Обрученные - Каунди (Конди) Элли - Страница 20

• Предыдущая
• 20/62
• Следующая

У нас есть все, что необходимо для долголетия, — идеальный брак, здоровое тело. И мы живем долго и счастливо. И умираем в восьмидесятый день своего рождения, окруженные любящими родственниками, прежде чем нас настигнет слабоумие. Рак, сердечная недостаточность и другие смертельные болезни почти полностью истреблены. Мы ближе к совершенству, чем любые человеческие общества, существовавшие до нас.

Мои родители беседуют наверху, брат готовит уроки, а я бегу в никуда. Каждый в этом доме делает то, что должен. Все будет отлично. Мои ноги топают по ленте тренажера, и беспокойство уходит от меня шаг за шагом. Шаг за шагом шаг за шагом шаг за шагом.

Я устала, не смогу больше сделать ни шага, когда тренажер снова сигналит, замедляется и останавливается. Совершенный хронометраж, запрограммированный Обществом. Моя голова склоняется, мне трудно дышать. На вершине этого холма смотреть не на что.

Брэм сидит на краю моей кровати, поджидая меня. Он держит что-то в руках. Сначала я думаю, что это мой медальон, и в страхе делаю шаг вперед. Он нашел стихи? Но потом понимаю, что это дедушкины часы — артефакт Брэма.

— Несколько минут тому назад я послал сообщение чиновникам, — говорит Брэм. Его круглые глаза смотрят на меня, усталые и печальные.

— Зачем ты это сделал? — спрашиваю я в шоке. Что ему нужно от чиновников после того, что здесь случилось сегодня?

Брэм протягивает мне часы:

— Я подумал, может быть, они добудут немного ткани из них. Ведь дедушка так часто до них дотрагивался.

Надежда выстреливает в мою кровь, как адреналин. Достаю с полки полотенце и вытираю лицо.

— И что они сказали? Они ответили тебе?

— Они ответили, что этого недостаточно. Что это не сработает. — Он стирает рукавом пятна, которые его пальцы оставили на блестящей поверхности часов. И глядит на них так, будто они могут что-то сказать ему.

Но они не могут. Брэм еще не знает даже, как узнавать время. Кроме того, дедушкины часы уже давно не ходят. Это просто красивый артефакт. Тяжелый, одетый в серебро и стекло. Ничего похожего на узкие пластиковые полоски, которые мы носим теперь.

— Послушай, я похож на дедушку? — спрашивает Брэм с надеждой в голосе и примеряет часы на руку. Браслет провисает на его тонком запястье. Брэм, кареглазый, худой и маленький, в этот момент действительно немного похож на дедушку.

— Очень похож, — отвечаю я.

Интересно, а во мне есть что-нибудь от дедушки? Я уже могу сказать, что люблю, как и он, подниматься в горы. Люблю читать Сто стихотворений. Это были его пристрастия, но это и мои пристрастия. Думаю о других дедушке и бабушке из сельскохозяйственных районов, о Кае Макхэме и Отдаленных провинциях, о вещах, о которых ничего не знаю, и местах, которые никогда не увижу.

Брэм улыбается моему ответу и с гордостью смотрит на часы.

— Брэм, тебе нельзя брать часы в школу. Могут быть неприятности.

— Знаю.

— Ты видел, что было с папой, когда к нему пришли чиновники. Ты же не хочешь, чтобы они пришли к тебе за нарушение правил об артефактах?

— Я никуда их не буду брать. Не хочу потерять их. — Он дотрагивается до серебряной коробочки, которую мне дали на Банкете обручения. — Можно, я положу их сюда? Мне кажется, это надежное место. Особенное.

Он неуверенно пожимает плечами.

— Хорошо, — говорю я немного нервно. Смотрю, как он открывает коробочку и бережно кладет туда часы рядом с микрокартой. И даже не смотрит на медальон, который лежит на полке, и я ему за это благодарна.

Позже, уже ночью, когда совсем стемнело и Брэм ушел спать, я открываю медальон и вынимаю из него листок. Не заглядывая в него, кладу его в карман платья, приготовленного на следующий день. Завтра я постараюсь найти какой-нибудь мусоросжигатель подальше от дома и брошу листок туда. Не хочу, чтобы кто-нибудь увидел, как я это сделаю здесь. Теперь это слишком опасно.

Я ложусь в постель и смотрю в потолок, стараясь снова представить себе дедушкино лицо. И не могу вернуть его. В нетерпении поворачиваюсь и натыкаюсь на что-то твердое. Мой контейнер для таблеток. Наверно, я выронила его, когда снимала платье. Не свойственная мне небрежность.

Я сажусь в кровати. Подернутый туманом свет уличных фонарей проникает в комнату через окно. Его достаточно, чтобы видеть таблетки, которые я, отвинтив крышку контейнера, высыпаю на кровать. Мгновение, пока не привыкли глаза, мне кажется, что все таблетки одного цвета. Но потом я начинаю различать цвета. Таинственная красная таблетка. Синяя, которая поможет нам пережить любую непредвиденную ситуацию, поскольку даже Общество не может постоянно контролировать все явления природы.

И зеленая таблетка.

Большинство людей, которых я знаю, время от времени принимают зеленые таблетки. Перед каким-нибудь тестом. Перед Банкетом обручения. Когда нужно успокоиться. Если вы принимаете их не чаще, чем один раз в неделю, Общество не обратит на это внимания.

Но я никогда не принимала зеленых таблеток. Из-за дедушки.

Я очень гордилась, когда мне впервые доверили их носить, и показала ему контейнер.

— Посмотри, — сказала я ему, отвинтив крышку серебристого контейнера. — Сейчас у меня есть синяя и зеленая. Мне нужна только красная, чтобы стать взрослой.

— А-а, — сказал дедушка. Казалось, мои слова произвели на него впечатление. — Ты взрослеешь, это несомненно. — Мы прогуливались по лужайке около его дома. — Принимала ли ты хоть раз зеленые таблетки?

— Еще нет. Но на следующей неделе мне придется представлять одну из Ста картин на уроке культуры. Может быть, я приму таблетку. Немного боюсь выступать перед всеми.

— Что за картина? — спросил он.

— Номер девятнадцатый, — ответила я. Он взглянул на меня задумчиво, стараясь припомнить, что это за картина. Он не знает... не знал Сто картин так же хорошо, как Сто стихотворений. И все-таки после недолгого размышления вспомнил. — Это картина Томаса Морана, — догадался он, и я кивнула. — Мне нравится ее колорит.

— А мне нравится небо, — сказала я. — Облака так драматичны, наверху и в каньоне.

В картине ощущается нависшая опасность. Стремительные серые тучи, зазубренные скалы. И это мне тоже нравилось.

— Да, — заключил он. — Это прекрасная живопись.

— Там все красиво, так же как здесь, — сказала я, хотя на той лужайке все было по-другому. Она была усыпана цветами всех оттенков, которые нам запрещено носить: розовыми, желтыми, красными, ошеломляющими своей яркостью. Они притягивали взгляд и наполняли воздух ароматом.

— Зеленая лужайка, зеленая таблетка, — произнес дедушка. Потом посмотрел на меня и улыбнулся: — Зеленые глаза у зеленой девочки.

— Это звучит как стихотворение, — заметила я, а он рассмеялся.

— Спасибо. — Он помолчал минутку. — Я бы не советовал тебе принимать таблетку, Кассия. Даже перед твоим докладом. А может быть, и никогда. Ты достаточно сильна, чтобы обойтись без нее.

Сейчас я лежу на боку, ощупывая рукой зеленую таблетку. Наверное, я не стану ее принимать, даже этой ночью. Дедушка считал меня достаточно сильной, чтобы обойтись без таблетки. Я закрываю глаза и думаю о дедушкиных стихах.

Зеленая таблетка. Зеленая лужайка.

Зеленые глаза. Зеленая девочка.

Когда я засыпаю, мне снится, что дедушка дарит мне букет роз.

— Прими их вместо зеленой таблетки.

Я так и делаю. Я обрываю лепестки с каждого цветка. К моему удивлению, на каждом лепестке написано слово — слово из стихотворения. Они расположены в неправильном порядке, и это озадачивает меня. Но я беру их в рот и пробую на вкус. Они горькие, такие же горькие, какой, по моему представлению, должна быть зеленая таблетка. И я знаю, что дедушка прав: если я хочу сохранить стихи, я должна сохранить их внутри себя.

Когда я просыпаюсь утром, я вижу, что зеленая таблетка по-прежнему в моей руке, а слова стихов до сих пор у меня на губах.

Звуки, сопутствующие завтраку, проникают из кухни через холл в мою комнату. Звонок, возвещающий о прибытии еды, свободно проходит сквозь все щели. Стук — это Брэм чем-то стучит. Скрипят стулья; звучат голоса — родители разговаривают с Брэмом. Вскоре запах еды просачивается под мою дверь, а может быть, проникает сквозь тонкие стены нашего дома, которые пропускают все, что угодно. Запах знакомый — это запах витаминов и чего-то металлического, возможно фольги.

• Предыдущая
• 20/62
• Следующая