Дорога в ад (ЛП) - Сэйнткроу (Сент-Кроу) Лилит - Страница 25

• Предыдущая
• 25/76
• Следующая

«Ева».

Я выбросила из головы то, что произошло со мной, и все мои помыслы обратились к дочери Дорин. Так жертва кораблекрушения хватается за обломок такелажа. Еву забрали в ад еще ребенком. Что же сделал с ней Люцифер, если она решилась на бунт?

Было ли ей больно? Скреблась ли эта жуть в ее животе, порождала ли черную дыру в ее голове? Это тревожило меня. Очень тревожило.

Мысль о насилии, совершенном над Евой, которую можно было - хотя бы отчасти - назвать моим ребенком, помогала не думать о том, что сотворили с моим телом.

«С твоим телом. Убей его. За Еву. За себя».

Шепот звучал в моих ушах, не оставлял меня в покое. Жаркое, блаженное пламя, пожирающее мир.

- Заставь его заплатить, - прошептала я в пустой каюте, и тут самолет резко пошел вверх. Желудок мой подскочил, ноги разъехались, и я соскользнула на пол, спиной к двери, твердя при этом, как заклинание:

- Я смогу, если Джаф будет на моей стороне. Смогу.

Иного выхода нет. Но вот что забавно: чем больше я об этом думала, тем сильнее сомневалась в том, что выход у меня вообще когда-либо был.

Есть старая псионская шутка, в основе которой лежит дзенский коан. Звучит она примерно так: «Какая гора была самой высокой в мире, пока не открыли Джомолунгму?»

Ответ, разумеется, тоже шутливый, и тоже дзенский:

«Та, которая в твоей голове».

Нормалу этого не понять, но любой псион не может удержаться от смеха. Смех, по-детски чистый и естественный, приобретает налет цинизма и бахвальства, когда тебе стукнет восемнадцать. А когда человек взрослеет, в его смехе звучат мудрость и накопленный опыт. Если же речь идет о псионах, получивших боевую подготовку, о наемниках, полицейских, правительственных агентах, то мы не просто смеемся. Смех наш исполнен горечи, потому что мы знаем, что это правда. Никакие географические преграды нас не остановят. Все препоны, затрудняющие ваш путь, - это пики, пропасти и перевалы вашего сознания.

Джомолунгма означает «великая мать гор». Ее склоны и заледенелые пики возносятся над Гималаями, камень и лед насыщены гудящей, пульсирующей силой. Джомолунгма не просто горный массив. Вера и мысль несчетных поколений сделали ее символом неодолимой стойкости, и неважно, скольким смельчакам удалось взобраться на ее вершину без помощи антигравитационной технологии. Восхождение остается актом веры.

Наш самолет плыл по ночному небу, не омытому никакими городскими огнями. Горы вокруг Матери относятся к историческому заповеднику, свободной территории Тибет, где запрещена градостроительная деятельность. Транспортных потоков тут нет, храмы освещаются факелами, масляными лампадами и свечами.

Я смотрела в иллюминатор, прижавшись лбом к холодному гладкому пласглассу. Вой двигателей отдавался у меня в голове, в корнях зубов, пробирал до мозга костей. Под металлическим брюхом гондолы, словно натянутые струны, вибрировали складчатые каменные громады с провалами и зубцами пиков. Звездный свет отражался от заснеженных склонов и остроконечных ледяных вершин. Разреженный, но насыщенный энергией горный воздух искрился.

По бесстрастному небу плыл тонкий, почти не проливающий света полумесяц.

В каюту вошел Джафримель. Я давно стояла неподвижно, созерцая горы, над которыми мы пролетали, огибая Мать всех гор.

Он закрыл за собой дверь и ничего не сказал, но знак на моем плече пульсировал, как маяк, подающий сигнал тревоги. Я разглядывала тянувшиеся внизу каменные кряжи, благо моим глазам хватало и слабого света звезд. На скалах лежал снег, но это не смягчало их очертаний. Напротив, делало контуры четче, придавало им остроту и резкость.

- Со мной все хорошо, - произнесла я опять удивившим меня саму голосом.

Очередная ложь. В последнее время одна ложь следовала за другой, а ведь когда-то я так гордилась нерушимостью своего слова. Я задумалась: не обратится ли эта гордость против меня, не свяжет ли мне руки при попытке прибегнуть к колдовской воле?

С помощью голоса некроманты призывают мертвых, вот почему большую часть времени говорят шепотом. Нам ли не знать, на что способно изреченное слово.

Джафримель молчал так долго, что я закрыла глаза, хотя темнота под веками не сулила успокоения. Когда он наконец заговорил, его голос был сух и бесстрастен.

- Я так не думаю, моя любознательная.

Горечь, прозвучавшая в моем ответе, изумила даже меня.

- Знаешь, я, пожалуй, тоже придумаю для тебя прозвище.

Такое поведение было бы вполне естественно в Тоскане, когда все в мире шло своим чередом, а не катилось в пропасть безумия. Тогда я думала, что у меня слегка переклинило мозги, и надеялась справиться с этим. Правда, у меня не было ни малейшего представления о том, как далеко это могло зайти.

Стоило об этом подумать, как противный внутренний голос не преминул съязвить: «Можно подумать, сейчас оно у тебя есть».

- Хорошо, - промолвил он наконец. - Я буду на него отзываться.

- Как всегда. - С закрытыми глазами говорить мне было легче.- Тебе всегда это удавалось.

- Я не был добр к тебе, - быстро заговорил вдруг он, будто долго держал слова под спудом и только сейчас решился выпустить их на волю. - Но поверь, все, что я делал, сделано ради твоего блага. Ты должна мне верить.

- Конечно.

«А кому, черт побери, мне еще верить?»

- Ладно, Джаф, все в порядке. Ты не обязан оправдываться.

Это значило: «Я сейчас не могу позволить себе бросать камни в тех, кто желает мне добра». И еще: «Ты вернулся ко мне, хотя не обязан был этого делать». И еще: «Не ты причинил мне боль, а кто-то другой».

Больше ничего я сказать не могла. То время, когда я запросто изливала словами все наболевшее, давно прошло.

Кроме того, даже если бы я смогла высказаться, он бы ничего не понял. Сколько раз я чувствовала себя дурой из-за его неспособности понять самые простые вещи.

Как он пересек помещение, я не слышала, но его дыхание коснулось моих волос. Его тепло распространилось по моей спине.

- Мы делаем только то, что должны.

Каждое слово касалось моих волос, как пальцы любовника, и по шее пробежали мурашки. Мало кто мог похвастаться такой близостью со мной.

- Думаю, к тебе это относится в большей степени, чем к кому бы то ни было. Можно тебя кое о чем спросить?

«О боги!»

- Если хочешь.

Ком у меня в горле обледенел и замораживал слова на полпути.

Джафримель молчал. Его пальцы, скользнув по рубашке, коснулись моего левого плеча. Я опустила подбородок, напряжение в плечах уменьшилось.

Может быть, мне удастся расслабиться хотя бы на несколько секунд? Я так в этом нуждалась.

Я находилась на грани истерики - слишком много насилия, слишком надолго затянулся эмоциональный накал. Удивительно, как моя психика до сих пор это выдерживала. Мне хотелось свернуться где-нибудь в клубок и отдохнуть, закрыв глаза и оградившись от мира.

Однако мир не настолько любезен, чтобы позволить мне от него отгородиться.

Меня в очередной раз затошнило: самолет заходил на посадку над самой высокой вершиной мира. Конечно, не над той, что у меня в мозгу, что стоит между мной и нормальным человеческим разумом. Из-за двери доносились бормотание Лукаса и лязганье металла, скорее всего оружейного. Послышался краткий приглушенный ответ Леандра.

Джафримель вздохнул. Это прозвучало очень по-человечески, и мои волосы шелохнулись, как от легкого ветерка.

Оказавшись в кольце его рук, я не отстранилась, но и не прильнула к нему. Большие шелковистые крылья развернулись - по перьям пробежала рябь - и сомкнулись вокруг меня. Воздух заполнился пряным демоническим мускусом и особым запахом, присущим только Джафримелю: духом мужественности с легким привкусом кожи и пороха.

Крылья обернулись вокруг меня, как черный шелк, отрезав от падавшего в иллюминатор звездного света, и едва я оказалась в их коконе, по моей коже растеклось жидкое тепло. От него всегда исходило тепло.

• Предыдущая
• 25/76
• Следующая