Обрученные - Каунди (Конди) Элли - Страница 54

• Предыдущая
• 54/62
• Следующая

— Кассия! — окликает меня Эми со своего крыльца. — Куда ты бежишь?

Из-за криков Аиды Кай меня не слышит. Они уже почти у ступеней платформы. В свете фонаря я вижу его закованные в наручники руки.

Точно так же, как на его рисунке.

— Кай! — снова кричу я, и он вскидывает голову. Поворачивает ко мне лицо, но я слишком далеко, чтобы видеть его глаза. Я должна увидеть его глаза.

Еще один офицер отделяется от группы и направляется в мою сторону. Надо было подбежать ближе, прежде чем кричать, но я боялась не успеть. Я уже почти рядом.

Часть моего сознания старается понять, что происходит. Они везут его на место новой работы? Если так, почему так рано утром? Почему так расстроилась Аида? Разве она не должна радоваться, что у него есть шанс на что-то лучшее, чем мытье контейнеров? Почему он в наручниках? Он пытался бороться с ними? Или они видели наш поцелуй и все произошло из-за него?

Я вижу, как к остановке подходит аэропоезд. Но это не тот серебристо-белый поезд, на котором мы все обычно ездим. Это угольно-серый состав дальнего следования; такие ходят только за пределы Сити. У него и звук другой: более низкий, более громкий, чем у белого поезда.

Что-то неправильно.

И если я не была уверена в этом до сих пор, то слова Кая, обращенные ко мне в тот момент, когда они вталкивают его на ступени, все подтверждают. Потому что там, на глазах у всех, его инстинкт выживания уступает место другому инстинкту.

Он выкрикивает мое имя: «Кассия!»

И в этом единственном слове я слышу все. Что он любит меня. Что ему страшно. И еще я слышу в этом крике — прощай. Он хотел сказать это вчера на холме. Он знал. Он едет не просто на место новой работы, он уезжает туда, откуда не надеется вернуться.

Я слышу мягкие шаги по траве позади меня и твердые по металлу — впереди. Оглядываюсь и вижу офицера, который спешит ко мне, а впереди — чиновника, сбегающего с металлических ступеней. Аида больше не кричит. Теперь они хотят остановить меня, как они утихомирили ее.

Я не могу до него добраться. Не так. Я не могу оттолкнуть офицера от ступеней. У меня не хватит силы, чтобы бороться с ними, и скорости, чтобы убежать от них.

«Покорно в ночь навек не уходи».

Эти слова... Может быть, Кай произнес их сейчас, и они вошли в мое сознание, или просто они всегда со мной, или дедушка пустил эти крылатые, как ангелы, слова ниоткуда — на ветер, в эту почти ночную мглу, нам обоим.

Я поворачиваю к торцу платформы, бегу по цементу. Кай видит, что я делаю, и всем телом кидается ко мне, завоевав только одну секунду свободы, прежде чем его схватили.

Но этого достаточно.

В тот момент, когда он перегибается через край освещенной платформы, я вижу то, что стремилась увидеть, — его глаза, полные жизни и огня. И я знаю, что он не оставит борьбу. Даже если это будет только тихое внутреннее сопротивление, которое не всегда заметно. И я тоже не оставлю борьбу.

Окрики чиновников и гул приближающегося поезда заглушат мои слова. Кай не услышит ни слова. И тогда, среди всего этого шума, я указываю рукой на небо. Я надеюсь, он понимает, что я имею в виду, потому что я имею в виду очень многое: мое сердце всегда будет лететь за ним, я «не уйду покорно», я найду способ и полечу, как ангелы из сказок, и отыщу его.

И я знаю: он понимает, когда смотрит прямо на меня, в мои глаза. Его губы беззвучно шевелятся, но я знаю, что он говорит: слова стихотворения, которое во всем мире знают только двое. В глазах слезы, но я их смахиваю. Потому что, если есть момент в моей жизни, когда взгляд должен быть ясным, то этот момент настал.

Офицер подбегает ко мне первым, хватает за руку и тянет назад.

— Оставьте ее, — говорит мой отец. Даже не представляла, что он может так быстро прибежать. — Она ничего не сделала.

Мама и Брэм спешат по траве в нашу сторону. За ними — Ксандер и его семья.

— Она вызвала беспорядок, — хмуро произносит офицер.

— Конечно, вызвала, — отвечает отец. — Они хватают и увозят друга ее детства почти ночью. Его мать кричит. Что происходит?

Я слышу, как громко говорит отец, задавая свои вопросы, и бросаю взгляд на маму, чтобы понять, что она чувствует. И вижу, что она гордится им.

К моему удивлению, отец Ксандера тоже вступает в разговор:

— Куда они увозят мальчика?

Чиновник в белой форме объясняет, кратко и формально. Голос звучит громко, так что слышно всем собравшимся:

— Приношу извинения за прерванный сон. Этот молодой человек переведен на другое место работы. Мы пришли, чтобы его транспортировать. Поскольку его место работы за пределами Провинции Ориа, его мать взволнована и расстроена.

Но почему столько офицеров? Почему столько официальных лиц? И зачем наручники? В объяснении чиновника нет смысла, но после короткой паузы все кивают, принимая его. Кроме Ксандера. Он открывает рот, намереваясь что-то сказать, но, взглянув на меня, закрывает его.

Весь адреналин, погнавший меня за Каем, улетучивается, и ужасная реальность глубоко ранит меня. Куда бы Кая ни отправили, это случилось из-за меня. Из-за моей сортировки или из-за моего поцелуя. В любом случае — это моя вина.

— Ложь, — вдруг произносит Патрик Макхэм. Все поворачиваются и смотрят на него. Даже сейчас, кода он стоит здесь в ночной пижаме, его тонкое, худое лицо со следами пережитых страданий выражает чувство собственного достоинства, которого ничто не может коснуться. Такое выражение я знаю еще только у одного человека. И хотя Патрик и Кай — не родственники по крови, они оба обладают этой внутренней силой и благородством.

— Чиновники сказали Каю и другим рабочим, — говорит Патрик, глядя на меня, — что им предложат другую работу. Лучшую. На самом деле они посылают их в Отдаленные провинции воевать.

Я откидываюсь назад, как от удара. Мама протягивает руку, чтобы поддержать меня.

Патрик продолжает говорить:

— Война с врагом развивается не в нашу пользу. Им нужно больше солдат. Все местные крестьяне мертвы. Все до одного. — Он делает паузу и продолжает говорить как бы сам с собой: — Мне следовало знать, что они берут людей со статусом «Отклонение» в первую очередь. Мне следовало знать, что Кай будет в списках... Я думал, что раз уж мы прошли через такое... — Его голос прерывается.

Аида в бешенстве, вне себя, поворачивается к нему:

— Мы иногда забывали. Но не он! Он не забывал никогда. Он знал, что к этому идет. Вы видели, как он боролся? Видели вы его глаза, когда его уводили? — Она обнимает Патрика за шею, и он прижимает Аиду к себе. Звуки ее рыданий разносятся в холодном утре. — Он уехал умирать! Это был смертный приговор! — Она отпрянула от Патрика и кричит чиновникам: — Он уехал умирать!

К ним подбегают два чиновника, связывают им обоим за спиной руки и отгоняют прочь. Голова Патрика откидывается назад, когда один из чиновников затыкает ему рот кляпом, чтобы заставить замолчать. То же самое делают с Аидой, чтобы заставить ее не кричать. Я никогда не видела и не слышала, чтобы чиновники применяли силу. Неужели они не понимают, что их действия подтверждают правдивость слов Патрика и Аиды?

Рядом с нами садится аэромобиль и изрыгает из себя еще группу чиновников. Офицеры толкают Макхэмов к машине, Аида тянется рукой к руке мужа. Ей не хватает нескольких сантиметров до прикосновения — единственного утешения, которое могло бы ее сейчас успокоить.

Я закрываю глаза. Если бы я могла не слышать ее криков, которые эхом отдаются в моих ушах, и слов, которые я никогда не забуду. «Он едет умирать». Я хочу, чтобы мама увела меня домой и уложила в постель, как она делала, когда я была маленькая. Без тени беспокойства смотрела я тогда в окно на осенний вечер и не знала, что это такое, когда хочешь вырваться на свободу.

— Извините.

Я узнаю этот голос. Это «моя» чиновница, та самая, с зеленой лужайки. Рядом с ней стоит чиновник со знаком отличия самого высокого ранга в правительстве: три золотые звезды, сверкающие в свете уличного фонаря. Вокруг все стихает.

• Предыдущая
• 54/62
• Следующая