Под знаком розы и креста - Кузьмин Владимир Анатольевич - Страница 21

• Предыдущая
• 21/68
• Следующая

– Знаю. Но повторяю это вот отчего. Пока единственное, что может быть истолковано в пользу его невиновности, это то, что мы сейчас нашли. Улики, которые говорят: был там на чердаке человек, много курил и прятался.

– Да уж, с чего бы ему прятаться, если он по доброму делу пришел, – согласился Василий.

– Я могла бы рассказать про это полиции, не упоминая тебя. Но тогда мне наверняка скажут, что я сама все это подстроила. Окурки там засунула и прочее. А ты, вернее вы со Степаном, у нас незаинтересованные свидетели получаетесь. Про вас такого не смогут сказать, что специально подстроили.

– Так я же вроде тоже за Михаила? – неуверенно возразил Степан.

– Верно, ты тоже на его стороне, – я не стала спорить и вдаваться в юридические тонкости, которые и сама едва понимала. – И тебя тоже могут обвинить в предвзятости. Вся надежда на Василия, так вот получается.

– Это, я не понял, – Василий в раздумьях почесал кончик носа. – Мне что, в полиции все, что видел, нужно рассказать? Так расскажу, чего тут страшного, что вы меня уговариваете.

– Сами подумайте, есть тут чего страшного или нет.

– Елки-палки! Они ж родителям все скажут! И пацаны обидятся, что нам теперь на чердаке не поиграть. Ну да им-то я все объясню, а вот дома! Ого-го чего дома может быть. Отец куда ни шло, батя у меня человек справедливый.

– А чего он забоялся свидетелем стать? – не к месту спросил молчаливый сегодня Степан.

– Так чего лезть в свидетели, если ничего не знаешь? И так раз десять уже приходили выспрашивать про все подряд. А так-то он ничего, поймет. Но все равно мне от него достанется. А вот маменька!

– А она что ж, несправедливая? – опять не по делу влез Степан.

– Степан, – пришлось вмешаться мне, – маменька у Василия справедливая. Просто она как женщина очень сильно испугается за сына, хотя пугаться и нечего.

– Это верно, – сразу согласился Степан. – Моя тоже переполох устроит.

– Так я тогда, может, один в полицию пойду? – предложил Васька, смирившийся с участью разоблачения перед родителями и пожелавший выказать свою готовность все исполнить одному, заслонить нас, так сказать, своей спиной.

– Я ж тебя во все втянул, что ж мне теперь по кустам прятаться? – вздохнул Степан, не пожелавший уступать в благородстве товарищу.

– А ну тихо! – потребовала я. – Может, все и обойдется. В полицию пойдем все вместе, да еще и с адвокатом.

– Вон даже как?

– Конечно. Может, адвокат сумеет для вас выговорить право на неразглашение ваших личностей и данных вами показаний, – постаралась я объяснить как можно весомее, но меня не поняли.

– Это как? – спросил Степан.

– Это так, что адвокат попросит полицию не рассказывать родителям. Скажет, что вы только на таких условиях согласны дать важные показания.

– Это чего? Это мы в полиции можем условия ставить? – восхитился Васька.

– Так нам и дадут! – усомнился Степан.

– Вам, может, и не дали бы. Но мы же с адвокатом пойдем! Вернее, он заранее обратится в полицию, а там уж решат, что им с нашими находками делать. Только вот что, Василий, в полицию мы пойдем завтра, а до этого ни вы, никто из друзей ваших на чердак ни ногой! Очень прошу.

– Без меня, пока Игнат не вернется, никто туда не попадет.

– Вот это хорошо. А то сам знаешь, отпечатки пальцев и все такое прочее.

Я Степану обещала молчать, что он сообщил мне о выходке Васьки и о том, что тот трогал орудие преступления. Но сам он ему втолковал, что это было опрометчиво. А я сейчас надеялась, что этот урок пойдет впрок и поможет Василию удержаться от соблазна залезть на чердак еще раз.

Потом подумала и не удержалась от еще одного замечания:

– В полиции придется говорить под присягой, то есть все до конца и только правду.

Васька и Степан заодно с ним закивали, мол, про это мы знаем.

Двумя часами позднее я вновь встретилась с господином адвокатом.

– Как же полиция все это профукала? – задумчиво произнес Осип Иванович, выслушав мой отчет по проверке чердака. – Раз окурки на месте, не изъяли – стало быть, профукали! Полагаю, что тут свою роль сыграла передача дела от сыскной полиции в охранку. Одни не успели все до конца довести, другие – вцепились клещами в Михаила, и им ничего уж не нужно стало. Опять же, полагаю, говорят правду, что в жандармском корпусе толковых следователей меньше, чем в полиции. Простите, что на отвлеченные по своей сути темы разговорился, этак мне удобнее обдумывать, как добытые вами сведения использовать. Пока, вы правы, это единственное, что может отвести подозрения от Михаила.

– Нужно довести эти сведения до лиц, ведущих следствие, – сказала я и умолкла, поняв, что сказала настолько очевидное, что и говорить этого не стоило.

– Это понятно, – тем не менее согласился со мной адвокат. – Вопрос, под каким углом зрения все это преподнести? Ну да ладно, это я обдумаю, покуда ехать стану. И пока я здесь и вспомнил об этом, вот вам рисунок, сделанный Мишей.

– А это копия того, что сделал Степан со слов Васьки. Не ужасайтесь грозности и окровавленности клинка.

– Да уж! Но рукоять, как я понял, изображена достоверно?

– Василий уверяет Степана, что с его слов нарисовано правильно.

– Нужно будет вторично по моим консультантам пройтись. На предмет изображенных здесь символов. Я в этом ничегошеньки не смыслю. Но придется отложить это дело на завтра. Вечером я сообщу вам по телефону, что вышло из посещения следователя.

На этом мы расстались: Осип Иванович укатил в одну сторону, а я поехала в другую.

– Домой или еще куда? – спросил меня кучер.

– Домой, Иван Фролович, но по пути завернем в одно место.

– Ну, раз по пути и всего в одно место, так мы скоро управимся.

Мы подкатили к дому, где проживал у своей тетушки Михаил Пушкин. Тут я собиралась накоротке переговорить с одним человеком – либо с местным дворником, либо с консьержем. Кто уж быстрее под руку подвернется. Не обнаружив дворника, я вошла в парадное. Консьерж сидел в своей будочке и попивал чаек с медом. Картина была столь мирной, да и сам консьерж выглядел почти умилительно: в пенсне с витым шнурочком, с бородкой клинышком и легкой сединой в гладко причесанных волосах, что мне стало неловко. Вот хоть так, хоть этак поворачивай, а придется про преступление, здесь недавно случившееся, говорить.

– Здравствуйте, барышня. – Консьерж очень аккуратно отодвинул стакан в сторону и привстал, приветствуя меня. – Вы к кому?

– Полагаю, что к вам, – улыбнулась я как можно приветливее.

– Удивлен и польщен!

– Мы вчера прибыли из Петербурга, расквартировались неподалеку. А раз собираемся пробыть пару месяцев, то встал вопрос о прислуге. Вы же знаете, что хорошая прислуга на временную работу идет неохотно, а тут у вас… ох, даже неловко говорить… из-за большой беды должна была прислуга освободиться.

– Да чего уж там смущаться, дело есть дело, – печально вздохнул консьерж. – Вас в первую голову горничная или кухарка интересуют?

– Горничная. Мы столоваться дома станем редко.

– Ох! – Мой собеседник сделался более печальный, чем при словах о происшедшей здесь трагедии.

– Да отчего вы так тяжко вздохнули?

– Да теперь у меня неловкость возникла. Прежде чем советовать, спросить должен, неловко будет такую милую девушку подводить…

– Так спрашивайте без смущения. Вы же тоже непросто так спросить собираетесь, а для дела.

– А есть ли мужчины в вашей семье?

– Есть. Дедушка.

Консьерж задумался.

– Оно, может, к лучшему, а может напротив, – сам себе сказал мой собеседник.

– Не говорите загадочно, пожалуйста, – попросила я.

– Простите, милая барышня. Скажу уж как есть, а вы сами думайте. Горничная, что у Людмилы Станиславовны – царство ей небесное – служила, всем хозяйку устраивала. Но с ее сыном уж больно фривольно себя вела, за что едва не была изгнана со скандалом.

• Предыдущая
• 21/68
• Следующая