С тех пор, как уснула моя красавица - Кларк Мэри Хиггинс - Страница 48
- Предыдущая
- 48/59
- Следующая
Еще кое-кто ожидал этот груз: полиция и ФБР были готовы произвести самый большой за последние десять лет арест в связи с перевозкой наркотиков. "Потрясающая идея, " — заметил один из сотрудников полиции другому. Переодетые в униформу летных механиков, они стояли перед ангаром в ожидании самолета. «Я видал, как наркотики прятали в мебель, в кукол, в собачьи ошейники, даже в детские подгузники, но чтобы в туалеты от дизайнеров...»
Самолет сделал круг, приземлился и остановился перед ангаром. В одно мгновение посадочная полоса была наводнена людьми из ФБР.
Через десять минут вскрыли первый ящик. Разрезали швы великолепно сшитого льняного пиджака. Чистый, без примесей, героин посыпался в пластиковый пакет, подставленный шефом оперативников. «Боже милостивый! — воскликнул тот в ужасе, — Только в этом ящике запрятано не меньше, чем на пару миллионов. Скажите, чтобы везли сюда Стюбера».
В девять сорок утра сотрудники ФБР ворвались в офис Гордона Стюбера. Его секретарша попыталась загородить им дорогу, но ее решительно отстранили. Без всякого выражения на лице Стюбер выслушал предупреждение о даче ложных показаний. Так же бесстрастно он позволил надеть на себя наручники. Но внутренне он весь кипел, в нем клокотала смертельная ярость, и направлена она была на Нив.
Когда его выводили, он задержался и сказал плачущей секретарше: «Мэй, ты должна отменить все мои встречи. Смотри, не забудь».
По ее глазам он понял, что секретарша догадалась, что он имел в виду. Она не будет упоминать о том, что в среду вечером Этель Ламбстон атаковала Гордона в его же офисе и сообщила, что она в курсе всех его делишек.
Всю ночь в воскресенье Дуглас Браун метался на тонких перкалевых простынях Этель. Она снилась ему. То ему виделось, как Этель машет бокалом «Дом Периньон» в Сан Доменико со словами: «За тряпку Симуса». То как Этель с презрением говорит ему: «Ну, сколько ты прихватил на этот раз?» Потом приснилось, что полиция пришла, чтобы забрать его.
В десять часов утра в понедельник позвонили из судмедэкспертизы. Как бы в продолжение ночного кошмара от Дугласа требовали уточнить, как он планирует поступить с останками Этель. Дугу пришлось приложить усилие, чтобы его голос не звучал равнодушно. «Тетушка выражала желание быть кремированной после смерти. Не могли бы вы подсказать, что я должен в таком случае делать?»
Этель на самом деле как-то говорила, что хочет лежать рядом со своими родителями в Огайо, но послать урну, решил он, будет намного дешевле, чем транспортировать гроб.
Ему дали номер телефона крематория. В голосе женщины, с которой он говорил, чувствовалась забота и желание ободрить. Она справилась о его финансовых возможностях. Дуг пообещал, что перезвонит и набрал номер бухгалтера Этель. Но тот уезжал на выходные и только сейчас узнал ужасную новость.
«У меня имеется копия завещания мисс Ламбстон, я заверял его, — сказал он. — Она была к вам очень привязана».
«Я тоже любил ее всей душой». Дуг повесил трубку. Ему теперь потребуется время, чтобы привыкнуть к тому, что он богат. Во всяком случае, в его представлении.
Если только все пройдет гладко.
Ему казалось, что он готов к приходу копов, но быстрый негромкий стук в дверь и затем предложение проехать с ними для допроса вывели его из состояния равновесия. Он насмерть перепугался, когда в полицейском участке ему зачитали предупреждение о даче ложных показаний. «Вы, должно быть, шутите».
«Мы действуем в ваших интересах, — мягко заметил детектив Гомес. — Помните, Дуг, что вы имеете право не отвечать на вопросы, вы можете позвонить адвокату, и в любое время вы можете остановить допрос».
Дуг подумал о квартире Этель; о ее деньгах; о той цыпочке с работы, которая удивленно на него таращилась; о том, что он может бросить работу и высказать наконец все тому подонку, который был его непосредственным начальником. Он выбрал позу человека, изо всех сил стремящегося помочь следствию: «Я готов ответить на любые вопросы».
Но первый же, заданный детективом О'Брайеном, поставил Дуга в тупик: «В прошлый четверг вы пошли в банк и сняли со своего счета четыреста долларов, которые получили стодолларовыми банкнотами. Не стоит это отрицать, мы все проверили. Это те самые деньги, которые мы нашли в квартире, не так ли, Дуг? Так зачем же вам надо было класть туда деньги, если вы говорили, что тетушка зря вас обвиняла?»
Майлс уснул в полночь, а проснулся в половине шестого, зная, что раз проснулся, то уснуть снова не удастся. Нет ничего более отвратительного, чем лежать в постели безо всякой надежды снова раствориться в объятиях Морфея. Он встал, накинул халат и вышел в кухню.
Сварив себе чашку свежего кофе без кофеина, он шаг за шагом обдумывал события этой недели. Возникшее поначалу успокоение, вызванное смертью Никки Сепетти, потускнело. Почему?
Он окинул взглядом кухню. Прошлым вечером он отметил про себя то, что Джек помогал Нив убирать после ужина. Джек привычно чувствует себя на кухне. Майлс слегка улыбнулся, вспомнив собственного отца. Замечательный человек. Сам, называла его мать, когда говорила о нем. Но, Бог свидетель, папа никогда тарелку не отнес в раковину, не сидел с ребенком, пылесос даже в руки не брал. Теперешние молодые мужья не такие. Лучше.
А каким мужем для Ренаты был он сам? Неплохим, по мнению людей. «Я любил ее, — Майлс произнес это вслух почти шепотом. — Я гордился ею. Нам было хорошо вместе. Но вряд ли я до конца ее понимал. В какой же степени я был сыном своего отца? Воспринимал ли я всеръез все, что она делала, не считая роли матери и жены?»
Вчера или позавчера вечером он рассказывал Джеку Кэмпбэлу, что Рената научила его разбираться в винах. «Я тогда старался изо всех сил наверстать пробелы в своем образовании, — думал Майлс, вспоминая, как он до встречи с Ренатой составлял сам себе культурную программу. — Билеты в Карнеги Холл. Билеты в оперу. Обязательные, как работа, посещения Музея изящных икусств».
Рената превратила эти утомительные посещения в восхитительные походы, полные открытий. А вернувшись с оперы домой, Рената напевала услышанные мелодии своим сильным чистым сопрано. "Мило, caro, ты, наверное, единственный ирландец, которому медведь наступил на ухо, " — поддразнивала она его.
«После прекрасных одиннадцати лет, проведенных вместе, мы только начинали познавать друг друга».
Майлс поднялся и налил себе вторую чашку кофе. Но почему так тревожно? Что-то он силится понять и это что-то ускользает от него. Что же это? Что? «О, Рената, — умолял он. — Я не знаю, почему так беспокоюсь за Нив. За эти семнадцать лет я сделал все, что было в моих силах. Но она и твоя дочь. Что ей угрожает?»
Вторая чашка кофе подняла его настроение и он подумал, что все его страхи — нелепость. Когда, позевывая, в кухне появилась Нив, он довольно бодро сказал: «А этот твой издатель здорово управляется с кастрюлями».
Нив усмехнулась, наклонилась чмокнуть Майлса в макушку и ответила: «Итак, „очаровательная Китти Конвей“. Я одобряю, Комиссар. Уже пора взглянуть на женщин. В конце концов, ты не молодеешь». И она ловко увернулась от шлепка, зная, что он непременно последует.
Собираясь на работу, Нив одела бледно-розовый с серым костюм от Шанель, украшенный золотыми пуговицами, серые кожаные туфли и в тон к ним сумку на длинном ремне. Волосы она гладко зачесала в пучок.
Майлс одобрительно кивнул. «Мне нравится этот наряд. Лучше, чем та шахматная доска, которую ты натянула в субботу. Должен сказать, что у тебя мамин вкус к одежде».
«Похвала от сэра Хьюберта — высшая похвала». Уже стоя в дверях, Нив оглянулась: «Комиссар, не можешь ли ты потакнуть мне и запросить медэкспертизу проверить, не была ли Этель одета уже после смерти?»
«Я не думал об этом».
«Пожалуйста, подумай. И даже если ты не согласен, сделай это для меня. И еще: как ты думаешь, Симус Ламбстон и его жена пытались просто обвести нас вокруг пальца?»
- Предыдущая
- 48/59
- Следующая
