова.

«Сделай же что-нибудь, — беззвучно взмолился он. — Сделай что-нибудь!»

Они вошли в темноту храма. На миг Сетису показалось, будто Бог из глубины взирает на него и обиженно улыбается. Он остановился.

В темноте гортанным эхом разнесся голос Ингельда:

— Что-то не так.

Аргелин обернулся.

— Боишься, северянин?

Вдруг Храм содрогнулся. По стенам словно пробежала рябь, из глубины каменных плит донесся глухой стон. Земля под ногами всколыхнулась. Сетис вскинул руки, чтобы не упасть. Где-то в темноте с грохотом упала каменная плита.

Медленно утихло эхо. Мир словно накренился, в воздухе повисла густая пыль. Первым пришел в себя Ингельд. Он заговорил, и его голос прозвучал безо всякого выражения, как будто в здании нарушилась акустика.

— Когда земля трясется, это значит, бессмертные подают нам весть. Мы уходим из этого места, великий царь.

Аргелин побелел от ярости.

— Здесь часто бывают землетрясения, и они ничего не значат! Вы сделаете, как я велел. Разобьете глупую ухмылку на лице этого мальчишки!

Он развернулся, поднял глаза и вдруг застыл как вкопанный. Сетис ахнул.

Пьедестал был пуст.

Двери в царство смерти очень малы и открываются неожиданно.

Они таятся в ядовитых зубах змеи, в хвосте скорпиона, в листьях аконита, в полете копья. Войти в них может каждый, в любую минуту.

Смерть проста, но люди усложняют ее. Они придумывают к ней дорогу, нагружают себя богами. Сочиняют мифы о царях, колдунах и младенцах.

Повсюду в пустыне умирают живые существа. Умирают молча, миллионами, каждый час, каждый миг, и не устраивают из этого суеты. Но люди о них не думают.

Я был и насекомым, и кошкой, и бабуином. Прошлой ночью я превратился в мышь, которую унес ястреб. Не успел я пикнуть, как меня сожрали, и место, куда я попал, было темным и красным.

Я бы рассказал, если бы меня спросили.

Я бы сказал, что из Садов нет дороги назад.

Точнее, только одна.

Яростный рев Аргелина был слышен даже в Нижнем Доме.

Мирани распахнула дверь и втащила Орфета.

— Сюда! В кухню!

Он вошел. У него на руках бессильно обвис бледный Алексос. У дверей стояла скамья, усеянная обглоданными костями, Мирани смахнула их, и толстяк уложил мальчика. Его голова бессильно свесилась набок.

— Что нам делать? — простонал Орфет.

Она ничего не могла придумать. Когда она увидела, как он вскарабкался на пьедестал, обнял статую и превратился в нее, когда камень смягчился и стал его кожей, когда ожившая скульптура обратила к Мирани свою спокойную улыбку, девушка оцепенела, будто сама поменялась местами со статуей.