Последнее правило - Пиколт Джоди Линн - Страница 50

• Предыдущая
• 50/124
• Следующая

Я считаю, что риторический вопрос ответ имеет, но слышать этот ответ никому не хочется.

«Это платье меня полнит?»

«Неужели ты и вправду такой тупой?»

«Если лед растает и я уйду под воду, существовал ли я когда-нибудь вообще?»

«Если бы в тюрьме оказался я, неужели Джейкоб поверил бы в худшее?»

Ни с того ни с сего я сажусь на лед прямо посреди пруда. В джинсах сидеть холодно. Я представляю, как все у меня внутри замерзает. Меня найдут, а я превращусь в сосульку, в статую.

— Эй, парень, с тобой все в порядке? — подъезжает ко мне старик. — Помощь нужна?

Как я и говорил: этот ответ никто слышать не хочет.

Прошлой ночью я спал плохо, но, когда заснул, видел сон. Привиделось, что я вытаскиваю Джейкоба из тюрьмы. Мне удалось это, когда я прочел все его блокноты с записями о «Блюстителях порядка» и сымитировал поведение воров-домушников. Не успел я завернуть за угол тюрьмы, в которой держали Джейкоба, как он уже готов. «Джейкоб, — велю я, — ты должен в точности следовать моим указаниям». И он в точности их выполняет — потому-то я и понимаю, что это всего лишь сон. Он молчит, не задает вопросов. Мы на цыпочках минуем надзирателя и запрыгиваем в огромный мусорный бак, скрываясь под ворохом бумаги и другого хлама. Наконец приходит сторож и вывозит контейнер, где мы сидим, — раздается зуммер, створки запертых ворот разъезжаются в стороны. Только сторож собирается опустошить гигантский бак в мусорный контейнер, как я кричу «Давай!», мы с Джейкобом выпрыгиваем из бака и пускаемся наутек. Бежим без оглядки несколько часов, пока единственными нашими преследователями не остаются падающие звезды. В конце концов мы останавливаемся в поле, где трава по пояс, и ложимся прямо в нее.

«Я не делал этого», — говорит мне Джейкоб.

«Я тебе верю», — отвечаю я чистую правду.

В тот день, когда Джейкобу было дано задание завести друга, две малышки, с которыми он познакомился в песочнице, убежали домой, даже не попрощавшись, и оставили моего тринадцатилетнего брата одного ковыряться в песке.

Я боялся смотреть на маму, поэтому подошел к песочнице и присел на бортик. Колени доставали мне до подбородка. Я оказался слишком большим для песочницы, а зрелище того, как брат скрючился в ней, было просто ненормальным. Я поднял с земли камень и принялся швырять его в песок.

— Что ты ищешь? — спросил я.

— Аллозавра, — ответил Джейкоб.

— А как мы его узнаем, когда найдем?

Лицо Джейкоба просияло.

— У него позвонки и череп не такие тяжелые, как у остальных динозавров. Само название «аллозавр» указывает на это: буквально — «другая ящерица».

Я представил себе сверстника Джейкоба, который бы наблюдал за тем, как мой брат играет в песочнице в палеонтологов. А сможет ли он вообще завести друга?

— Тео, — внезапно шепчет он мне, — знаешь, на самом деле здесь мы динозавров не найдем.

— Да, — засмеялся я. — Но если бы нашли, вот была бы история, согласен?

— Понаехали бы журналисты, — сказал Джейкоб.

— Нас бы показали в новостях, пригласили в шоу Опры, — продолжаю фантазировать я. — Двух братьев, которые нашли в песочнице скелет динозавра. Может быть, наши изображения появились бы на сухих завтраках «Уитиз».

— Легендарные братья Хант, — усмехнулся Джейкоб. — Так бы нас называли.

— Легендарные братья Хант, — повторил я, наблюдая, как Джейкоб пытается добраться лопаткой до дна песочницы. Интересно, скоро ли я перерасту его?

Я и в самом деле не понимаю, что происходит.

Сперва я решил, что таковы правила. Сродни тому, как маму вывезли на коляске, после того как она родила Тео, хотя она и сама прекрасно могла бы идти и нести Тео на руках. Может, такова процедура, и именно поэтому приставы вывели меня из зала заседаний (на этот раз они поостереглись ко мне прикасаться). Я решил, что меня отведут к выходу из здания или некоему «отгрузочному доку», откуда обвиняемых забирают домой.

Вместо этого меня запихнули на заднее сиденье полицейской машины и два часа тридцать восемь минут везли в тюрьму.

Я не хочу находиться в тюрьме.

Здесь меня встретили совсем другие полицейские, не те, что привезли. Новые носили другую форму и задавали те же вопросы, что и детектив Метсон в участке. На потолке горели флуоресцентные лампы, как в однотипных универсальных магазинах «Уолмарт». Именно из-за освещения я не люблю ходить в эти магазины: свет мигает, иногда лампочки из-за трансформаторов шипят, и я боюсь, что на меня обрушится потолок. Даже сейчас я не могу разговаривать и каждые несколько секунд поглядываю на потолок.

— Я хотел бы позвонить маме, — обращаюсь я к тюремщику.

— А я — выиграть в лотерею, но что-то подсказывает мне, что ни один из нас не получит желаемого.

— Я не могу здесь оставаться, — говорю я.

Он продолжает печатать на компьютере.

— Не помню, чтобы я спрашивал твое мнение.

Неужели этот полицейский такой тупоголовый? Или он просто пытается действовать мне на нервы?

— Я учащийся, — объясняю я тем же тоном, как объяснял бы масс-спектрометрию человеку, который ни сном ни духом не слышал об анализе трассологических доказательств. — Мне нужно в семь сорок семь быть в школе, в противном случае я не успею заглянуть в свой шкафчик до начала занятий.

— Считай, что ты на зимних каникулах, — отвечает полицейский.

— Зимние каникулы начинаются с пятнадцатого февраля.

Он ударяет по клавише.

— Ладно. Вставай! — велит он, и я подчиняюсь. — Что у тебя в карманах?

Я смотрю вниз на пиджак.

— Руки.

— Умник, да? — интересуется офицер. — Давай выворачивай их, живо!

Сбитый с толку, я протягиваю раскрытые ладони. У меня в руках ничего нет.

— Карманы.

Я достаю пачку жевательной резинки, зеленый камешек, стеклышко, найденное на берегу моря, ленту с нашими с мамой фотографиями, бумажник. Офицер все забирает.

— Эй…

— Деньги запишут на твой счет, — объясняет он.

Я вижу, как он делает пометку на клочке бумаги, потом открывает мой бумажник, достает деньги и снимок доктора Генри Ли. Начинает пересчитывать деньги и случайно роняет пачку. Когда он снова собирает купюры, они уже сложены не по порядку.

Меня бросает в пот.

— Деньги… — говорю я.

— Я ни цента не взял, если ты об этом беспокоишься.

Я вижу, что «двадцатка» оказалась рядом с долларовой купюрой, «пятерка» перевернута, президент Линкольн лежит лицом вниз.

Я всегда слежу за тем, чтобы в бумажнике был порядок: банкноты лежат по возрастанию, лицевой частью вверх. Я никогда не брал деньги из маминой сумочки без разрешения, но иногда, когда она не видит, я лезу к ней в кошелек и раскладываю деньги по номиналам. Мне неприятна даже мысль о беспорядке; хватит того, что мелочь валяется в кармашке как зря.

— Тебе плохо? — спрашивает офицер, и я понимаю, что он пристально меня разглядывает.

— Не могли бы вы… — Я едва в силах говорить, в горле стоит комок. — Не могли бы вы разложить банкноты по порядку?

— Зачем, черт возьми?

Прижимая руку к груди, я указываю на пачку купюр.

— Пожалуйста… — шепчу я. — Сверху должен лежать один доллар.

Если хотя бы деньги будут лежать правильно, значит, есть вещи неизменные.

— Не могу поверить… — бормочет офицер, но выполняет мою просьбу.

Как только «двадцатка» оказывается внизу стопки, я с облегчением вздыхаю.

— Спасибо, — благодарю я, хотя уже заметил, что по крайней мере две банкноты лежат вверх ногами.

«Джейкоб, — уговариваю я себя, — ты можешь. И неважно, что спать придется не в своей постели. Неважно, что тебе не дали почистить зубы. Если мыслить глобально, Земля не прекратила вращаться». (Именно так любит говорить мама, когда я начинаю нервничать из-за изменений в размеренной жизни.)

Тюремщик ведет меня в другую комнату, размером не больше шкафа.

— Раздевайся, — командует он, скрещивая руки на груди.

• Предыдущая
• 50/124
• Следующая