Два названия - Киселев Владимир Леонтьевич - Страница 18

• Предыдущая
• 18/23
• Следующая

Шевченко Павел обратился к этому пареньку со словами: «А когда здесь кормят?» – но тот в ответ странно и громко замычал. Затем против койки Шевченко Павла остановился длинный и тощий старик в нижнем белье, халат у него был свернут жгутом, и им он, как шарфом, обмотал шею. Не сходя с места, он долго и пристально смотрел на Шевченко Павла, а тот ежился под этим взглядом, ворочался на койке и не решался спросить, чего же хочет этот странный человек. Затем он увидел, как четверо раненых, один из них на костылях, подхватили пятого, который отчаянно сопротивлялся, и с пением «Поднимайся, поднимайся, петушок пропел давно» куда-то его потащили.

Тут Шевченко Павел окончательно перепугался и стал кричать: «Сестра, сестра!»

Подошла пожилая санитарка в таком же халате, как на раненых.

– Чего тебе?

– Куда вы меня поместили? Я ведь… нормальный.

– Э, все так говорят, – махнула рукой санитарка и ушла.

Раненых покормили пшенной кашей, в которой ложками были сделаны небольшие углубления, заполненные каким-то коричневым маслом, похожим на машинное. Затем начался обход. Пришла молодая женщина-врач. Она долго расспрашивала Шевченко Павла, как и при каких обстоятельствах он был контужен, а потом подала ему положенный на толстую книгу лист бумаги и карандаш и предложила рисовать в ряд окошечки. Шевченко Павел рисовал одно за другим кривые окошечки, он волновался, рука его плохо слушалась, и чем больше он старался, тем более кривыми получались эти окошечки. Затем он нерешительно спросил:

– А для чего, простите пожалуйста, это нужно?

– Хватит рисовать, – сказала женщина. – Это у нас такой тест.

И вдруг ушла, а Шевченко Павел только собирался расспросить ее, почему же его сюда поместили и нельзя ли его перевести в другую палату. Лино у него еще больше распухло, поднялась температура, и ему все время хотелось спать. Он уже больше не обращал внимания на странные поступки окружающих его людей и лишь только раз испугался, когда человек, подававший сигналы свистками, вдруг в конвульсиях забился на своей койке в приступе эпилепсии. Прибежали санитары и унесли его.

Вечером к конке Шевченко Павла пробрался Васька Орлов.

– Здоров, – сказал он. – Скорей собирайся. Я договорился. Чтоб тебя в нашу палату. В командирскую. Пошли, пока не заметили, что я смотался.

– Да ведь у меня, – сказал Шевченко Павел, – нога…

– На одной допрыгаешь. Я тебя поддержу.

Шевченко Павел подумал, что не мешало бы поддержать самого Ваську Орлова – он еле стоял на ногах, но поднялся и запрыгал по палате.

– Браток, – обратился Васька Орлов к одному из раненых, – дай-ка костыли допрыгать человеку до шестой палаты, я их потом отдам.

Раненый показал пальцем на ухо и покачал головой.

– Ладно, – решил Шевченко Павел. – Я сам доберусь.

Для того, чтобы попасть в эту шестую палату, нужно было подняться на второй этаж. Трудней всего они преодолевали лестницу. Шевченко Павел цеплялся за перила, а левая нога казалась такой тяжелой, словно ее налили свинцом.

В шестой палате было всего пять коек. Шевченко Павел познакомился со своими соседями, и уже через неделю ему казалось, что знает он их давно, так словно прожил с ними многие годы. Ни разу он не разговаривал только с подполковником Мелькевичем – пожилым лысым человеком с мохнатыми, опущенными на глаза седыми бровями. Мелькевич постоянно лежал молча, лицом к стенке, и никогда нельзя было знать, то ли он спит, то ли просто мрачно смотрит в стенку.

Однажды они стояли с Васькой Орловым в коридоре у окна против двери своей палаты и курили махорку – в палате курить запрещалось. Какой-то молодой, белобрысый, с курносым веснушчатым лицом раненый неумело прыгал по коридору на костылях. Поравнявшись с ними, он спросил:

– Братцы, у вас тут иленских нет?

В госпитале все разыскивали земляков. Глаза у Васьки Орлова как-то странно загорелись.

– Иленских? – переспросил он. – Вон там в углу лежит смоленский.

Раненый заглянул в палату.

– Так он же спит, – сказал он нерешительно.

– Ничего, ты его разбуди, – предложил Васька Орлов. – Он обрадуется.

Раненый нерешительно запрыгал на костылях между коек, а Васька Орлов остался за дверью и удержал Шевченко Павла, который хотел войти в палату.

– Браток, – сказал раненый, тормоша подполковника Мелькевича за плечо. – Ты, говорят, иленский?

Мелькевич медленно повернулся и сел на койке.

– А ты – иленский? – спросил он странным высоким и хриплым голосом.

– Да, конечно же, смоленский, – обрадовался раненый.

Мелькевич вдруг выхватил у него костыль, размахнулся, чтобы ударить посетителя, но зацепил костылем за спинку стула, который стоял рядом с его койкой. Перепуганный раненый быстро-быстро на одном костыле запрыгал к двери. Мелькевич швырнул ему вслед костыль, снова лег и повернулся к стенке.

Раненый подхватил второй костыль и, испуганно оглядываясь на Ваську Орлова и Шевченко Павла, помчался по коридору.

Васька Орлов держался за живот от смеха.

– Что случилось с нашим подполковником? – спрашивал Шевченко Павел.

– Ничего, – помирал со смеху Васька Орлов, – это, понимаешь, военная тайна.

Васька в этот раз так и не рассказал Шевченко Павлу, в чем дело. «За такие разговорчики знаешь что бывает?» – отвечал он. И лишь впоследствии Шевченко Павел узнал подоплеку этого случая.

Мелькевич до ранения был полковником, командовал дивизией на Волховском фронте. Целый батальон перешел у него к власовцам. Батальон этот был новый, сформированный в Иленске. Мелькевича понизили в звании и послали командиром в штрафную роту, которая сражалась против бывшего его батальона. Там он был тяжело ранен, а уже после ранения в грудь у него начался гнойный плеврит. Слово «Иленск» он не мог и слышать.

Лишь в госпитале Шевченко Павел узнал: кроме того, что Васька Орлов был ранен в грудь, у него еще осколком была перебита кость на правой руке. Рука быстро срослась, но в санбате ее неправильно сложили и поэтому движения в плече были ограничены: он мог поднять руку только до лица, выше она не поднималась.

– Придется ломать и наново укладывать в гипс, – сказал хирург.

– Ломать не дам, – решительно ответил Васька Орлов.

– Как это – не дадите? – удивился хирург. – Ведь если мы вам не срастим правильно руку – вы на всю жизнь калекой останетесь.

– Ну и пусть. А ломать не дам.

Ваську Орлова посетил комиссар госпиталя – пожилой, со вставными зубами, батальонный комиссар Кузьменко, который объяснял Ваське Орлову, что если он не даст поломать и наново срастить руку, то он поступит как членовредитель, что его за это могут отдать под суд военного трибунала, потому что этим самым он принесет вред боевой мощи Красной Армии, что после госпиталя он не сможет попасть на фронт.

– Вы ведь хотите вернуться в свою боевую часть? – спрашивал комиссар.

– В свою – не очень, – подмигнул Васька Шевченко Павлу. – А на фронт – вернусь.

– Но ведь с такой рукой мы вас не сможем послать во фронтовую часть.

– Сможете, – сказал Васька Орлов. – Меня и без руки возьмут.

– Мы не имеем права.

– А не имеете права – так не направляйте. Ломать руку все равно не дам. И никакой трибунал меня не заставит.

Так ни с чем и ушел комиссар.

Через несколько дней в госпитале был обход главного хирурга округа генерала Васильева. О Васильеве в госпитале рассказывали легенды – он был военным хирургом и генералом еще до революции. И вот наконец Шевченко Павел увидел этого прославленного хирурга. В палату вошел крохотный худенький старичок в белом халате и белой шапочке на голове, лицо его так туго обтягивала желтая кожа, что, казалось, уже сейчас было видно, каким он будет после смерти, крохотные руки с тонкими узловатыми пальцами скрывали слишком длинные рукава халата, которые генерал все время подтягивал.

А за Васильевым двигалась свита – по меньшей мере человек тридцать – врачи из санитарного управления округа, начальник госпиталя, врачи из госпиталя. Они бы просто не поместились в маленькой шестой палате, и за генералом вошли лишь четыре человека, а остальные толпились за открытой дверью в коридоре.

• Предыдущая
• 18/23
• Следующая