Прежде чем я упаду - Оливер Лорен - Страница 39

• Предыдущая
• 39/75
• Следующая

Мысленно я перебираю сегодняшние поступки, которые шокировали бы Роба. Я прогуляла уроки, целовалась с мистером Даймлером, курила травку с Анной Картулло, украла мамину кредитную карточку. Все не в моем стиле. Что вообще это значит? Как мне понять, что в моем стиле? Я пытаюсь слепить воедино свои поступки в жизни, но четкой картины не возникает, ничего, объясняющего, какой я человек, — сплошной туман и размытые края, неясные воспоминания о смехе и прогулках на машине. Я словно пытаюсь сделать снимок против солнца: все люди в моей памяти получаются безликими и неразличимыми.

— Ты не все знаешь обо мне, — заявляю я.

— Я знаю, что ты классно выглядишь, когда злишься. — Он издает смешок и стучит пальцем мне по переносице. — Поменьше хмурься, не то покроешься морщинами.

— Так что насчет пива? — напоминаю я.

Роб удаляется, и я благодарна ему за это. Я надеялась, что встреча с ним успокоит меня, но вышло наоборот.

Он приносит пиво, я беру стакан и поднимаюсь на второй этаж. Наверху лестницы я чуть не сталкиваюсь с Кентом. При виде меня он быстро отступает.

— Извини, — произносим мы одновременно, и я чувствую, что краснею.

— Ты пришла.

Его глаза кажутся еще более зелеными, чем обычно. На его лице странное выражение — рот искривлен, словно он жует что-то кислое.

— Не могла же я пропустить такую вечеринку.

Я отворачиваюсь. Хоть бы он перестал на меня пялиться! Откуда-то мне ясно, что он собирается сообщить нечто ужасное. Собирается сообщить, что видит меня насквозь. У меня возникает безумное желание спросить, что именно он видит, как будто он может помочь мне познать себя. Но я боюсь ответа.

Он уставился себе под ноги.

— Сэм, я хотел сказать…

— Не надо, — поднимаю я руку.

Внезапно до меня доходит: ему известно об истории между мной и мистером Даймлером и он может заикнуться об этом. Понятно, у меня паранойя, но я совершенно уверена в этом. У меня кружится голова, и я хватаюсь за столбик перил.

— Если ты насчет того, что случилось на математике, то я ничего не желаю слышать.

Его губы сжимаются в линию.

— А что случилось на математике?

— Ничего. — Я снова ощущаю, как мистер Даймлер наваливается на меня всем телом, как его горячий рот прижимается к моему. — Это не твое дело.

— Даймлер — мешок с дерьмом. Держись от него подальше. — Кент косится на меня. — Ты слишком хороша для этого.

Я вспоминаю о записке, которая приземлилась на мою парту. Я догадалась, что она от Кента. У меня что-то рвется внутри при мысли, что Кент Макфуллер с жалостью смотрит на меня сверху вниз.

Фразы сами срываются с языка.

— Я не обязана тебе объяснять. Мы даже не друзья. Мы… мы никто.

Кент делает шаг назад, наполовину фыркнув, наполовину хохотнув.

— Ты невероятна! — Он качает головой не то с отвращением, не то с печалью, не то и с тем и с другим. — Возможно, люди правы насчет тебя. Возможно, ты всего лишь пустая…

Он осекается.

— Кто? Пустая кто? — Мне хочется влепить ему пощечину, чтобы взглянул на меня, но он упорно изучает стену. — Пустая сучка, так ведь? Ты ведь это подумал?

Он вскидывает на меня глаза, ясные, гладкие и твердые, будто камешки. Теперь я жалею, что он посмотрел на меня.

— Может быть. Может быть, ты права. Мы не друзья. Мы никто.

— Да неужели? По крайней мере, я не разгуливаю с таким видом, будто лучше всех! — Я не в силах удержать поток слов. — Ты тоже не идеал. Уверена, что и ты поступал дурно. Уверена, что и ты поступаешь дурно.

Тут же я понимаю, что это неправда. Неправда, и все. Кент Макфуллер не поступает дурно. По крайней мере, с другими людьми.

Теперь он смеется и суживает глаза.

— Это я притворяюсь, что лучше всех? Очень смешно, Сэм. Тебе когда-нибудь говорили, какая ты забавная?

Почему-то я очень зла на него, мне хочется встряхнуть его или заплакать. Он все знает о мистере Даймлере. Он все знает обо мне и ненавидит меня за это.

— Я не шучу. — Мои кулаки прижимаются к бедрам. — Нельзя принижать других только за то, что они неидеальны.

У него отвисает челюсть.

— Но я никогда не утверждал…

— Я не виновата, что не могу быть как ты, ясно? Я не встаю по утрам с мыслью, что мир прекрасное, счастливое место, ясно? Просто я устроена иначе. Вряд ли меня можно исправить.

Вообще-то я собиралась произнести: «Вряд ли это можно исправить». На глаза наворачиваются слезы; сдерживая их, мне приходится судорожно глотать воздух. Я отворачиваюсь от Кента, чтобы он не заметил.

Молчание длится целую вечность. Затем он на мгновение кладет руку мне на локоть — словно ангел задел крылом. От единственного легкого прикосновения у меня мурашки пробегают по коже.

— Я хотел сказать, что ты прекрасно выглядишь с распущенными волосами. Больше ничего, — ровно и тихо отвечает Кент.

Затем огибает меня, подходит к лестнице и замирает у ступеней. Оборачивается и с печальной улыбкой на меня смотрит.

— Тебя не нужно исправлять, Сэм.

Его слов я даже не слышу, но в то же мгновение они наполняют все мое тело, будто я впитываю их из воздуха. Конечно, он знает, что это неправда, и я намерена разоблачить его, но он уже сбежал по лестнице, растворился в толпе, втекающей в дом. Я никто, лишь тень, привидение. Теперь понятно, что я вряд ли была полноценным человеком даже до несчастного случая. С чего все началось?

Я делаю большой глоток пива. Хорошо бы напиться. Хорошо бы отключиться. Еще глоток. По крайней мере, пиво холодное, но на вкус — протухшая вода.

— Сэм! — Тара поднимается по лестнице, сверкая улыбкой, как лучом фонарика. — А мы искали тебя.

Оказавшись наверху, она немного задыхается, прижимает правую ладонь к животу и сгибается пополам. В левой руке у нее наполовину выкуренная сигарета.

— Кортни провела разведку и нашла горючее.

— Горючее?

— Виски, водку, джин, черносмородиновый ликер и так далее. Выпивку. Горючее.

Она хватает меня за руку и тащит на первый этаж, который постепенно заполняется людьми. Все движутся в одном направлении: от входа к пиву и наверх. На кухне мы продираемся сквозь толпу, сгрудившуюся вокруг бочонка. На противоположной стороне кухни — дверь с табличкой «Не входить»; я узнаю почерк Кента.

Внизу листа приписано мелкими буквами: «Ребята, я серьезно. Я хозяин вечеринки, и это единственное, о чем я прошу. Оглянитесь! Бочонок прямо за вами!»

— Может, не стоит… — начинаю я, но Тара уже вошла в дверь, и я следую ее примеру.

Внутри темно и холодно. Единственный свет проникает из двух огромных эркеров, смотрящих на задний двор.

Откуда-то из глубины дома доносится смешок, затем грохот.

— Осторожнее, — предостерегает кто-то.

— Сама попробуй разливать в темноте, — огрызается Кортни.

— Сюда, — шепчет Тара.

Забавно, как люди в темноте невольно приглушают голос.

Мы в столовой. С потолка свисает люстра, напоминающая экзотический цветок; тяжелые занавеси обрамляют окна. Мы с Тарой огибаем обеденный стол — маму хватил бы удар от восторга, за ним поместилось бы не меньше двенадцати человек — и ныряем в подобие алькова. Вот и бар. За альковом еще одно темное помещение, судя по неясным силуэтам диванов и книжных полок — библиотека или гостиная. Сколько же здесь комнат? Кажется, дом тянется бесконечно. Вокруг еще темнее; Кортни и Бетани роются в шкафчиках.

— Здесь полсотни бутылок, — сообщает Кортни.

Слишком темно, чтобы разглядеть этикетки, поэтому она по очереди открывает бутылки и принюхивается к содержимому.

— Кажется, ром.

— Странный дом, правда? — замечает Бетани.

— Какая разница? — быстро возражаю я.

Не знаю, зачем я ухожу в оборону. Здесь наверняка чудесно днем: гирлянды комнат, залитые светом. Уверена, что в доме Кента всегда тихо или играет классическая музыка.

Рядом раздается звон стекла, что-то брызгает мне на ногу. Я подпрыгиваю, а Кортни шипит:

— Что ты натворила?

— Это не я.

• Предыдущая
• 39/75
• Следующая