Труды дня - Киплинг Редьярд Джозеф - Страница 33

• Предыдущая
• 33/40
• Следующая

— Но неужели вы никогда не задумывались над унизительностью подобного рода рабства? — сказал рыжий конь.

— Не задумаешься, брат, как наденут сбрую. Помешают. И все там были в рабском услужении: и человек, и лошадь, и Джимми, который продавал газету. Думается, что и пассажиры не были на подножном корму, судя по их поступкам. Я делал своё дело, мне было не до выдумок. Всякая лошадь, которая в течение четырех лет работала в упряжи, не знается больше с детьми природы.

— Но возможно ли, чтобы с вашей опытностью и в ваши годы вы не верили бы, что все лошади свободны и равны между собой?

— Только после смерти, — спокойно ответил Мульдон, — да и то, глядя по тому, что от них останется, какова у какой шкура и прочее.

— Говорят, что вы выдающийся философ, — рыжий конь обратился к Марку. — Неужели вы можете отрицать такое обоснованное положение?

— Я ничего не отрицаю, — осторожно сказал Марк Аврелий Антоний, — но уж если вы спрашиваете меня, то я скажу, что у меня уши вянут от такой лжи.

— Неужели вы конь? — сказал рыжий конь.

— Те, кто хорошо меня знают, говорят, что да.

— А я — конь?

— Да, до известной степени.

— Так разве мы с вами не равны?

— Как далеко можете вы пройти в день, везя кабриолет с грузом в пятьсот фунтов? — небрежно спросил Марк.

— Это не имеет никакого отношения к делу, — взволнованно сказал рыжий конь.

— Не знаю ничего, что имело бы большее отношение к делу, — ответил Марк.

— Можете вы отвезти полный воз десять раз туда и обратно за утро? — сказал Мульдон.

— Можете съездить после полудня в Кин — за сорок две мили — с товарищем и вернуться рано на следующее утро свежим? — сказал Рик.

— Случалось ли вам, сэр, во время своей карьеры — я не говорю о настоящем, но о нашем славном прошлом — везти на рынок хорошенькую девушку, которая могла спокойно вязать всю дорогу, благодаря вашему ровному ходу? — сказал Туиззи.

— Можете вы удержаться на ногах на мосту на Западной реке, когда с одной стороны мчится поезд, с другой едет экипаж, а старый мост весь дрожит? — сказал Дикон.

— Можете вы попятиться на узком пространстве? Можете ли мгновенно остановиться, услышав приказание, когда ваша задняя нога уже поднята и вы собрались бежать, чувствуя особенную бодрость в морозное утро? — сказал Нип, который только в прошлую зиму научился этой штуке и считал её венцом лошадиных знаний.

— Какая польза в разговорах? — презрительно сказала Тедда Габлер. — Что вы можете делать?

— Я опираюсь только на мои права — на ненарушимые права моего свободного лошадиного состояния. И я горжусь тем, что могу сказать, что со времени моих первых подков я никогда не унижался настолько, чтобы подчиняться воле человека.

— Должно быть, много хлыстов обломалось о вашу рыжую спину, — сказала Тедда. — А выиграли вы что-нибудь от этого?

— Горе было моей участью с того дня, как я родился. Побои и шпоры, хлысты и брань, оскорбления и притеснения. Я не хотел терпеть унизительных цепей рабства, которые связывают нас с кабриолетом и возом.

— Страшно трудно править кабриолетом без постромок, хомута, подпруги или чего бы то ни было, — сказал Марк. — Только у лесопильной машины нет ремней. Я работал на ней. Спал большей частью, правда, но это и наполовину не так интересно, как ездить в город в экипаже.

— Ну, это не мешает вам спать и в экипаже, — сказал Нип. — Клянусь моим подшейником! Помните, как вы легли в упряжке на прошлой неделе, когда ожидали своего хозяина на площади?

— Глупости! Упряжки я не попортил. Она была достаточно прочна, а лёг я осторожно. Мне пришлось ждать почти час, прежде чем пуститься в путь. А они чуть не катались по земле от смеха.

— Поступай-ка в цирк, — сказал Мульдон, — и ходи на задних ногах. Все лошади, которые знают слишком много для того, чтобы работать, поступают в цирк.

— Я ничего не говорю против труда, — сказал рыжий конь, — труд — самое прекрасное дело на свете.

— По-видимому, слишком прекрасное для некоторых из нас, — фыркнула Тедда.

— Я только требую, чтобы каждая лошадь работала для себя и наслаждалась выгодами своего труда. Пусть она работает, как разумное существо, а не как машина.

— Нет иного способа работать, как в одиночку или парой. Меня никогда не запрягали в машину, и я не ходил под седлом.

— Чепуха! — сказал Нип. — Мы говорим так же, как едим траву, — все топчемся на одном месте. Род, мы ещё ничего не слышали от тебя, а ты знаешь больше всякого другого коня.

Род стоял все время, приподняв ногу, словно усталая корова, только по дрожанию века можно было по временам видеть, что он обращает внимание на спор. Он свернул челюсть набок, как делал, когда тянул экипаж, и переступал с ноги на ногу. Голос у него был жёсткий и грубый, а уши плотно прилегали к большой некрасивой голове, свойственной хембльтонской породе.

— Сколько вам лет? — спросил он рыжего коня.

— Я думаю, около тринадцати.

— Плохой возраст, да, дурной возраст, я сам приближаюсь к нему. Как давно вы переворачиваете эту засохшую подстилку?

— Если вы говорите о моих принципах, то я держусь их с тех пор, как мне исполнилось три года.

— И это плохой возраст, много бывает хлопот с зубами. На некоторое время жеребёнок сходит с ума. По-видимому, это состояние осталось у вас. А много вы разговариваете с вашими соседями?

— Я высказываю свои взгляды везде, где бываю на пастбище.

— Вероятно, сделали много добра?

— Горжусь тем, что преподал некоторым из моих товарищей принципы независимости и свободы.

— Это значит, что они убегали или лягались, когда представлялся удобный случай?

— Я говорил абстрактно, а не конкретно. Моё учение воспитывало их.

— То, что лошадь, в особенности молодая лошадь, слышит как абстрактное, она применяет на деле. Вас, вероятно, поздно начали объезжать?

— В четыре года, на пятом.

— Вот отчего и произошло все. Вероятно, вами правила женщина, не так ли?

— Не долго, — сказал рыжий конь, щёлкнув зубами.

— Вы зашибли её?

— Я слышал, что она никогда более не правила.

— А детей?

— Целые телеги.

— И мужчин?

— В своё время я скидывал и мужчин.

— Лягались? Становились на дыбы?

— Как придётся. Упасть на спину через щит у экипажа также бывает недурно.

— Должно быть, вас очень боятся в городе?

— Меня прислали сюда, чтобы отделаться. Думаю, что там проводят время за разговорами о моих подвигах.

— Хотелось бы мне послушать это!

— Да, сэр. Ну, теперь вы все, джентльмены, спрашивали меня, что я могу делать. Сейчас покажу вам. Видите, вон там, у кабриолета, лежат два человека?

— Да, одному из них я принадлежу, другой объезжал меня, — сказал Род.

— Заставьте их выйти сюда на открытое место, и я покажу вам кое-что. Прикройте меня так, чтобы они не видели, что я собираюсь делать.

— То есть убить их? — протянул Род.

Дрожь ужаса пробежала между остальными, но рыжий конь ничего не заметил.

Рыжий конь очень ловко спрятался за группой остальных лошадей и, низко наклонив голову к земле, мотал ею движением, похожим на взмах косы, поглядывая вбок своими злыми глазами. Нельзя ошибиться, когда именно лошадь готовится сбить человека с ног.

— Видите? — сказал мой товарищ, поворачиваясь на сосновых иглах. — Недурно было бы, если бы женщина прошла тут, не правда ли?

— Заставьте их выйти! — крикнул рыжий конь, выгибая свою острую спину. — Неудобно среди этих высоких деревьев. Заставьте выйти… Ух!..

Удары Мульдона справа и слева. Я не представлял себе, чтобы старая лошадь могла так быстро поднять ногу. Оба удара попали прямо в ребра рыжего коня и заставили его задохнуться.

— За что это? — сердито сказал он, когда пришёл в себя, но я заметил, что он не подошёл к Мульдону ближе, чем нужно.

Мульдон ничего не ответил, но разговаривал сам с собой, ворча, как тогда, когда спускался с горы с тяжёлым грузом. Мы называем это его пением, но, боюсь, что в действительности это нечто похуже. Рыжий конь пошумел и повизжал немного и наконец сказал, что, если Мульдон поступил так, потому что его укусил слепень, он примет его извинения.

• Предыдущая
• 33/40
• Следующая