Белая кошка - Блэк Холли - Страница 25

• Предыдущая
• 25/47
• Следующая

— У нас некоторые тоже считают мастеров аристократами. — Я вспоминаю мамины слова. — А в Австралии магию не запрещали, потому что страну основали сами мастера, ссыльные.

— Вы хорошо знаете историю, но взгляните-ка сюда.

Она раскладывает на столе черно-белые фотографии. Женщины и мужчины с отрубленными руками держат на головах кувшины или подносы.

— Так поступали с мастерами раньше; в наши дни подобное тоже случается, но уже не везде. Постоянно говорят о том, что мы злоупотребляем магическими силами, что мастера всегда были серыми кардиналами, тайно управляли королями и императорами, но чаще всего волшебники жили в маленьких деревушках. Так порой происходит и сегодня. И все закрывают глаза на преступления против них.

Правильно. Какие могут быть преступления против мастеров, если они такие могущественные? Так все обычно и думают. Смотрю на фотографии. Ужасные обрубки, шрамы, возможно, их прижигали каленым железом. Миссис Вассерман перехватывает мой взгляд.

— Удивительно, но некоторые из них научились работать ногами.

— В самом деле?

— Если это станет общеизвестным фактом, — улыбается она, — перчатки быстро выйдут из моды. Перчатки, кстати, стали носить еще во времена Византийской империи, чтобы защититься от касания, как тогда говорили. В то время верили, что среди людей живут демоны, сеющие хаос и ужас одним лишь своим прикосновением. Мастеров принимали за сверхъестественных существ, от которых можно откупиться. Если рождался мастер, считалось, что в ребенка вселился дух. Император Юстиниан Первый собирал таких детей и растил взаперти, в огромной башне, пестовал несокрушимую армию демонов.

— Зачем вы мне это рассказываете? Я знаю, про мастеров всегда выдумывали невесть что.

— Потому что Захаровы и другие преступные кланы занимаются тем же самым. Их люди в больших городах прочесывают автобусные вокзалы в поисках сбежавших из дома детей, предлагают им приют и работу. Очень скоро ловушка захлопывается: несчастные оказываются в долгу у своих «покровителей», становятся ничем не лучше проституток или тюремных заключенных. Как в той византийской башне.

— У нас сейчас живет мальчик, — вмешивается Даника, — Крис. Его родители выгнали из дома.

Светловолосый мальчишка на лестнице. Миссис Вассерман укоризненно смотрит на дочь.

— Это личное дело Криса.

— Мне пора. — Я поднимаюсь с оттоманки. Чувствую себя не в своей тарелке, пора заканчивать эти разговоры.

— Я помогу, когда ты будешь готов. Ты мог бы выручить многих детей из неприступной башни.

— Я не тот, за кого вы меня принимаете. Не мастер.

— А это необязательно. Тебе многое известно, Кассель, ты мог бы помочь таким, как Крис.

— Я его провожу, — говорит Даника.

Быстро иду по коридору. Нужно выбираться из этого дома. Дышать трудно. Прощаюсь с Даникой и неразборчиво мямлю у дверей:

— Ладно, спасибо. Завтра увидимся.

Вхожу. В квартире вкусно пахнет чесноком и тушеной бараниной. Дед требовал по телефону, чтобы я поторопился, а сам дрыхнет в кресле у телевизора. Бокал почти выскользнул из левой руки и опасно накренился — вино вот-вот прольется ему на грудь. Из телика вещает какой-то святоша-фундаменталист: мол, мастера должны добровольно пройти проверку и тогда люди снимут перчатки и возьмутся за руки в едином порыве. Все мы якобы грешники, сила — слишком большой соблазн, и если мастеров не контролировать, они обязательно поддадутся искушению.

Доля истины в его словах есть, только вот «возьмемся за руки без перчаток» очень уж дико звучит.

С кухни доносится звон тарелок, появляется Филип. Вздрагиваю. Настоящее сумасшествие, вижу его словно двойным зрением: брат и человек, ворующий воспоминания у меня и Баррона.

— Ты припозднился.

— А по какому поводу праздник? Смотрю, Маура расстаралась.

Входит Баррон с двумя стаканами красного вина. Похудел, глаза воспаленные, от аккуратной стрижки ничего не осталось, спутанные волосы снова вьются.

— Она не в себе. Говорит, никогда раньше не устраивала семейных ужинов. Филип, пойди потолкуй с женой.

Мне бы его пожалеть: совсем с катушек съехал, пишет сам себе записки. Но я не могу — слишком хорошо помню маленькую стальную клетку с клочками вонючей газеты. Наверное, Лила кричала и мяукала, а он только включал музыку погромче.

— Вечно суетится невесть из-за чего. — Филип всплескивает руками и отправляется на кухню.

— Так что празднуем?

— Мамин процесс почти закончился, вот-вот вынесут вердикт. Правда, — улыбается Баррон.

— Ее выпустят?

Беру у него стакан вина и выпиваю залпом. Паника не очень-то уместна в данных обстоятельствах, но если мама выйдет на свободу, то опять поставит наши жизни с ног на голову, устроит хаос.

Хотя меня-то здесь не будет. Бог с ней, с машиной, есть идея получше — завтра в школе закажу по Интернету билеты на поезд, и мы с Лилой отправимся на юг.

Баррон переводит взгляд со спящего деда на меня.

— Зависит от присяжных, но я уверен почти на сто процентов. Консультировался с преподавателями — они того же мнения. Все говорит в ее пользу. Я проводил независимое исследование, поэтому и профессоров удалось подключить.

— Круто.

Слушаю его вполуха. Интересно, а на купе денег хватит?

Дед приоткрывает глаза. Значит, все это время он притворялся?

— Баррон, перестань. Кассель — умный мальчик, не вешай ему лапшу на уши. Верно одно: ваша мама выходит, хвала Господу, и ей приятно будет вернуться в чистый, прибранный дом. Пацан славно там потрудился.

Из комнаты выглядывает Маура. Молния на розовом спортивном костюме расстегнута, из-за воротника торчат худые ключицы.

— А, вы тут. Молодцы. Рассаживайтесь, сейчас еда будет.

Баррон уходит на кухню, а меня хватает за руку дед.

— Что происходит?

— В смысле?

— Что вы, парни, затеваете?

Несмотря на запах вина, выглядит он совершенно трезвым.

Я бы и хотел рассказать, да не могу. Дед всегда был предан Захаровым и вряд ли приложил руку к похищению дочки босса. Но кто возьмется утверждать наверняка? Никому нельзя верить.

— Да ничего. — Закатываю глаза в притворном раздражении.

Маура приносит складные стулья, застилает стол белой скатертью и ставит серебряный канделябр. Дядя Монополия (хотя никакой он нам не дядя, конечно) подарил его Филипу на свадьбу. Наверняка ворованный. Кухня погружается в полумрак и при свечах кажется даже уютной. Возле тушеной моркови и пастернака красуется блюдо с мясом, дольки чеснока торчат из баранины, как обломки костей. Дед хлещет вино не переставая, а Баррон все подливает. Я тоже пью, пока тело не обволакивает приятная истома. Даже малолетний племянник доволен: колотит серебряной погремушкой по высокому стульчику, весь измазался картофельным пюре.

Тарелки знакомые: помогал маме их воровать.

Мы все отражаемся в зеркале, которое висит в прихожей, настоящая пародия на благополучное семейство: проворачиваем темные делишки, радостно врем друг другу.

Маура приносит кофе. Звонит телефон, и Филип уходит на несколько минут, потом возвращается и протягивает трубку мне:

— Мама.

Отправляюсь поговорить в гостиную.

— Поздравляю.

— Ты не отвечал на мои звонки. — Вроде не злится, голос скорее удивленный. — Дед сказал, тебе уже лучше. Говорит, большие мальчики мамам не звонят. Так?

— Все путем. Я в полном порядке.

— Ммм. А спишь хорошо?

— И даже в собственной постели.

— Шутник. — Слышу в трубке, как она затягивается. — Раз до сих пор шутишь, думаю, все хорошо.

— Прости. Я был занят, размышлял кое о чем.

— Дед говорил. Размышлял об одной особе. Кассель, не проболтайся. Тебя тогда поддержала вся семья. Забудь ее, подумай о родных.

— А если я не могу забыть?

Что ей известно? На чьей она стороне? Может, мама бы мне помогла? Ребячество, конечно, так думать.

Молчание.

— Милый, ее больше нет. Не дай воспоминаниям…

• Предыдущая
• 25/47
• Следующая