Юрий Андропов. Последняя надежда режима. - Млечин Леонид Михайлович - Страница 21

Разные начала боролись в венгерском обществе. Одни, непри­миримые, подняли венгерскую революцию 1848-го и восстание 1956 года. Другие, умеренные и прагматичные, в XIX иске пошли на союз с Австрией в обмен на привилегированное положение венгров в составе Австро-Венгерской империи, а в XX столетии — на союз с Москвой в обмен на особое положение социалистической Венгрии в советском блоке. Третьи, охваченные национальной идеей, пошли на союз с Гит­лером и в благодарность за территориальные приобретения сражались вместе с фашистскими поисками против Красной армии.

Одни политики принесли венграм славу. Другие — процветание. Третьи — позор и несчастье. Янош Кадар был симпатичен венграм хотя бы своей подчеркнутой скромностью, которой вынуждены были придер­живаться и все партийные бонзы. Он разрешил венграм ездить по миру много раньше, чем такое право обрели граждане других восточноевро­пейских стран. Кадар стал посылать молодых венгров учиться и в Россию, и на Запад. Венгрия при Кадаре была открыта в обе стороны. Янош Кадар сумел прекрасно использовать свободу рук, которую ему дал Никита Хрущев, который любил «дядю Ваню». А Леониду Брежневу уже пришлось считаться с Кадаром, хотя в советском партийном аппа­рате на венгров смотрели с сомнением и подозрением, как на ерети­ков.

В Венгрии после 1956 года не было репрессий, ей не предъяв­ляли претензий по части прав человека. Секретарь ЦК ВСРП по идео­логии Дьердь Ацел, которого не любили в Москве за еврейское проис­хождение, образованность и нежелание напиваться вместе с коллегами по партийной работе и играть в домино, сумел достичь исторического компромисса с самыми видными венгерскими интеллигентами, писателя­ми, деятелями культуры, которые в 1956-м встали в оппозицию к вла­сти.

Кадар и Андропов извлекли из трагических событий той осени разные уроки.

Главный урок, усвоенный Андроповым в Венгрии, был прост. Он увидел, с какой легкостью коммунистическая партия может потерять власть над страной, если только она позволит себе ослабить идеоло­гический контроль, цензуру, если исчезнет страх. Ничто другое подорвать класть партии не может — ни экономические трудности, пп, уж конечно, вражеские шпионы. Главное — не давать свободы. Логика существования социалистических режимов состоит в том, что, как только происходит малейшее послабление, режим начинает развали­ваться.

Можно было, конечно, извлечь другой урок — если власть от­стает от жизни, отказывается от реформ, не прислушивается к тому, что желает народ, начинается революция. Но Андропов сделал те вы­воды, которые соответствовали его представлениям о жизни. Боязнь потерять власть сопровождалась у Андропова чисто физическим стра­хом. Советское посольство обеспечило свою безопасность, окружив здание тридцатью танками. Пережитый в Будапеште страх перед восставшим народом надолго запомнился Андропову. Юрий Владимирович видел, как в Венгрии линчевали сотрудников госбезопасности. Он не хотел, чтобы нечто подобное случилось и с ним.

— Вы не представляете себе, что это такое, когда улицы и площади заполняются толпами, вышедшими из-под контроля и готовыми крушить все, что попало, — сказал он дипломату Олегу Александрови­чу Трояновскому. — Я все это испытал и не хочу, чтобы такое произошло в нашей стране.

Считается, что пережитое в Будапеште очень болезненно ска­залось на жене Андропова. Она стала прихварывать, и он постепенно лишился полноценной семейной жизни. Осталась одна работа.

Хирург Прасковья Николаевна Мошенцева, описывая свой более чем тридцатилетний опыт работы в системе 4-го главного управления при Министерстве здравоохранения СССР в книге «Тайны Кремлевской больницы», рассказывает и о жене Андропова: «Она не раз лежала в неврологическом отделении и непрестанно требовала уколов... Она просто придумывала себе разные недомогания и требовала наркотиков. От успокоительных уколов отмахивалась. Видимо, она привыкла к нар­котикам с молодых лет. Сейчас мне кажется, что виноваты врачи. Это они уступали ее настойчивым просьбам, подсознательно трепеща пред одним именем ее мужа».

Принято считать, что в знак благодарности за успешное по­давление венгерского восстания Юрия Владимировича Андропова верну­ли в Москву, поставили руководить отделом ЦК, и с этого момента его карьера шла только по восходящей. В реальности все было иначе. Андропов продолжал работать в Будапеште, и возвращать его в Москву не спешили. Вопрос о смене посла возник не потому, что Юрия Влади­мировича хотели отблагодарить. Напротив, в Москве беспокоились о другом. Андропов был тесно связан с прежним руководством Венгрии, с Ракоши и его группой. Захочет ли работать с ним Янош Кадар, ко­торому старались во всем идти навстречу?

К тому времени председатель КГБ Иван Серов, завершив свою миссию, вернулся домой. Он оставил в Венгрии своего заместителя генерал-лейтенанта Сергея Саввича Бельченко. Тот рассказывал исто­рику Алексею Попову, как ему в Будапешт в начале 1957 года позво­нил Серов и дал деликатное поручение:

— Никита Сергеевич просит узнать мнение руководства Вен­грии по поводу нашего посла Андропова. Желают ли видеть его на этом посту?

Генерал Бельченко попросился к Яношу Кадару на прием и за­дал этот вопрос.

— Товарищ Андропов, — откровенно ответил новый руководи­тель страны, — очень достойный человек, профессионал. Но он был в сильной дружбе с Ракоши, поэтому, если это возможно, мы хотели бы видеть на его месте другого человека.

Разумеется, впоследствии, когда Андропов стал столь важной фигурой в советском руководстве, Янош Кадар демонстрировал ему полнейшее уважение. Не возражал и против версии о том, что именно Андропов сделат его руководителем Венгрии. Но ни Юрий Владимиро­вич, ни Янош Кадар не забыли о том, что и как происходило в Вен­грии осенью 1956 года...

Андропова могли вернуть в центральный аппарат Министерства иностранных дел или перевести в другое посольство. Но на его сча­стье появилась куда более интересная вакансия — в ЦК КПСС.

Сразу после смерти Сталина, 19 марта 1953 года, в аппарате ЦК образовали отдел по связям с зарубежными компартиями. Сотрудни­ки отдела следили за деятельностью иностранных компартий, принима­ли иностранные делегации, приезжавшие в Советский Союз, и помогали политэмигрантам, которых в нашей стране еще было немало.

С марта 1955 года отделом руководил кремлевский долгожи­тель, выпускник Института красной профессуры и бывший работник Коминтерна Борис Николаевич Пономарев. При Хрущеве он стал акаде­миком. Борис Николаевич поставил рекорд — заведовал отделом больше тридцати лет, пока Горбачев не отправил его на пенсию.

В начале 1957 года пономаревский отдел решили разделить, чтобы одно подразделение занималось капиталистическими и развиваю­щимися странами, другое — социалистическими. Вопрос обсуждался на заседании президиума ЦК 21 февраля 1957 года. Решили создать меж­дународный отдел ЦК, во главе которого оставили Бориса Пономарева, и отдел по связям с коммунистическими и рабочими партиями социали­стических стран. В газетах его полное название никогда не упомина­лось, писали коротко и внушительно — Отдел ЦК.

Задачи нового отдела сформулировали так: поддержание тесных контактов с братскими партиями, изучение экономических и социаль­но-политических процессов в соцстранах, разработка планов всесто­роннего сотрудничества, контроль за всеми советскими ведомствами и организациями «в их сношениях со странами народной демократии» и наблюдение за политической работой с приезжающими в Советский Союз гражданами этих стран.

Кандидатуру руководителя нового отдела подбирал кандидат в члены президиума ЦК КПСС Дмитрий Трофимович Шепилов, которого Хру­щев только что вернул из Министерства иностранных дел на пост се­кретаря ЦК. Шепилов предложил Николая Павловича Фирюбина, посла в Югославии. Фирюбин был сравнительно молодым дипломатом. Инженер по образованию, он рано попат на партийную работу и в годы войны был секретарем Московского горкома по промышленности. Он был снят с должности в конце 1949 года, когда Сталин устроил большую чистку столичной команды и вновь сделал хозяином Москвы Хрущева. Фирюбин работал в Мосгорисполкоме, а потом оказался на дипломатической ра­боте.