Ушли клоуны, пришли слезы… - Зиммель Йоханнес Марио - Страница 13

• Предыдущая
• 13/116
• Следующая

— Оставить тебя одну? Сейчас?

— Да, конечно. Знаешь, эта жара… А я с утра за рулем…

— Приляг! Хочешь выпить? Водки? Виски? Коньяка? Воды со льдом?

— Нет, ничего не надо. — Она легла с ногами на диванчик. — Да иди же, Йенс.

Когда Кандер ушел, она закрыла глаза. И некоторое время спустя начала беззвучно взывать к Богу. Тебя нет, шевелились ее губы. Но если Ты действительно существуешь — ведь Пьер верил в Тебя даже в Бейруте, — если Ты действительно существуешь, сделай так, чтобы мой мальчик был избавлен от страха и мучений, молю Тебя! Чтобы он парил в неземном умиротворении. Чтобы он испытал это. Пожалуйста, сделай так, если Ты существуешь. Если Тебя нет, все мои надежды, конечно, тщетны. Но, если… Всем сердцем своим, всеми своими добрыми помыслами я с тобой, мой мальчик. С тобой и с твоим отцом. Оставайтесь, пожалуйста, со мной и помогите мне жить достойно… Ах, дьявольщина, подумала она, ведь что-то очень похожее говорил мне Пьер той самой ночью в отеле «Коммодор» в Западном Бейруте, а я сказала: «Ты сам в это не веришь. Признайся, а?», и он ответил: «О’кей, я тоже не верю. Но Боже мой, как бы мне хотелось в это верить, mon petit chou». Тогда было ужасно жарко и душно в Бейруте, на улице трещали пулеметы, снова прилетел бомбардировщик и дал ракетный залп, и весь наш отель содрогнулся. Все было так, как бывало в Бейруте каждой ночью, и я никогда не смогу забыть ни тебя, Пьер, ни тебя, мой маленький Пьер… От этого с ума сойти можно, я сейчас разревусь! Нельзя, ни в коем случае…

Она села, открыла свою репортерскую сумку, достала зеркальце. Почему вы смогли умереть, а я должна жить, думала она. Это несправедливо. Конечно, Бога нет… Она привела лицо в порядок, а потом долго сидела, стараясь ни о чем не думать.

Наконец вернулся Йенс Кандер и взволнованно сообщил, что видеозапись вчерашнего выпуска «Мир в кадре» с репортажем о похоронах и впрямь исчезла, в редакции переполох.

— Эту штуковину украли, — сказал Кандер. — Если ты знаком с устройством архива и у тебя есть ключи от него — нет ничего проще. Значит, это кто-то из наших. Ты о чем думаешь?

— О второй программе, — ответила Норма. — Они наверняка повторили репортаж в выпуске «Двадцать четыре часа» — ведь это практически повтор «Мира в кадре».

— Повторили, а как же. Да, и вот еще что: федеральное криминальное ведомство дало разрешение на съемки на кладбище всего двум студиям — обе немецкие.

— Знаю, — кивнула Норма. — У тебя друзья в Штарнберге найдутся?

— Спрашиваешь! Полно. Мы часто работаем вместе, и всегда друг другу помогаем. Моего хорошего приятеля зовут Роттер. Он там у них главный.

— Прошу тебя, позвони и спроси, на месте ли его репортаж о похоронах или тоже исчез. Нет! Узнай только, можно ли получить кассету.

— О’кей! О’кей! — Йенс Кандер сел за стол и попросил секретаршу соединить его с Куртом Роттером из главной редакции теленовостей второй программы в Штарнберге.

Связь дали сразу и поговорили быстро. Прикрыв трубку ладонью, он повернулся к Норме:

— Видеозапись у них, сама понимаешь, осталась. Он запросил архив… — Через несколько секунд он снова говорил с Роттером. — Что?.. Запись на месте? Ну, конечно… Нет, нет, у нас тоже найдется, просто кто-то куда-то сунул…

— Спроси, может ли он переписать ее, — прошептала Норма.

— Понимаешь, мы хотим кое-что перепроверить, Курт. Смог бы ты переписать эту пленку?.. Отлично!.. Да, прямо сразу, если не трудно… Да, звони!.. Спасибо, Курт, с меня причитается… Привет! — Он повесил трубку. — Со Штарнбергом проблем не бывает. Погоди-ка! — И снова взялся за телефон. Потом сказал: — Это займет еще минут пятнадцать. А потом прокрутим кассету у меня. Ее принесут.

— Прекрасно, Йенс.

Норма принялась листать лежавшие на столике ежедневные газеты. Почти все они дали фотоинформацию с похорон. Норма разглядывала снимки родственников убитых, сотрудников и знаменитых зарубежных коллег Гельхорна, съехавшихся отовсюду. Вот подпись под групповым снимком: Михаил Соболев, профессор генной химии Московского университета имени Ломоносова; Альберт Робертсон, президент американского концерна «Америген»; Том Стаффорд, профессор института генной технологии Кембриджского университета; профессор Робер Кайоль, президент директорского совета компании «Евроген», Париж. Норме все время попадались снимки этих людей, друзей покойного и его ближайших сотрудников. На некоторых видны и лица служителей похоронной конторы. Но ни на одном не было человека со смертельно бледным лицом.

В дверь постучали. Девушка в джинсах принесла видеокассету.

— Приветик, Йенс. Это тебе. Нам только что передали из Штарнберга.

— Спасибо, Моника — И когда та вышла, поднялся. — Что ж, посмотрим. — Кандер вложил кассету в видеомагнитофон, стоявший рядом с телевизором. Задернул занавески и зажег маленькую настольную лампу. Включил «видик» и телевизор.

На черном фоне со свистом пролетели цифры 5, 4, 3, 2 и 1, после чего сразу начался репортаж о похоронах в том виде, как его передавали по второй программе. Норма записывала кадр за кадром. Репортаж и по тональности, и по содержанию почти буквально повторял выпуск первой программы. Правда, из-за того, что оператор стоял в другом месте, планы отличались — но это вполне понятно и объяснимо. Снова скорбящие родственники, коллеги Гельхорна, его сотрудники, полицейские машины, солдаты, вертолеты пограничной охраны и, наконец, вынос гробов.

Норма вся подалась вперед.

Вот они, в традиционных гамбургских траурных костюмах, проносят первый гроб. Второй. Третий и четвертый, маленькие, в них дочери Гельхорна. Но служители сняты с другой стороны. И на сей раз Норма не увидела того, бледного, в очках без оправы. Нет, в репортаж, снятый для второй программы, он не попал. Поэтому его и не украли, подумала Норма. Не горячись. Утверждать ты не можешь. Но и исключить этого нельзя. Все, репортаж кончился.

— Ну? — спросил Йенс Кандер, выключив телевизор и отодвинув занавески.

— Что «ну»?

— Ну, нашла ты его?

— Нет, — ответила Норма.

Кандер почесал за ухом.

— Выходит, на нашей пленке он был, а на пленке второй программы его нет.

— Да.

— И нашу пленку украли, а эту оставили.

— Да.

— Ничего себе историю ты начала раскапывать!

— Не говори, — кивнула Норма.

Когда она около шести вечера поставила свою машину на Паркштрассе позади «вольво» серебристо-серого цвета, он сидел на невысокой каменной ограде сада. Узнав ее, быстро пошел навстречу — смущенный, с большим букетом желтых роз в руках.

— Что вам здесь надо? — спросила Норма.

— Я хочу извиниться перед вами, фрау Десмонд.

— В самом деле? — Она сняла темные очки и поглядела на него, наморщив лоб. Здесь, вблизи Эльбы, да еще вечером, было не так душно.

— Я сегодня днем вел себя просто постыдно. Пожалуйста, простите меня и возьмите эти цветы! — Он был взволнован.

Норма заметила уже, что, когда Барски волнуется, он начинает говорить с сильным польским акцентом. Вот и сейчас тоже…

— О'кей, — сказала она. — Настроение не всегда от нас зависит. Да и собеседников мы не всегда сами себе выбираем. — Взяв цветы, она протянула ему свободную руку. — Спасибо! Хорошо, забудем! No hard feeling…[7]

Барски не отпускал руки Нормы.

— Нет, нет… Я хотел не только извиниться, фрау Десмонд…

Он большой и сильный, как медведь, подумала Норма. И сейчас — не злобный медведь. Да, сейчас он вежлив. Сейчас он явился с розами.

— А что еще?.. — полюбопытствовала она.

— Прошу вас, фрау Десмонд, спрашивайте меня, о чем хотите. Позвольте рассказать вам все, что мне известно об этой трагедии!

Она спрятала очки в сумочку.

— Не вы ли вышвырнули меня сегодня из клиники и запретили появляться на территории Центра?

— Не надо, фрау Десмонд, — он казался донельзя смущенным. — Это было ужасной ошибкой с моей стороны…

• Предыдущая
• 13/116
• Следующая