Юрий Андропов. Последняя надежда режима. - Млечин Леонид Михайлович - Страница 48

― Он сознавал, что любой национализм, — вспоминал его по­мощник Виктор Шарапов, — русский, украинский, казахский, киргиз­ский, грузинский — представляет угрозу для единства нашего много­национального государства. Он исходил не из национального, а из общелолитического подхода — наносит это ущерб государству или нет, и для него было важно не кто, а что делает...»

В реальности Андропов и офицеры пятого управления чувствовали, что теряют контроль, и не только над либеральной частью общества, но и над противоположным флангом, который ненавидел режим за нару­шение вековых традиций. Причем аппарат не знал, как быть с этим флангом. Критиковать не хотелось — вроде как свои.

По рукам били только тех, кто выходил за рамки, позволял себе то, что аппарат разрешать не котел. Наказывали тех, кто пытался создать нечто вроде организации, и тех, кто говорил, что Брежнева нужно убрать из Кремля, потому что «у него жена еврейка». Нападки на генерального секретаря не прощались. Тут Андропов был непрекло­нен. Все остальное дозволялось.

«Отмечали в Вологде юбилей Василия Ивановича Бедова — его пятидесятилетие, — рассказывал литературный критик Олег Михайлов. — После торжественной части в областном театре, застолья в ка­ком-то большом помещении (кажется, в обкомовской столовой) собрались на другой день у него дома. Тосты. Разговоры.

Владимир Солоухин рассказывал, как во времена, когда он служил в охране Кремля, готовились снимать с кремлевских башен звезды и вместо них устанавливать орлов.

— Сталин хотел объявить себя императором, уже все было го­тово, — плыл над столом солидный окаюший голос.

Кто-то выкрикнул «Многая лета!», подхваченное тут же рассказчиком и умноженное монархической здравицей, кажется, к неу­довольствию сидевшего рядом с Беловым председателя облисполкома».

Если областной чиновник и был недоволен, это никак не по­вредило монархистам с партийными билетами.

— Почему меня не посадили? — удивлялся много позже Влади­мир Солоухин в интервью, опубликованном в «Комсомольской правде». — По-моему, ко мне хорошо относился Андропов. Мы встретились в Венгрии в пятидесятых. Я — молодой журналист. Он — молодой дипло­мат. Познакомились, выпили. Я сам замечал здесь не раз: обкладыва­ли агентурой, стучали и сами удивлялись, почему не берут Солоухи­на. Видно, Андропов глушил.

Советский Союз разрушался, и отнюдь не усилиями либерально настроенных диссидентов. Многонациональное государство подрывали крайние националисты, занимавшие все большие посты в партийно-го­сударственном аппарате. Ведь в союзных и автономных республиках внимательно следили за тем, что происходит в Москве. Если одним можно прославлять величие своего народа, своего языка и своей культуры, то и другие не отстанут.

— Наверняка вы мечтали оказаться на месте Гагарина? — спросили однажды космонавта Андрияна Григорьевича Николаева, два­жды Героя Советского Союза, на редкость скромного человека.

― Каждый хотел, — с горечью ответил Николаев. — Но я заранее знал, что меня никогда не пошлют первым, хотя физически я не усту­пал Гагарину. Почему? Потому что наше великое государство первым запустило бы в космос только русского человека. Я по национально­сти чуваш. Разве представителю маленькой нации могли доверить со­вершить такой подвиг?

Эти настроения подтачивали единство государства. Откровен­ный национализм в конце концов погубил Советский Союз.

Для Андропова события в Чехословакии в 1968 году были бое­вым крещением на посту руководителя госбезопаности. Брежнев убе­дился в том, что новый председатель КГБ грязной работы не боится. Комитет государственной безопасности сыграл важнейшую роль в под­готовке ввода советских войск и в ликвидации Пражской весны.

После смерти создателя советской Чехословакии Клемента Гот­вальда руководителем компартии стал Антонин Новотный, член партии с момента ее основания в 1921 году. В сентябре 1958 года он назна­чил себя еще и президентом республики. При немцах Новотный четыре года провел в Маутхаузене. Этот трагический опыт не сделал его мудрее терпимее. Во время позорных процессов в Чехословакии в пятиде­сятых годах судили и расстреляли многих его товарищей, руководи­телей партии и страны. Новотный вместе с женой за бесценок скупали вещи, оставшиеся после расстрелянных чекистами соратников.

Сменивший его Александр Дубчек был совсем другим человеком. Он родился в семье коммунистов. После Октябрьской революции его роди­тели решили ехать работать в Советский Союз. Вместе с другими поклонниками Октябрьской революции собрали деньги, купили на эти деньги локомотив, электрогенератор, грузовик, трактор. В марте 1925 года триста человек переехали в Советский Союз. Направили их в Киргизию. Работящие люди, они быстро обустроились на новом ме­сте. Словацкий кооператив работал до декабря 1943 года, когда его распустили, а все оборудование перешло Наркомату сельского хозяй­ства Киргизии.

В тридцатых годах отец Дубчека получил работу в Горьком, где Александр пошел в школу. В 1938 году семья оказалась перед вы­бором — или получать советское гражданство и остаться навсегда, или возвращаться на родину. Отец выбрал возвращение. Возможно, это их спасло от сталинских репрессий.

Они оказались на родине после подписания мюнхенских согла­шений, которые решили судьбу Чехословакии. В марте 1939 года стра­на была оккупирована и расчленена. Чехия исчезла с политиче­ской карты. Появился протекторат Богемии и Моравии. Формально им управляло чешское правительство, фактически всем руководили немцы. Словакия превратилась в профашистское государство. Александр Дуб­чек и его брат вступили в компартию, когда на это решались немно­гие. За коммунистами охотились. Отец Дубчека был арестован летом 1942 года в Братиславе.

Летом 1944 года в Словакии вспыхнуло восстание, поддержанн­ное из Москвы и из Лондона. В Словакию были введены немецкие вой­ска. Александр Дубчек участвовал в словацком национальном восста­нии вместе с братом. Его брата убили немцы, Александр был ранен. После войны в стране установился коммунистический режим. Дубчека быстро взяли на партийную работу. В 1955 году отправили на учебу в Москву — в Высшую партийную школу при ЦК КПСС. Он проучился три года, ему помогало то, что он в совершенстве владел русским язы­ком. С этого времени Дубчека советские партийные чиновники считали своим человеком, надежным товарищем.

В 1960 году Дубчека сделали секретарем ЦК по промышленно­сти, и он переехал в Прагу. В 1963 году он стал партийным руково­дителем Словакии и вернулся в Братиславу. Чехословакия была тогда унитарным государством. Словаки, всегда мечтавшие о самостоятель­ности, жаловались на то, что чехи их зажимают. Дубчек был защитни­ком словацких интересов. Под его крылом свободнее чувствовали себя словацкие писатели, журналисты и ученые.

В августе 1964 года в Чехословакию приезжал Никита Сергее­вич Хрущев. Ничто не предвещало его скорое падение. Из Праги Ники­та Сергеевич отправился в Братиславу.

Сопровождающий его Антонин Новотный плохо говорил по-русски, Дубчек — свободно. Хрущев постоянно держал его рядом с собой и расспрашивал о ситуации в республике. Новотного это злило.

Из Братиславы высокого советского гостя повезли в Банска-Бы­стрицу, где проходили торжества в честь Словацкого национального восстания. В аэропорту Хрущева вместе с Новатным усадили в первую машину. Дубчеку нашлось место в замыкающем автомобиле. Рассадку по машинам готовили сотрудники службы протокола, прибывшие с Но­вотным из Праги. Кортеж тронулся и вдруг остановился. Дубчек опу­стил стекло и выглянул. Он не мог понять, что случилось. Он увидел советского посла Михаила Васильевича Зимянина, который бежал вдоль длинного кортежа и заглядывал в каждую машину. Совершенно запыхав­шийся, он добрался до машины, где сидел Дубчек, и с облегчением выпалил:

Александр Степанович, идите скорее со мной. Никита Сергее­вич просит вас в свою машину.