Кровавая купель - Кларк Саймон - Страница 52

• Предыдущая
• 52/69
• Следующая

– Ответы сегодня у тебя, Бернадетта.

– Ты знаешь, что за десятки тысяч лет до начала исторических времен человек был кочевником? Мы бродили небольшими племенами, никогда не оседали больше чем на пару месяцев и несли с собой все свое имущество, включая детей. Мы шли по следу мамонтов, что мигрировали вместе с ледником. За нами шли хищники всех видов – волки, медведи, большие кошки.

– Так при чем здесь желание поссать при звуке бегущей воды?

– А ведь есть смысл. Подумай, в какой опасности было бы племя, если бы каждые пять минут кто-то останавливался помочиться. Может, это определяло бы, удастся ли поймать мамонта или придется голодать. Или догонят ли вас волки. Куда лучше, если туалетные отправления племени будут синхронизированы. И вот что получалось. Один останавливается помочиться, и звук струи, плещущей на землю, заставляет всех остальных сделать то же самое. Все опорожняют пузырь примерно в одно и то же время и потом двигаются вперед без перерыва еще несколько часов.

Я кивнул. То, что она говорила, до меня дошло.

Она улыбнулась:

– Я только хотела отметить, что ты согласился: естьсила вне нас, которая в какой-то степени контролирует нашу жизнь. Так, а теперь, поскольку я все утро пахала, ты мне сделаешь кофе перед тем, как мы перейдем к следующему откровению.

Наливая кофе, я сказал:

– Теперь мне что-то подсказывает, что ты будешь мне скармливать психологическую чушь Фрейда.

– Согласна. Зигмунд Фрейд, человек, который сделал первые существенные открытия о человеческом уме, верил, что все вертится вокруг секса. В сухом остатке он был еще свихнутее, чем его пациенты. На восемьдесят процентов всей его работы можешь спокойно наплевать. На самом деле почти все психологи – народ сдвинутый. Они рисуют людей, как грязных животных, сметанных на живую нитку из разных психологических механизмов. Такое чувство, будто психологи изучают человеческий разум так, как зоолог рассматривает под микроскопом бизонье говно.

– Думаю, что-то вроде этого меня доставало во всех уроках религиозного образования. В основном нас учили, что мужчины и женщины созданы из зла, слабостей и полного ведра грехов.

Она усмехнулась:

– Точно сказано. Кажется, мы настроены на одну волну. Люди – самые яркие звезды творения. Мы самые высокоразвитые. Мы способны творить чудеса. Конечно, есть паршивые овцы, но они все стадо не портят.

– Притормози, Бернадетта! Ты вот тут сидишь и мне это говоришь. Потом идешь туда, в Ковчег, и поешь гимны и рассказываешь детям, как чудесен Бог. Смысла в этом всем, как в презервативе с отрезанным концом.

– Не забегай вперед, Ник. Как я сказала, когда мы закончим, во всем будет ясен смысл. Религии приносят свою пользу. Проблемы возникают, когда они пугаются или искажаются тиранами, понимающими, что с помощью религии могут контролировать население. Или, что чаще, религия переживает срок годности. Так вышло в девятнадцатом и двадцатом веках.

– Так надо спихнуть религию в кювет и улучшить мир.

– Это значит. Ник, выплеснуть ребенка вместе с водой... Вот тебе пример религии, которая пошла на пользу всем своим последователям, – гностицизм, который расцветал где-то полторы тысячи лет назад. Большинство религий говорит: страдай на земле, ибо получишь свою награду в небе, когда соединишься с Богом. А гностики говорили: “На фиг эти страдания. Мы верим, что можем соединиться с Богом на земле и получить счастье, которое нам причитается, еще при жизни”. И верили, что они этого достигли.

– Нахально. Эти гностики, наверное, огорчали тех, кто был при власти, так?

– Так. Официальная Церковь того времени так напугалась гностиков, что попыталась их раздавить. Стала всеми средствами распространять лживую пропаганду, что гностики – дьяволопоклонники. Конечно, они ими не были. Что они сделали на самом деле – выработали веру, в результате которой их приверженцы вели достойную жизнь, свободную от лицемерия и страха. Нет, Ник, я и гностицизм тоже не пытаюсь тебе продавать. Только говорю, что некоторым людям удалось выработать веру, которая дала им здесь, на земле, при жизни удовлетворение и процветание. И чтобы дать тебе намек, к чему я веду, я приведу тебе пословицу гностиков: “Человек есть смертный Бог. Бог есть бессмертный человек”.

Я попытался пропихнуть все это в кишки моего мозга. Бернадетта старалась сделать свое объяснение как можно для меня понятнее. Но я, понимаете ли, не интеллектуал. Да, я много времени провел в школьной библиотеке – болтая с девчонками или покуривая втихаря за томами энциклопедий. Единственная книга, которую я снял с полки, – это был Вильям Шекспир, “Полное собрание сочинений”. Ею я треснул по башке Тага Слэттера.

– Человек – смертный Бог. Бог – бессмертный человек... – сказал я наполовину про себя. – Значит ли это, что...

– А, черт! – выругалась Бернадетта, вскакивая на ноги. – Проблемы...

Она подбежала к рации в углу, у которой прикрутила громкость, пока мы разговаривали.

– Что там?

– Колония возле Берлина, – ответила она, включая громкость. – На них напали.

– Взрослые?

– Ага. Они уже давно этого ждали. По их подсчетам, на берегах их скопилось больше пяти тысяч. – И она быстро объяснила: – Там колония из сотни детей, которые живут на острове посреди реки. Были попытки нападений со стороны взрослых на лодках, но колония хорошо вооружена, и из этого ничего не вышло. Теперь они пробуют что-то другое. Они... извини, это опять Эрих.

Мы стали слушать. По-немецки я не понимаю, но от эмоций, звучащих в этом голосе, у меня волосы встали дыбом. Это не был только страх – казалось, на ощупь можно определить глубокое удивление, почти восхищение.

– Черт, черт, черт! – шипела Бернадетта. – Это плохо... Ник, ты мне говорил, что Креозоты нас изучают и что свои нападения они теперь планируют? Ну так вот, их умение решать задачи развивается скачками. По словам Эриха получается, что они строят человеческий мост к острову. Сейчас середина зимы, и вода почти замерзает, но сотни их стоят в воде.

Она слушала передачу, сверкающими глазами доглядывая на испещренную метками карту. Наверное, она себе представляла, что там сейчас, на острове посреди реки.

Интонации Эриха напугали меня больше, чем я был готов сознаться кому бы то ни было.

Глядя в окно на укрытые снегом горы, я какой-то частью своего существа хотел улететь в Эскдейл и посмотреть, что там. Мысленным взором я только видел, как Креозоты захлестывают гостиницу грязным серым океаном. Сара дерется до конца, как Шейла, пытаясь спасти младенцев и своих сестер.

Передача Эриха шла несколько часов. Я впал в род транса, сознавая только холод, какой-то сверхъестественный холод, охватывающий меня.

В шесть вечера Бернадетта тяжело вздохнула, встала, содрала с карты красную наклейку и заменила ее черной.

Восемь вечера.

Помните тифов в клетке зоопарка? Туда, сюда, потом лезут на скалу, оттуда в бассейн и снова ходят туда-сюда.

Так и я. Смерть немецких ребят перевернула что-то у меня внутри. Теперь я в самом деле хотел поплыть на берег и бежать через горы в Эскдейл. Да, это было бы верное самоубийство, но я должен был действовать. Двигаться физически с ощущением цели. Даже бежать, как последний псих, – все лучше, чем торчать в клетке на этой блядской куче барж, которую называют Ковчегом.

– Ник, сядь. Сбрось обороты.

– Не могу. Я все думаю, что будет, если в Эскдейле случится то же, что с немецкими ребятами. Ты понимаешь, что там у власти два мудака-садиста, которые не могли бы организовать поссать посетителей пивбара? Если даже пятьдесят Креозотов полезут, шанса не будет. А там грудняшки и малые ребята. И никого, кто мог бы их защитить!

– А ты их можешь спасти. Ник?

– Да...

И я остановился посреди бега по комнате. Вера, что я могу их спасти, стукнула меня, как молния. До того я просто боялся принять такую ответственность. Меня? В начальники? Да ни за что. Где-то на этой грязной дороге от Донкастера до королевы озера прежний Ник Атен куда-то делся и вырос новый.

• Предыдущая
• 52/69
• Следующая