Белая кошка - Блэк Холли - Страница 7

• Предыдущая
• 7/47
• Следующая

— А что это?

— Поможет заснуть.

Глотаю пилюли и залпом выпиваю чай.

— И чего вы не поделили? Он сам не свой, когда ты приезжаешь.

— Да ничего.

Не буду объяснять, ведь Маура мне на самом деле нравится. Не рассказывать же ей, что Филипу страшно, когда я рядом с его сыном. Из-за Лилы. Он же видел тогда мое лицо, кровь, помогал спрятать тело. Я бы на его месте тоже нервничал.

Просыпаюсь посреди ночи. Очень надо в туалет. Голова словно набита ватой. Шатаясь, бреду по ковру в коридоре. Внизу вроде кто-то разговаривает. Справляю нужду, собираюсь нажать на слив, но внезапно останавливаюсь.

— Ты что здесь делаешь? — спрашивает Филип.

— Приехал сразу, как узнал.

Деда ни с кем не перепутаешь. Он живет в Сосновой Пустоши. То ли там подцепил легкий акцент, то ли что-то из старых времен прорывается. Его городок Карни — натуральное кладбище, не дома, а могилы. Практически все жители — мастера, в основном старше шестидесяти. Умирать туда приезжают.

— Мы о нем позаботимся.

Я не ослышался? Баррон? А почему мне не сказал, что приедет? Они с Филипом вечно секретничают. Потому, что я самый младший, так мама всегда говорила. Наверняка не поэтому. Я ведь не мастер — вот почему. Дедушке тоже в голову не пришло позвать меня на семейное собрание.

Член семьи, но все равно чужой.

И убийца вдобавок, а это усугубляет ситуацию. Странное дело — почему? Ведь хотя бы на преступление способен.

— За пацаном надо присматривать. Пускай займется чем-нибудь. — Это дед.

— Отдохнуть ему надо, — отзывается Баррон, — мы же не знаем толком, что случилось. А вдруг у кого-то на него зуб? Что, если Захаров пронюхал про свою дочь? Он же до сих пор разыскивает Лилу.

От этих слов у меня волосы встают дыбом. Фырканье. Филип? Нет, дедушка:

— И что? Вы вдвоем, парочка клоунов, будете его охранять?

— До сих пор же охраняли, — парирует Филип.

Подбираюсь поближе к лестнице и пристраиваюсь возле перил, как раз над гостиной. Родственнички, наверное, на кухне заседают — очень уж хорошо слышно. Вот сейчас спущусь вниз и все им выскажу, и пускай считаются со мной.

— Может, лучше о жене побеспокоишься? Думаешь, я не вижу? А тебе не следует над ней работать.

Я уже почти опустил ногу на ступеньку, но тут останавливаюсь. «Над ней работать»?

— Мауру не впутывай. Она тебе никогда не нравилась.

— Отлично. Что в этом доме происходит — не моего ума дело. Но ты доиграешься. Как собираешься присматривать за братом?

— Он не хочет с тобой ехать.

Очень странно. Либо Филип злится, что дед командует, либо Баррон его уговорил меня оставить.

— А если Кассель и правда хотел спрыгнуть с крыши? Подумай, ему многое пришлось пережить, — не унимается дед.

— Не стал бы, — встревает Баррон. — Он в этой своей школе старается изо всех сил. Пацану просто нужно отдохнуть.

Открывается дверь спальни, и в коридор выходит Маура. Фланелевый халат чуть распахнулся, виден край трусиков.

Она сонно моргает и, кажется, совсем не удивлена, что я тут сижу.

— Что-то мне послышалось внизу. Кто там?

Пожимаю плечами. Сердце колотится как бешеное, и только через мгновение до меня доходит: ничего предосудительного я не делаю.

— Тоже услышал голоса.

Такая худенькая. Вместо ключиц как будто лезвия под кожей.

— Музыка сегодня громкая. Боюсь ребенка не услышать.

— Не волнуйся. Наверное, спит как… сном младенца.

Улыбаюсь, хоть шутка и не очень. В темноте Маура выглядит непривычно. У меня мурашки по коже.

Она усаживается рядом на ковер, поправляет халат и свешивает ноги между перилами. Можно легко пересчитать выпирающие под фланелью позвонки.

— Я от него ухожу. От Филипа.

Что он сделал с женой? Маура наверняка не знает, что над ней поработал мастер. Если заклятие любовное, то со временем оно изнашивается. Правда, иногда требуется целых шесть-восемь месяцев. Интересно знать: не навещала ли она маму в тюрьме? Спросить или лучше не надо? Мама не имеет права снимать перчатки, но ведь можно всегда проделать маленькую дырочку и на прощанье коснуться собеседника.

— Я не знал.

— Скоро. Но это секрет. Никому не скажешь?

Быстро киваю.

— А почему ты не внизу с остальными?

Пожимаю плечами:

— Младших братьев редко берут в игру.

В кухне полным ходом идет совещание. Слов не разобрать. Я болтаю без умолку: не хочу, чтобы Маура услышала, что они про нее говорят.

— Врать не умеешь. Филип умеет, а ты нет.

— Да ну! — вскидываюсь оскорбленно. — Я превосходно умею врать. Кого хочешь за пояс заткну.

— Врешь. — Маура улыбается. — А почему тебя назвали Кассель?

Сразила наповал.

— Мама любит странные имена. Папа хотел, чтобы первенца назвали в честь его — Филип. Зато уж потом она оттянулась на мне и Барроне. А Филипа, кстати, хотела назвать Джаспером.

— Ничего себе, — закатывает глаза Маура. — А может, в честь предков? Традиции вашей семьи?

— Черт знает. Тут все покрыто мраком. Папа был светлокожий блондин, фамилию Шарп наверняка наугад взял, когда документы подделывал. А насчет мамы — дедуля утверждает, что его отец был индийским махараджей и продавал калькуттские снадобья в Америку. Может, и правда. Фамилия Сингер, возможно, произошла от индийского «сингх». Но дед чего только не выдумает.

— Он как-то рассказывал, что один из ваших предков был беглым рабом.

Интересно, а про Филипа Маура что думала, когда выходила замуж? В электричках со мной вечно кто-нибудь заговаривает на непонятном языке. Как будто с такой внешностью я их должен понимать. А я никогда не понимаю и расстраиваюсь.

— Ага. Про махараджу лучше. Есть еще байка, что мы из ирокезов. Или итальянцы. И не просто какие-то там итальянцы — потомки самого Юлия Цезаря.

Смеется, довольно громко. Интересно, услышали там, внизу? Но тон голосов не меняется.

— А он был мастером? Филип не любит об этом говорить.

— Прадедушка Сингер? Не знаю.

Наверняка Маура в курсе, что дед — мастер смерти. У него же на левой руке почерневшие культи вместо пальцев. Магия вызывает отдачу. Если ты мастер смерти — колдовство убивает часть тебя. Если повезет — палец, к примеру, отсыхает, а может, легкое или сердце. Каждое проклятие воздействует на мастера. Так дедушка говорит.

— А ты всегда знал, что не можешь колдовать? Мама понимала это с самого начала?

— Нет. Она боялась, что в детстве мы случайно над кем-нибудь поработаем. Не торопила, говорила: все придет со временем.

Вспоминаю, как мама с первого взгляда вычисляла простачка, как учила нас мошенничать. Почти скучаю по ней.

— Я обычно воображал себя мастером. Однажды даже показалось, что превратил муравья в соломинку, но Баррон сказал, что нарочно меня разыграл.

— Трансформация? — Маура улыбается как-то отстраненно.

— Если уж воображать себя кем-то, так уж самым талантливым и редким мастером, правильно?

Пожимает плечами.

— Раньше я думала, что из-за меня люди падают. Каждый раз, как сестренка обдирала коленку, была уверена — из-за меня. А когда поняла, что нет, ревела от досады.

Она смотрит на дверь детской.

— Филип не хочет, чтобы мы проверяли сына. Мне страшно. А если он кого-то поранит случайно? А если его отдачей покалечит? Так бы хоть знали наверняка.

— Просто перчатки с него не снимай, пока не подрастет немного, чтобы попробовать колдовать.

Филип никогда не согласится на медицинскую проверку. На занятиях по физиологии учитель говорил: если кто-то без перчаток — риск огромный; считайте, у него ножи в руках.

— Все дети развиваются по-разному. Как мне понять, когда он достаточно подрастет? Но перчатки для малышей такие милые.

Внизу дедушка что-то объясняет Баррону на повышенных тонах:

— В былые времена нас боялись. Теперь боимся мы.

Зеваю и поворачиваюсь к Мауре. Пусть хоть всю ночь решают, куда меня деть. Я все равно свое дельце обстряпаю и вернусь в школу.

• Предыдущая
• 7/47
• Следующая