Чернильная кровь - Функе Корнелия - Страница 65
- Предыдущая
- 65/123
- Следующая
Не глядя на Фарида, она вытащила из-за пояса пергамент Фенолио. Разбирать буквы в полумраке пещеры было трудно.
— Что это? — Фарид поднялся.
— Слова. Всего лишь слова, но и то лучше, чем ничего.
— Подожди. Я тебе посвечу!
Фарид потер друг об друга кончики пальцев, что-то зашептал, и вскоре на ногте у него появилось пламя. Он тихонько подул на огонек, пока тот не вытянулся, как пламя свечи, и поднес палец к пергаменту. Буквы заблестели в трепещущем свете, как будто Розенкварц обвел их свежими чернилами.
«Бесполезно! — говорил какой-то голос в душе Мегги. — Проку от них не будет! Мо далеко, очень далеко, а может быть, его уже нет в живых». «Замолчи! — приказала Мегги этому голосу. — Больше я все равно ничего не могу сделать, совсем ничего!» Она подтянула к себе испачканное кровью одеяло, положила на него пергамент и провела пальцами по губам. Малышка все еще стояла на пороге пещеры, поджидая маму.
— Читай, Мегги! — Фарид ободряюще кивнул ей.
И она стала читать, вцепившись ногтями в одеяло, пропитанное кровью Мо.
— «Мортимер почувствовал боль… — Ей казалось, что она сама чувствует эту боль в каждой букве, которую произносил ее язык, в каждом слове, выходившем изо рта. — Рана пылала. Она пылала, как ненависть в глазах Мортолы, когда старуха выстрелила в него. Может быть, эта ненависть и высасывала из него жизнь, делала его все слабее и слабее. Он чувствовал горячую влагу собственной крови на коже, чувствовал, как смерть тянется к нему. Но вдруг рядом оказалось еще что-то: слова. Слова, смягчавшие боль, охлаждавшие лоб и говорившие о любви, только о любви. От них становилось легче дышать и закрывалась рана, через которую проникала смерть. Он ощущал их звук кожей и глубиной сердца. Все громче и отчетливее доносились слова сквозь тьму, грозившую поглотить его. И вдруг он узнал произносивший их голос. Это был голос его дочери, и Белые Женщины отдернули руки, словно ее любовь обожгла их».
Мегги закрыла лицо руками. Пергамент свернулся в трубочку у нее на коленях, как будто сам понимал, что его дело сделано. Солома колола ее сквозь платье, как тогда, в застенке, где Каприкорн запер их с Мо. Она почувствовала, что ее гладят по голове, и на одно безумное мгновение подумала, что слова Фенолио вернули Мо сюда, в пещеру, целым и невредимым, и все снова хорошо. Но, подняв голову, увидела, что это всего лишь Фарид.
— Это было чудесно! — сказал он. — Я уверен, что подействовало. Вот увидишь.
Но Мегги покачала головой.
— Нет! — прошептала она. — Это всего лишь красивые слова, а мой отец сделан не из слов Фенолио, а из плоти и крови.
— Ну и что? Что из этого? — Фарид отвел ее руки от заплаканного лица. — Может быть, на самом деле все состоят из слов. Вот посмотри на меня. Можешь даже ущипнуть. Разве я из бумаги?
Нет, не похоже. И Мегги невольно улыбнулась сквозь слезы, когда он поцеловал ее.
Вскоре после ухода Сажерука они услышали шаги в лесу. Фарид развел костер, как советовал ему Сажерук, и Мегги присела у огня бок о бок с ним. Малышка пристроилась рядом, положив голову ей на колени. Крапива ни слова не сказала, увидев в сгущавшихся сумерках разоренный лагерь. Она молча ходила от одного мертвеца к другому, пытаясь услышать где-нибудь биение живого сердца, а Небесный Плясун слушал с застывшим лицом то, что велел передать ему Сажерук. Фарид, видимо, только теперь понял, что Мегги, как и он, не собирается возвращаться в Омбру, когда услышал, что она просит Небесного Плясуна передать весточку не только Роксане и комедиантам, но и Фенолио. По его неподвижному лицу невозможно было догадаться, сердит его это решение или радует.
— Я передам письмо для Фенолио! — Мегги с тяжелым сердцем вырвала листок из блокнота, подаренного Мо. Но разве могла она использовать этот подарок лучше, чем для его же спасения? Если только она еще может его спасти… — Ты найдешь его на улице сапожников, в доме Минервы. Очень важно, чтобы никто, кроме него, не видел этого письма.
— Я знаю Чернильного Шелкопряда! — Небесный Плясун смотрел, как Крапива накрывает лицо очередному мертвецу изорванным плащом. Потом, нахмурив лоб, он перевел глаза на исписанный листок бумаги. — Случалось, что гонцов вешали за буквы, которые они несли за поясом. Надеюсь, тут ничего такого не написано? Не говори, не надо! — отмахнулся он, когда Мегги хотела ответить. — Вообще-то я всегда прошу прочитать мне слова, которые беру с собой, но сейчас у меня такое чувство, что лучше мне их не знать.
— Что она могла написать? — горько сказала Крапива. — Наверное, благодарит старика за то, что его песни привели ее отца на виселицу. Или просит написать для него предсмертную песню, последнюю песню Перепела. Я сразу почуяла беду, как только увидела шрам у него на руке. Я всегда считала, что Перепел — выдумка, как все эти благородные принцы и принцессы, о которых поется в песнях. «Ну, стало быть, ты ошибалась, Крапива! — сказала я себе. — И уж конечно ты не первая, кто заметил шрам». А Чернильному Шелкопряду, как на грех, понадобилось точнехонько его описать. Провалиться бы старому простофиле вместе с его дурацкими песнями! И так уже несколько человек повесили, принимая за Перепела, а теперь Змееглав, похоже, поймал настоящего, и на этом игра в героя закончилась. Защищать слабых, грабить сильных… да, звучит все это прекрасно, но герои бессмертны только в песнях, и твой отец тоже скоро, слишком скоро поймет, что маска не спасает от смерти.
Мегги сидела молча и во все глаза смотрела на старуху. О чем она говорит?
— Что ты глядишь на меня так ошалело? — прикрикнула на нее Крапива. — Ты что, думаешь, Змееглав послал сюда своих людей ради двух-трех стариков и беременных женщин? Или ради Черного Принца? Ерунда! Принц от Змея никогда не прятался. Нет. Кто-то прокрался во Дворец Ночи и нашептал в ухо Змею, что в тайном лагере комедиантов лежит раненый Перепел, так что остается только прийти и забрать его заодно с несчастными фиглярами, приютившими его. Тот, кто это сделал, знает наш лагерь и уж конечно получил немало серебра за предательство. Змееглав устроит из казни целое представление, Чернильный Шелкопряд напишет об этом трогательную поэму, и, может быть, вскоре еще один смельчак наденет птичью маску, потому что песни будут петь и дальше, когда труп твоего отца давно уже закопают за Дворцом Ночи.
Кровь стучала в ушах у Мегги, заглушая другие звуки.
— О каком шраме ты толкуешь? — Ее слабый голосок был сейчас еле слышен.
— О шраме на его левой руке, ты наверняка его знаешь! В песнях говорится, что собаки Змееглава укусили Перепела за руку, когда он охотился в его лесу на белых оленей…
Фенолио. Что он натворил?
Мегги прижала руку ко рту. В голове у нее раздались слова Фенолио, там на винтовой лестнице к мастерской Бальбулуса: «Понимаешь, я люблю брать для своих персонажей образцы из жизни. Не все писатели так делают, но у меня они получаются тогда гораздо живее. Я беру от настоящего человека выражение лица, повадки, походку, голос, иногда родинку или шрам, то да се — и персонаж обретает плоть и дыхание, так что всякий, кто о нем читает или слышит, видит его перед собой, как живого. Для Перепела выбор был невелик…»
Мо. Фенолио взял за образец ее отца! Мегги посмотрела на спящую девочку. Сама она тоже часто спала так, уткнувшись головой в колени Мо.
— Отец Мегги — Перепел? — Фарид недоверчиво улыбнулся. — Чушь какая! Волшебный Язык даже кролика убить не способен! Не сомневайся, Мегги, Змееглав тоже скоро это заметит и отпустит его. А сейчас пошли! — Он протянул ей руку. — Нам нужно торопиться, а то мы не догоним Сажерука.
— Вы хотите идти за ним? — Крапива покачала головой на такое неразумие, а Мегги тем временем осторожно переложила голову ребенка со своих колен на траву.
— Держите на юг, если потеряете его след в темноте, — сказал Небесный Плясун. — Все время на юг, так вы в конце концов выйдете на дорогу. Только берегитесь волков, их здесь много.
Фарид кивнул:
- Предыдущая
- 65/123
- Следующая
