Благородный разбойник - Кинсейл Лаура - Страница 3

• Предыдущая
• 3/80
• Следующая

Чем старше Элейн становилась, тем больше чувствовала себя чужой среди людей, которых знала и любила всю жизнь. Она любила сейвернейкский лес, старые дубовые рощи и огромные березы, необитаемые запущенные усадьбы и тихие убежища оленей и фазанов. Любила объезжать прекрасных лошадей, которых сэр Гай разводил и выращивал для графини Меланты на ее пастбище у опушки королевского леса. Она любила своих племянников и племянниц и в сопровождении гончих и детей любила путешествовать по окрестностям Сейвернейка, невзирая на осуждение Кары и приходского священника, которые требовали от нее добродетельного поведения.

Она любила даже Кару, хотя обе порой так раздражали друг друга. Повседневный распорядок жизни в замке, установленный Карой, предмет ее гордости, казался Элейн невыносимо скучным и однообразным.

Но Раймон де Клер все изменил. Это вам не какой-то сборщик платы за право выпаса свиней в желудевом лесу Сейвернейка. Он был одним из приближенных лорда Ланкастера – придворный рыцарь самого герцога, изящный, умный, восторгавшийся свободным нравом Элейн. Он улыбался ей, подмигивал, если Кара бранила ее за неуместный смех, и Элейн чувствовала себя на верху блаженства. Он придумывал с ней развлечения, защищал от упреков сестры. В его присутствии она, казалось, была на вершине счастья, без него не переставала восхищаться его добротой, умом, любезностью.

Кара сказала, что он просто играет с Элейн, что ей лучше быть поосторожнее с человеком, который служит у Ланкастера и вращается при дворе короля. Даже сэр Гай предостерегал ее насчет Раймона. Человек может хвалить необъезженную молодую кобылу, говорил сэр Гай, но, когда дойдет до покупки, свое золото он выложит за смирную лошадь.

Элейн негодовала, вспоминая этот совет. Потом отложила книгу с пером, нагнулась к очагу и зажгла сальную свечу. Посмотрим, что они скажут, когда Раймон вернется с благословением ее опекуна на брак!

Она снова уселась на сундук с книгами, прижала к губам перчатки Раймона и глубоко вдохнула его запах. Согрев пальцы между коленями, она придвинула к себе письменные принадлежности. Элейн давно перестала говорить о своих чувствах и мечтах, держа их при себе, как и тайну своего темного ангела. Единственный человек, кто понимал Элейн, – ее великолепная, загадочная крестная леди Меланта.

Хотя она встречалась со своей крестной и опекуном всего несколько раз в жизни, эти встречи сохранились в ее памяти, как сны наяву. Леди Меланта – черноволосая вроде Элейн, царственная, словно тигрица, и столь же опасная. С леди Мелантой некого сравнить, нет простого описания, которое подходило бы ей. Кара словно боялась ее, хотя не говорила почему. Сэр Гай также испытывал благоговейный страх. Оба были чрезвычайно внимательны к своей госпоже, имя ее всегда упоминали с благодарностью и священным трепетом, словно леди Меланта – богиня, а не смертная женщина.

Когда леди Меланта одобрит предложение Раймона, им нечего будет возразить. Элейн задумчиво помешивала пером в чернильнице. Она собиралась написать стихи о том, как Раймон признался ей в любви. Кара относилась к ее поэтическим опытам с пренебрежением, считала их бесполезным занятием, советуя лучше совершенствоваться в рукоделии. Элейн стыдливо посмотрела на корзину с незаконченным шитьем. Да, по сравнению с безупречной вышивкой сестры ее работа выглядела так, будто ее сделала курица лапой.

Но Элейн предпочитала выполнять указания леди Меланты, которые та давала ей в письмах на итальянском и французском языках. Она требовала, чтобы крестница научилась разбираться в любом присланном ей документе. В Сейвернейк регулярно приходили рукописи, как интересные, так и довольно скучные, копии писем людей всех сословий – от архиепископа до наемного портного.

Элейн выхватывала эти пакеты из рук посыльного и срывала печать раньше, чем он успевал спешиться. Не важно, что давала ей читать крестная. Даже скучнейшее предписание на латыни требовало размышлений о делах, над которыми она прежде не задумывалась. Имеет ли силу клятва, если она вырвана с применением раскаленной докрасна плиты? Элейн с тревожным интересом читала рассуждения судьи, с облегчением узнав в конце документа, что жену не следует подвергать испытанию огнем и водой, чего требует муж для проверки ее добродетели.

Но еще лучше были невероятные книги вроде «Описания мира». Кара говорила, что она слышала о ней в Италии, где ее называли «Миллион небылиц», ибо всем известно, что там лишь сказки, придуманные венецианским мошенником. Тем не менее Элейн жадно впитывала каждое слово рассказов синьора Поло, писавшего о своих путешествиях в неведомый Китай, о птицах величиной со слона, о деньгах, сделанных из бумаги, и гадала, возможно ли такое на самом деле. Хотя Кара не всегда одобряла подобные вымыслы, она никогда не препятствовала сестре тратить на них время. Если графиня Меланта вверяла Элейн столь ценные вещи, как свои письма и книги, значит, оказывала великую честь.

Кроме того, леди Меланта ежегодно посылала крестнице подарки. На двенадцатый день рождения Элейн получила альбом – чистые страницы в переплете из великолепной телячьей кожи голубого цвета, с изящной застежкой искусной работы и золотым ключом. Никаких указаний насчет альбома приложено не было, поэтому Элейн стала переписывать в него самые интересные документы, прежде чем вернуть их леди Меланте, а потом начала составлять, может, и не столь ценные, но собственные тексты.

Для молитв и важных мыслей она пользовалась латынью, для стихов и маленьких баллад – мелодичным французским. Но когда Элейн повзрослела, особое удовольствие доставляла ей возможность писать о чем-то сокровенном на языке, который не знал никто, кроме нее.

Два года назад леди Меланта прислала в замок миссис Либуше, знахарку из Богемии, чтобы та обучила Элейн разбираться в лекарственных травах, хирургии, а также практическому целительству. Это, как говорилось в сопроводительном письме, должна уметь любая знатная дама.

Но за подарками леди Меланты часто скрывалось больше, чем видно глазу. Элейн научилась у знахарки не только делать мази, притирания и другие целебные средства. Она выучила ее родной язык, странный, совсем не схожий с французским, тосканским, латынью или английским. На нем-то Элейн и писала свои вдохновенные размышления.

Кара сразу невзлюбила знахарку. То забывала послать ей дрова для очага, то жаловалась, что она учит Элейн своим бесполезным варварским словам, то ее раздражало, что по снегу и по траве она ходит босиком, – это непристойно, вполне могла бы купить башмаки из тех денег, которые платит леди Меланта. Но миссис Либуше сказала только, что обувь ей мешает, она хочет чувствовать землю. Кара отвечала ей грубыми выходками. Большего она не могла себе позволить. Либуше прислала графиня Меланта, поэтому Либуше оставалась в замке.

Элейн вздохнула, постукивая гусиным пером по нижней губе. Она не осмеливалась писать любовную поэму на другом языке, но богемский язык Либуше вряд ли годился, чтобы выразить смятение, овладевшее ее душой. Элейн очень хотелось поговорить сейчас с Либуше, как они часто делали, гуляя по лугам.

Но знахарка добровольно покинула замок, когда Элейн исполнилось шестнадцать лет, оставив в ней постоянное чувство одиночества, которое не убывало до того дня, пока Раймон не сел за стол в главном зале Сейвернейка. Вдохнув запах его перчаток, Элейн начала стихотворение о радости и любви. Она тщательно выписывала каждую букву, чтобы не сделать ошибок и не испортить тонкий пергамент страницы.

– Элейн! – донесся снизу пронзительный голос Кары, не предвещавший ничего хорошего.

Элейн захлопнула книжку, забыв промокнуть чернила, и, пока сестра поднималась по лестнице, спрятала любовный амулет вместе с перчатками Раймона в сундук. Потом опустила крышку и села на нее. – Элейн!

За Карой следовал мужчина в грубой шерстяной одежде, принесший с собой запах пота и скотного двора. Элейн узнала в нем мужа той самой женщины с птичьей фермы, у которой она взяла черное перо в обмен на щепотку имбирной пудры, тайком позаимствованную у Кары. Поднявшись, Элейн сделала реверанс.

• Предыдущая
• 3/80
• Следующая