Обрученные - Каунди (Конди) Элли - Страница 43

• Предыдущая
• 43/62
• Следующая

— Брэм! — кричу я.

Его комната пуста.

Бегу через холл в комнату родителей. Мама вчера вечером вернулась из командировки. Они должны быть дома. Но в их комнате тоже никого нет, и по всему видно, что ее покинули в спешке. Простыни смяты, одеяло на полу. Бегу обратно. Давно я не видела постель родителей неубранной, и, несмотря им страх, интимность этих смятых простыней привлекает мое внимание.

— Кассия? — слышу мамин голос.

— Где ты? — зову я в панике, поворачиваясь в иные стороны.

Она бежит ко мне через холл. На ней ночная рубашка, ее длинные светлые волосы летят вслед за ней, и вся она кажется какой-то неземной до тех пор, пока ее сильные руки не заключают меня в объятия.

— Что случилось? — спрашивает она меня. — Ты в порядке?

— Кто-то кричит, — отвечаю я, оглядываясь в поисках источника крика, и тут же в добавление к истошному крику слышу еще один звук: удар металла по дереву.

— Это не крик, — говорит мама печально. — Это пилы. Они спиливают клены.

Я кидаюсь на крыльцо, где уже стоят отец и Брэм. Многие жители городка тоже вышли из своих домов; как и мы, в ночных рубашках и пижамах. Этот интимный момент так шокирует меня, что я невольно делаю шаг назад. Я не могу вспомнить, чтобы я видела стольких своих соседей в такой одежде когда-нибудь.

Или нет, видела. Когда Патрик Макхэм после смерти сына вышел на улицу в ночном белье и бегал по ней в таком виде туда и обратно, а отец Ксандера, мистер Кэрроу, подошел к нему и увел домой.

Пила вонзается в ствол нашего клена так легко, что сначала кажется — ничего не происходит, кроме ее визга. Дерево еще стоит, будто оно в порядке, но оно уже мертво. Минута — и оно падает.

— Зачем? — спрашиваю у мамы.

Но она не отвечает, и тогда отец, обняв ее одной рукой, объясняет:

— С кленами слишком много проблем. Упавшие осенью листья выглядят неопрятно. Кроме того, клены растут неравномерно. Например, у нас он слишком большой, у Эми — слишком маленький. Некоторые из них болеют. Так что их все придется срубить.

Я смотрю на наше дерево. Его листья еще поворачиваются к солнцу, еще готовы впитать в себя его свет. Они еще не знают, что умерли. Наш двор выглядит по-другому без этого высокого клена, стоявшего перед домом. Все предметы кажутся меньше.

Смотрю вдаль на двор Эми. Он, в отличие от нашего, не очень изменился, когда не стало их унылого маленького клена. Он всегда был низеньким и Чахлым, с небольшой кучкой листьев на вершине.

— Эми не так грустно, как нам, — говорю я. — Ее деревце — не такая большая потеря.

— Нам всем грустно, — возражает мама с горечью в голосе.

Прошлой ночью я не могла заснуть и приникла стене — послушать, о чем разговаривают родители. Они говорили тихо, и я не могла расслышать многих слов. Мамин голос звучал печально и устало. В конце концов, я перестала прислушиваться и забралась обратно в постель.

Сейчас мама кажется сердитой, стоя перед домом со скрещенными на груди руками.

Спилив наше дерево, рабочие с пилами в руках ринулись к другим домам. Эта часть работы была легкой. Корчевать пни с корнями будет труднее.

Отец стоит, обняв маму. Он не так любит деревья, как она. Но он любит другие вещи, которые тоже были уничтожены, и он ее понимает. Мама любит растения; папа — историю вещей. И они любят друг друга.

А я люблю их обоих.

Нарушив правила, я причиню боль не только себе, Каю и Ксандеру. Я раню всех, кого люблю.

— Это предупреждение, — произносит мама почти беззвучно.

— Но я ничего плохого не сделал! — восклицает Брэм. — Я даже в школу уже давно не опаздывал.

— Это предупреждение не тебе, — объясняет мама, — а кое-кому другому.

Отец кладет руки маме на плечи и смотрит ни нее так, будто они здесь одни.

— Молли, клянусь, я не делал ничего предосудительного...

Тут я открываю рот, чтобы сказать о том, что :это я во всем виновата. Но прежде чем отец договорил, а я начала, говорит мама:

— Это предупреждение мне.

Поворачивается и уходит в дом, прикрыв рукой глаза. Я смотрю на нее, и чувство вины пронзает меня, как пила — дерево.

Я не думаю, что это предупреждение маме.

Если бы чиновники могли видеть мои сны, вчерашний сон их бы обрадовал. Конец истории Кая и сожгла в печи, но последний рисунок стоял у меня перед глазами. Красное солнце застыло низко в небе, когда за Каем пришли чиновники.

Вначале я увидела во сне Кая, окруженного чиновниками в их белых униформах, а позади него в красном небе близко к линии горизонта застыли солнце. Я не могла бы сказать, вставало оно или садилось; во сне я не имела понятия о направлении. На лице Кая нет страха, руки не дрожат, он спокоен. Но я знаю, что он боится. Когда красный свет солнца падает на его лицо, оно кажется окровавленным.

Мне не хотелось бы видеть эту сцену в реальной жизни, но я должна знать больше: как ему удалось спастись? Что произошло?

Два желания борются во мне: желание избежать опасности и желание знать. И я не могу сказать, карте из них победит.

Мама почти не разговаривает, пока мы едем вместе в Древесный питомник. Иногда она смотрит на меня с улыбкой, но я знаю, что мысли ее далеко. Когда я задаю вопрос о ее поездке, она отвечает осторожно, и я замолкаю.

Кай едет в том же поезде. Потом мы с ним вместе идем к подножию холма. Я стараюсь держаться дружески, но сдержанно, хотя мне все время хочется взять его за руку, заглянуть в глаза и спросить о его истории: что произошло потом?

Нескольких секунд, проведенных в лесу наедине, хватает, чтобы я потеряла самоконтроль. Я должна спросить его. Мы идем вверх, к тому месту, которое мы в прошлый раз пометили. Когда я дотрагиваюсь до него, он улыбается мне. Это согревает мое сердце и мешает убрать руку. Я просто не знаю, как смогу это сделать, хотя его безопасности я желаю еще больше, чем его самого.

— Кай, ко мне вчера приходила чиновница. Она знает про нас. Они знают.

— Конечно знают.

— Они и с тобой говорили?

— Да.

Для человека, который всю жизнь старался избегать внимания чиновников, он держится удивительно спокойно. Глаза глубокие, как всегда, но в них появилась уверенность, которой я раньше не замечала.

— Тебя это не беспокоит?

Кай не отвечает. Вместо ответа он достает из кармана лист бумаги и протягивает его мне. Листок не похож на оберточную бумагу или бывшую в употреблении салфетку — бумага белая и чистая. Вид но, что писал на ней не он сам. Это что-то распечатанное с порта или скрайба, но как-то незнакомо.

— Что это? — спрашиваю я.

— Запоздалый подарок тебе ко дню рождения. Стихотворение.

Я стискиваю челюсти. Стихотворение? Как? И Кай спешит успокоить меня.

— Не беспокойся. Мы скоро уничтожим его, чтобы не было неприятностей. Его нетрудно запомнить.

Его лицо светится радостью, и я вдруг понимаю, что он немного похож на Ксандера, когда у него такое открытое и счастливое лицо, как сейчас. Я вспоминаю, как увидела Ксандера, а потом Кая на экране на следующий день после моего Обручения. Теперь я вижу только Кая. Только Кая, и никого больше.

Стихотворение.

— Ты его написал?

— Нет. Его написал автор того стихотворения: «Покорно в ночь навек не уходи...»

— Как? — Я в изумлении. В школьном порте нет других стихотворений Дилана Томаса.

Кай качает головой, уклоняясь от прямого ответа.

— Здесь не все стихотворение. Я смог позволять себе только часть строфы. — Прежде чем я успеваю спросить, что он дал в обмен на стихотворение, он немного нервно откашливается и смотрит вниз на свои руки. — Оно мне понравилось, потому что здесь говорится о дне рождения и потому что оно напоминает мне о тебе. О том дне, когда я впервые увидел тебя у воды в бассейне. — Он смущен, и я вижу следы печали на его лице. — Оно тебе нравится?

Я держу в руках листок, но мои глаза так застланы слезами, что я не могу читать.

— Послушай, — говорю я и протягиваю ему обратно листок, — прочти его, пожалуйста, мне. — Я поворачиваюсь и бреду между деревьями, потрясенная красотой его подарка и зыбкой гранью между возможным и невозможным.

• Предыдущая
• 43/62
• Следующая