Труды дня - Киплинг Редьярд Джозеф - Страница 16

• Предыдущая
• 16/40
• Следующая

И так далее, и так далее — быстрая болтовня раечного деда, приправленная бхильскими охотничьими пословицами и рассказами, полными грубого юмора, — пока не отупели ланцеты и не устали оба оператора.

Но природа человеческая везде одинакова, и непривитые стали завидовать своим привитым товарищам; дело чуть не дошло до драки. Тогда Чинн объявил себя уже не медицинским инспектором, а судьёй и стал производить формальный допрос о грабежах.

— Мы грабили в Магадсо, — просто сказали бхили. — Такова наша судьба. Ведь мы испугались, а когда мы испугаемся, мы всегда воруем.

Просто и ясно, по-детски они рассказали всю историю грабежа; недоставало только двух быков и небольшого количества спирта (Чинн обещал возместить эту пропажу из своего кармана); десять зачинщиков были посланы на равнину с удивительным документом, написанным на листке из записной книжки и адресованным помощнику главного надзирателя местного полицейского округа. Доставить эту ношу было очень опасно, предупредил Джан Чинн, но все лучше потери свободы.

Вооружённые этим документом, раскаявшиеся грабители спустились с горы. Им совершенно не хотелось встретиться с мистером Дендасом Фауном, служившим в полиции двадцатидвухлетним молодым человеком с весёлым лицом; не хотелось им также и посетить вновь арену своих грабежей. Они избрали другой путь и побежали в лагерь единственного капеллана, назначаемого правительством в разнообразные иррегулярные войска на участке в пятнадцать тысяч квадратных миль, и предстали перед ним в облаке пыли. Они знали, что он представляет собой нечто вроде жреца и, что было важнее в данном случае, хорошего спортсмена, щедро платившего своим загонщикам.

Когда он прочёл записку Чинна, он расхохотался, что они сочли за хорошее предзнаменование, пока он не позвал полицейских, которые привязали пони и быков к наваленному у дома хламу и наложили тяжёлые руки на трех из улыбающейся шайки воров. Капеллан собственноручно наказал их хлыстом… Это было чувствительно, но так и предсказал Джан Чинн. Они покорились, но не хотели отдать «коуля» — письменного «покровительства», боясь тюрьмы. Возвращаясь, они встретили мистера Д. Фауна, который слышал о грабеже и не был доволен этим.

— Конечно, — проговорил старший из шайки, когда второе свидание подошло к концу, — конечно, покровительство Джана Чинна спасло нам свободу, но как будто в этой бумажке много побоев. Спрячьте-ка её.

Один из зачинщиков влез на дерево и засунул письмо в щель на высоте сорока футов от земли, где оно не могло сделать вреда. Разгорячённые, избитые, но счастливые, все десять вернулись на следующее утро к Джану Чинну, который сидел среди беспокойно настроенных бхилей. Все они смотрели на свои правые руки, полные ужаса при мысли о немилости их бога в случае, если они станут царапать болячки.

— Это был хороший «коуль», — сказал предводитель. — Сначала капеллан, который рассмеялся, отнял награбленное нами и избил троих из нас, как было обещано. Затем мы встретили Фауна-сахиба, который нахмурился и спросил о грабеже. Мы сказали правду, и потому он отколотил всех нас и обругал. Потом он дал нам два узелка, — они поставили на землю бутылку с виски и ящик с трубками, — и мы ушли. «Коуль» остался в деревне, потому что, как только мы покажем его какому-нибудь сахибу, нас бьют.

— Не будь этого «коуля», — строго проговорил Джан Чинн, — вы все шли бы в тюрьму с полицейскими по бокам. Теперь идите загонщиками со мной. Эти люди больны, и мы будем охотиться, пока они не поправятся.

В хрониках сатпурских бхилей наряду с многими другими сообщениями, неудобными для печати, написано, что в течение пяти дней после того, как он отметил их, Джан Чинн охотился для своих людей, а по вечерам этих пяти дней все племя было поголовно пьяно. Джан Чинн накупил страшно сильных местных спиртных напитков и убил бесчисленное количество диких кабанов и серн, так что если бы кто-нибудь захворал, то легко было найти одну из двух причин болезни.

Из-за головных и желудочных болей им не было времени думать о руках, и они послушно следовали за Джаном Чинном сквозь джунгли; с каждым днём доверие их росло, и мужчины, женщины и дети возвращались в свои поселения. Они распространяли вести о том, как хорошо быть поцарапанными страшными ножами, о том, что Джан Чинн действительно воплотился в бога обильной еды и питья и что изо всех народов сатпурские бхили будут самыми любимыми, если только не будут чесаться. С этих пор этот добрый полубог соединялся в их представлении с обильными пиршествами, вакциной и ланцетами отечески заботливого правительства.

— А завтра я возвращаюсь к себе домой, — сказал Джан Чинн немногим своим верным приверженцам, которых не могли победить ни спиртные напитки, ни переедание, ни распухшие железы. Детям и дикарям трудно постоянно относиться благоговейно к воздвигнутым ими идолам, и потому они чрезвычайно весело проводили время с Джаном Чинном. Упоминание его о возвращении домой омрачило весь народ.

— А сахиб не вернётся? — спросил тот, кому первому привили оспу.

— Посмотрим, — осмотрительно ответил Чинн.

— Приходи сюда как белый человек, приходи как молодой человек, которого мы знаем и любим, потому что, как ты один знаешь, мы люди слабые. Если бы мы снова увидели твоего… твоего коня…

Они собирались с мужеством.

— У меня нет коня. Я пришёл с Буктой. О чем вы говорите?

— Ты знаешь… Тот, кого ты выбрал как своего ночного коня.

Маленькие люди толпились в страхе и ужасе.

— Ночного коня? Букта, что это за новые детские россказни?

Букты бывал безмолвен в присутствии Чинна с ночи своего дезертирства и теперь был благодарен за случайно брошенный им вопрос.

— Они знают, сахиб, — шепнул он. — Это Заоблачный Тигр. Тот, что появляется оттуда, где ты некогда спал. Это твой конь, каким он и был на протяжении трех поколений.

— Мой конь! Это пригрезилось бхилям.

— Это не призрак. Разве призраки оставляют следы в глине? Зачем такая скрытность перед твоим народом? Они знают о ночных поездках и они… они…

— Боятся и хотели бы, чтобы они прекратились?

Букта кивнул головой и сказал:

— Если он тебе не нужен больше. Он — твой конь.

— Значит, этот конь оставляет следы? — сказал Чинн.

— Мы видели их.

— Можете вы найти эти следы и пройти по ним?

— При дневном свете… если кто-нибудь пойдёт с нами и, главное, будет стоять вблизи.

— Я буду стоять совсем близко, и мы устроим так, что Джан Чинн не будет больше ездить.

Бхили несколько раз громко повторили эти слова.

С точки зрения Чинна, путь, по которому ему пришлось вести бхилей, был самый обыкновенный. Он шёл вниз по горе, по растрескавшимся скалам, может быть, не безопасным, если не соблюдать осторожности, но не хуже многих, по которым ему приходилось ходить. Однако его спутники решительно отказались загонять дичь и только шли по следу, обливаясь потом при каждом шорохе. Они указывали на громадные следы, которые спускались по горе на несколько сотен футов ниже могилы Джана Чинна и исчезали в пещере с узким входом. Это была дерзко открытая тропинка, проложенная, очевидно, без всякого намерения скрыть её.

— Негодяй, должно быть, не хочет платить податей или пошлин, — пробормотал Чинн, прежде чем спросить своего друга: на что больше похожи эти следы — на следы зверя или человека?

— Зверя, — услышал он в ответ. — Две телки в неделю. Мы пригоняем их для него к подножию горы. Таков его обычай. Если бы мы этого не делали, он стал бы преследовать нас.

— Шантаж и грабёж, — сказал Чинн. — Не могу сказать, чтобы мне нравилось идти в пещеру за ним. Что же делать?

Бхили отступили, когда Чинн стал за утёсом с ружьём наготове. Тигры, как он знал, животные робкие, но тот, которого кормили так долго скотом, да ещё в таком количестве, может оказаться слишком храбрым.

— Он говорит, — шепнул кто-то сзади. — Он, видно, чует…

— Ну, черт возьми, что за дьявольская сила! — сказал Чинн. Из пещеры доносился сердитый рёв — настоящий вызов.

• Предыдущая
• 16/40
• Следующая