Юрий Андропов. Последняя надежда режима. - Млечин Леонид Михайлович - Страница 87

Начальник 4-го главного управления считал себя в негласной иерархии равным председателю КГБ. Доступ к генсеку и возможность влиять на него, возможно, давали ему основание так думать. Члены политбюро старались ладить с начальником кремлевской медицины. Ко всему прочему именно его генеральный спрашивал о здоровье других членов политбюро. И никто не знал, что именно он скажет за закры­тыми дверями.

Между Андроповым и Чазовым существовала «близость, возни­кающая между тяжелобольным пациентом и лечащим врачом». Она пере­росла в доверительные отношения.

«Чазов — фигура зловещая, не врач он, а бог знает кто еще, иначе не допустил бы такого лечения и смерти Леонида Ильича, — го­ворил потом бывший помощник генерального секретаря Виктор Ан­дреевич Голиков. — Он всю информацию тащил в КГБ. И там решали, как лечить больного, что рекомендовать...

Кто-то подсовывал ему зарубежные сильнодействующие таблет­ки. Из-за границы. Они его и доконали. Пусть мне вторую руку отре­жут, но я убежден, что Леонид Ильич умер не от инфаркта. Его напичкали этой дрянью. Тут Чазов, другие врачи недоглядели или уже не очень беспокоились о нем»,

Виктор Голиков стал помощником Брежнева еще в Молдавии, проработал с ним дольше всех. Леонид Ильич ему очень доверял. По­сле кончины Брежнева Голиков оказался не у дел и не мог скрыть своего недовольства новым руководством. Наверное, только этим мож­но объяснить его уверенность в том, что Брежнева уморили Андропов с Чазовым...

Юрий Владимирович мечтал вернуться из КГБ в аппарат ЦК КПСС, что открыло бы ему дорогу к должности генерального секрета­ря. Его беспокоило «разгоравшееся соперничество» между ним и Чер­ненко. По мере того как Брежнев слабел, Черненко становился для него все более близким человеком.

Константин Устинович, возглавляя общий отдел ЦК, контроли­ровал всю работу партийного аппарата. Он не только информировал Брежнева обо всем, что происходит, но и создавал иллюзию напряжен­ной работы генерального секретаря. Брежнев в последние годы так доверял Черненко, что подписывал принесенные им бумаги, не вникая в их суть.

«Долгие голы он был просто доверенным секретарем Брежнева», — писал Андрей Михайлович Александров-Агентов, помощник Леонида Ильича.

Заведующий общим отделом ЦК — должность важная, позволяющая оказывать серьезное влияние на формирование и осуществление поли­тики, вести контроль за исполнением решений политбюро, за претво­рением их в жизнь. Но должность не творческая, так что Черненко — это «канцелярист с большой буквы».

— Задача общего отдела — обслуживание высших органов пар­тии, — рассказывал мне старший помощник Черненко Виктор Васильевич Прибытков, — Имелось в виду организационно-техническое обслужива­ние. Но получилось иначе. Ни один документ, в том числе самый се­кретный, самый важный, не мог миновать общего отдела. Даже предсе­датель КГБ Андропов обращался к генеральному секретарю Брежневу через общий отдел. Личные беседы у них происходили достаточно ред­ко. Первым получателем и читателем его бумаг был заведующий общим отделом Константин Черненко.

Конечно, через общий отдел проходили тонны малозначащих, а то и просто пустых бумаг, которые приходили отовсюду. Но в целом они давали картину жизни страны. И это позволяло Черненко не хуже Андропова знать, что происходит в государстве.

После смерти видных партийных деятелей приезжали сотрудники КГБ и забирали весь его архив. Он поступал в общий отдел ЦК, в распоряжение Черненко. Эта судьба постигла архивы решительно всех — и Хрущева, и Микояна. Осечка вышла с Михаилом Андреевичем Сусло­вым, просто потому что у него вообще не оказалось никакого архива.

Только два человека имели доступ к архиву политбюро: гене­ральный секретарь и заведующий общим отделом. Но Брежнев архивными материалами не интересовался, а Черненко знал все, что там хранит­ся. А там лежали взрывоопасные материалы, которые таили от мира и еще больше от собственной страны: оригиналы секретных протоколов, подписанные с немцами в 1939 году о разделе Польши и Прибалтики, документы о расстреле польских офицеров в Катыни. И многое другое, что ограничено наисекретнейшим грифом «особой важности — особая папка». Даже члены политбюро не имели доступа к этим документам и просто не знали, что хранится в архиве политбюро.

«Черненко лично, именно лично — это было для него чрезвы­чайно важно, — вспоминал Александров-Агентов, — докладывал Леониду Ильичу все важнейшие документы, поступавшие в высшие эшелоны Цен­трального комитета, сопровождая это, когда было уместно, какими-то своими комментариями, может быть, рекомендациями. Причем делал он это, надо отдать должное, с большим искусством, поскольку обладал тонкой интуицией по улавливанию настроений и направления мысли на­чальства, умел подстроиться к этому направлению, умел доложить дело так, чтобы оно не вызывало раздражения, сглаживал острые углы, что осознанно или неосознанно, но весьма нравилось Леониду Ильичу...

Между ними установились весьма близкие, доверительные отно­шения, и Леонид Ильич, насколько я мог понять, неоднократно давал Черненко поручения даже самого деликатного характера, с которыми он не обратился бы ни к одному из других своих сотрудников и кол­лег».

Летом 1977 года Брежнева избрали председателем президиума Верховного Совета СССР. Черненко лежал в больнице, не мог присут­ствовать, очень огорчился из-за этого, прислал письменное поздрав­ление. Брежнев ему ответил 16 июня:

«Дорогой Костя!

С большим волнением я прочел твое поздравление в связи с избранием меня на пост Председателя Президиума Верховного Совета СССР. Твои слова в этом поздравлении не могли не тронуть моего сердца, не взволновать меня.

Заседание сессии Верховного Совета прошло хорошо, я бы ска­зал, великолепно. Бесконечные аплодисменты. Особенно бурно было встречено выступление Михаила Андреевича Суслова. После него я вы­ступил с благодарностью и обещал, как солдат, оправдать доверие нашей любимой Родины и нашей великой партии, сделать все, чтобы укрепился мир на земле и развивалось доброе сотрудничество между народами. Мой ответ был принят депутатами очень тепло.

Считай, что ты был среди нас. Остальные дела нормально. Ты не волнуйся. Ну, еще раз говорю: не торопись, в этом необходимости никакой нет. На ближайшее время ты все сделал.

Обнимаю тебя, крепко целую, желаю выздоровления».

Черненко, занимая все более высокие посты в партийной иерархии, сохранял за собой пост руководителя общего отдела, нико­го не подпуская к этой должности. Константин Устинович знал все партийные тайны и секреты, а подпускать к ним другого человека? В последние годы, когда Брежнев чувствовал себя совсем больным, Чер­ненко стал ему особенно нужен. Когда другие помощники приходили к Брежневу с какими-то неотложными вопросами, он раздраженно гово­рил:

— Вечно вы тут со своими проблемами. Вот Костя умеет доло­жить...

И проблемы у них были одинаковые. Оба жаловались на расстройство сна, оба в больших количествах потребляли сильнодей­ствующие снотворные препараты и транквилизаторы, которые расслаб­ляли их до такой степени, что они лишались способности действо­вать. Сначала они не могли уснуть, потом не в состоянии были про­снуться. И выводили себя из этого состояния с помощью не менее сильных и 1Иадривающих препаратов. Это пагубно влияло на память, па мозговую деятельность. Нарастали склеротические явления. А ведь именно блестящая память была самым важным качеством всех крупных политиков.

В последние годы жизни Брежнева роль Черненко невероятно возросла. Никто не мог обратиться к генеральному секретарю через голову Черненко. И получить подпись под нужной бумагой, и погово­рить с Леонидом Ильичом можно было только через Черненко. Он тща­тельно фильтровал информацию, поступающую к Брежневу, определял график работы генерального секретаря. Секретари в приемной генсека были его подчиненными.

Тем не менее едва ли Брежнев готовил его себе на смену. Знал ему цену. Но доверял полностью. Другое дело, что сам Черненко в какой-то момент подумал: «А почему бы и не я?»