Белая кошка - Блэк Холли - Страница 31

• Предыдущая
• 31/47
• Следующая

Баррон бьет первым, он сбивает меня с ног. Всего несколько ударов, и я теряю сознание.

Больно шевелиться, больно даже дышать. Вчера ушибы ныли не так сильно. Лежу в кровати в своей старой комнате и проверяю память: нет ли провалов? Точно так же в детстве осторожно нащупывал языком дырку от выпавшего зуба. Помню все совершенно отчетливо: надо мной нависают братья, Баррон бьет ногами, снова и снова. И пистолет — он стал змеей, обвился у того парня вокруг запястья. Только как в кровати очутился — не помню, но это потому, что сознание потерял.

— Боже мой.

Дотрагиваюсь до лица, рука вроде моя, обычной нормальной формы. Медленно ощупываю шов на ноге. Там под кожей остался один целый камешек, два других раскололись. Рана ноет от малейшего прикосновения. Значит, я не сошел с ума. Талисманы сработали, Баррон дважды колдовал, и они раскололись. Баррон.

Мастер памяти. Копался в голове у Мауры. И у меня.

Желудок выворачивает. Медленно перекатываюсь на бок, еще не хватало подавиться собственной рвотой. Кружится голова, все как в тумане, напротив на стопке чистой одежды сидит и щурится белая кошка.

— Ты что здесь делаешь? — шепчу я.

Такое впечатление, что в горле битое стекло.

Она встает с моего свитера, потягивается, выгибает спину, пару раз выпускает когти, прошивая ткань насквозь.

— Видела, как меня вчера притащили? — Вместо слов получается неразборчивое кваканье.

Облизывается, демонстрируя розовый язычок.

— Прекрати кокетничать.

Приседает на задние лапы, а потом прыгает прямо в кровать. Вздрагиваю от неожиданности, и все тело немедленно скручивает от боли.

— Я знаю, кто ты. Знаю, что с тобой сделал.

«На меня наложили проклятие. Только ты можешь его снять». Ну конечно.

Какая у нее мягкая шерсть, протягиваю руку и глажу выгнутую спину. Вранье все это — я не знаю ее. Возможно, догадываюсь, кем она была раньше, но кто передо мной теперь?

— Не знаю, как тебя обратно превратить. Теперь вижу: я сам тебя проклял, все сходится, но не имею не малейшего понятия, что делать.

Кошка замирает. Утыкаюсь носом в пушистый мех, чувствую ее лапы на своей коже, острые коготки.

— Амулета против сна у меня нет, ты можешь работать надо мной. Помнишь, как тогда, на крыше, или в сарае в грозу, или когда ты еще была человеком.

Ее мурлыканье похоже на отдаленный рокот грозы.

Закрываю глаза.

Открываю их и снова чувствую боль во всем теле. Пытаюсь встать и поскальзываюсь в луже крови. Надо мной склонились Филип, Баррон, Антон и Лила.

— Ничего не помнит. — Лила теперь в образе девушки, улыбается, оскалив острые собачьи клыки.

Ей определенно больше четырнадцати. Такая красивая, что я съеживаюсь от страха. Смеется.

— Кто пострадал?

— Я, — отвечает Лила. — Ты что. забыл? Я умерла.

С трудом встаю на колени. Театр — я на сцене уоллингфордовского театра. Вокруг никого. Тяжелый синий занавес опущен: из-за него доносится приглушенный шум голосов: наверное, публика собирается. Лужа крови исчезла, в полу зияет открытый люк. Поднимаюсь на ноги, снова поскальзываюсь и чуть не падаю прямо в черную дыру.

— А как же грим? — На сцене появляется Даника в сияющей кольчуге, с пуховкой в руках; ударяет меня по лицу, и поднимается целое облако пудры.

— Всего лишь сон, — громко говорю я сам себе, но это не очень-то помогает.

Снова открываю глаза — теперь вокруг зрительный зал, настоящий драматический театр: красные ковровые дорожки, пыльные деревянные панели, хрустальные люстры и золотая роспись на лепных потолках. Передние ряды заняты разодетыми кошками, они мяукают и обмахивают друг друга программками. Оглядываюсь вокруг снова и снова, некоторые звери оборачиваются, в их глазах отражается свет ламп.

Ковыляю к ближайшему пустому ряду, усаживаюсь, и тут как раз поднимается красный занавес.

На сцену выходит Лила в длинном белоснежном викторианском платье с перламутровыми застежками, следом за ней — Антон, Филип и Баррон в нарядах разных эпох. Племянник Захарова облачен в темно-красный костюм фасона «зут»[6], на голове — огромная шляпа с пером. Старший брат в камзоле и бриджах похож на лорда времен королевы Елизаветы. На Барроне длинная черная мантия — священник или судья?

— И вот, — Лила нарочито театральным жестом воздевает руку к лицу, — я юная девица, склонная к забавам.

— Случилось так, что я готов забавлять вас, — низко кланяется Баррон.

— Случилось так, — вступает Антон, — что мы с Филипом избавляемся от неугодных за деньги. О нашем приработке небольшом ее отец не должен знать. Когда-нибудь я встану во главе всего.

— Увы, увы! — восклицает Лила. — Злодей.

— Случилось так, что мне по нраву деньги, — улыбаясь, потирает руки Баррон.

— С Антоном мы наконец выберемся из грязи. — Филип смотрит прямо мне в глаза и, похоже, обращается в эту минуту только ко мне. — Моя девушка беременна. Ведь ты же понимаешь? Я делаю это ради всех нас.

Отрицательно качаю головой. Нет, не понимаю.

Лила вскрикивает и начинает съеживаться, становится все меньше и меньше, вот она уже размером с мышь. Из первого яруса на сцену прыгает белая кошка, платье рвется, цепляясь за шершавые деревянные доски, сползает с нее. Она набрасывается на Лилу-мышь и откусывает ей голову. Во все стороны брызжет кровь.

— Лила, прекрати, не играй со мной.

Кошка проглатывает крошечное тельце и поворачивается ко мне. Внезапно я оказываюсь в слепящих лучах прожекторов, моргаю, встаю. Белая кошка подкрадывается ближе, у нее Лилины глаза: один голубой, другой зеленый, — такие яркие, что я, спотыкаясь, отступаю в проход.

— Ты должен отрубить мне голову.

— Нет.

— Ты любишь меня?

Острые зубы похожи на иголки из слоновой кости.

— Не знаю.

— Если любишь, отруби мне голову.

Размахиваю во все стороны непонятно откуда взявшимся мечом. Кошка начинает расти, превращается в огромное чудовище. Оглушительный грохот аплодисментов.

Тело пульсирует от боли, но все равно заставляю себя встать, пойти в туалет, справить нужду. Проглатываю горсть аспирина. В зеркале хорошо видны покрасневшие глаза и разукрашенные синяками ребра. Вспоминаю свой сон и огромную страшную кошку.

Чушь какая-то, но мне совсем не до смеха.

— Эй, ты там? — зовет снизу дед.

— Да.

— Ну ты и дрыхнуть. — Старик еще что-то бормочет себе под нос, ругается, наверное, на внука-лентяя.

— Плохо себя чувствую и вряд ли смогу сегодня работать.

— Да я и сам не очень. Хорошо вчера погуляли? Так напился, что почти ничего не помню.

Спотыкаюсь на ступеньках, непроизвольно прикрывая ребра руками. Кожу словно натянули на совершенно чужое тело. Шалтай-Болтай. И вся королевская конница, вся королевская рать не могут меня собрать.

— Ни о чем не хочешь рассказать? — интересуется дедушка.

Вспоминаю, как он вчера приоткрыл один глаз. Что ему известно? Что он подозревает?

— Нет.

От горячего черного кофе без сахара по животу разливается тепло, первое приятное ощущение за последние сутки.

— Выглядишь паршиво.

— Говорю же, плохо себя чувствую.

В соседней комнате звонит телефон. От резкого звука я вздрагиваю.

— А ты вообще много чего говоришь. — Дедушка уходит, чтобы поднять трубку.

На лестнице размытым пятном маячит кошка, в солнечном свете она напоминает привидение. Братья избегали меня не потому, что я убийца или чужак. Как выясняется, я и не чужак вовсе. Всем мастерам мастер. Свой среди чужих. Как хочется шарахнуть что-нибудь из посуды об пол, или закричать во весь голос, или воспользоваться внезапно обретенными силами и превратить все, до чего дотянутся руки.

Свинец в золото.

Плоть в камень.

Ветки в змей.

• Предыдущая
• 31/47
• Следующая