Ангел для сестры - Пиколт Джоди Линн - Страница 66

• Предыдущая
• 66/82
• Следующая

– Кейт, – выдавила я, – мне очень жаль.

Лицо Кейт исказилось от боли.

– Но я же любила его, – ответила она, будто этого было достаточно.

– Я знаю.

– А ты мне не сказала.

– Я не могла. Я боялась, что ты перестанешь бороться за свою жизнь.

Она закрыла глаза, повернулась на бок и зарыдала. Мониторы, к которым она все еще была подключена, начали пищать, и в палату сбежались медсестры.

Я наклонилась к ней.

– Кейт, солнышко, я считала, так будет лучше для тебя.

Она не желала смотреть на меня.

– Не разговаривай со мной, – тихо произнесла она. – У тебя это хорошо получается.

Кейт не разговаривала со мной семь дней и одиннадцать часов. Мы приехали из больницы и навели в доме стерильную чистоту. Это было несложно, потому что мы делали это не в первый раз. А ночью я лежала в постели рядом с Брайаном и удивлялась, как он может спать. Я смотрела в потолок и думала, что потеряла дочь еще до ее смерти.

Однажды я вошла в ее комнату и увидела Кейт на полу среди разложенных фотографий. Как я и предполагала, это были фотографии Кейт с Тейлором перед выпускным балом.

Наряженная Кейт с предательской маской на лице. Тейлор нарисовал ей на маске помадой улыбку, чтобы, как он сказал, не портить фотографию.

Тогда это рассмешило Кейт. Не верилось, что этого парня, такого жизнерадостного, такого живого, уже нет. Мое сердце сжалось от боли, и в голове пронеслось одно слово: «Привыкай».

Были и другие фотографии, где Кейт младше. Одна, где Кейт и Анна склонились, разглядывая краба. Одна, где Кейт была в костюме арахиса на Хеллоуин. Одна, где все лицо Кейт измазано плавленым сыром, а в руках она держит бублики, как очки.

В другой пачке были ее детские фотографии, сделанные в три года и раньше. Беззубая, улыбающаяся в ярком свете солнца, она еще не знала, что ее ждет.

– Я не помню, когда была ею, – тихо сказала Кейт, и эти первые слова проложили стеклянный мост, который пошатнулся под моими ногами, когда я сделала первый шаг в комнату.

Я положила руку рядом с ее рукой на край одной из фотографий. На немного помятом снимке была полуторагодовалая Кейт, которую Брайан подбросил в воздух. Ее волосы развевались, руки и ноги раскинулись звездочкой, а на лице не было ни тени сомнения, что, падая обратно на землю, она все равно будет в безопасности.

– Она была прекрасна, – сказала Кейт, поглаживая мизинцем румяные щеки девочки, которую никто из нас уже не узнает.

В четырнадцать лет родители отправили меня на лето на ферму в учебный лагерь. Это было место для трудных детей, где подъем в четыре утра, где доят коров и ищут неприятностей на свою голову. Каких? Сбивать горшки с забора на счет, напиваться, гонять коров. Короче говоря, однажды меня назначили святым Моисеем. Так мы называли пастуха, который присматривал за ягнятами. Мне надо было выпасти сотню овец на пастбищах, где не было ни единого деревца, под которым можно было бы укрыться от палящего солнца.

Часто говорят, что овцы – самые тупые животные в мире, но это мягко сказано. Они застревают в заборах. Они теряются в загоне размером метр на метр. Они забывают, где находится их кормушка, хотя еду им дают в одном и том же месте тысячу дней подряд. К тому же они совсем не похожи на те пушистые создания, которых изображают на картинках. Они воняют. Они блеют. Они доводят вас до белого каления.

В тот день я захватил с собой журнал и листал страницы в поисках снимков пооткровеннее, когда услышал, как кто-то кричит. Я ничуть не сомневался, что кричал человек, хотя такого крика не слышал ни разу в жизни. Спеша на звук, я ожидал увидеть человека, упавшего с лошади и сломавшего ногу, или придурка, который случайно разрядил пистолет себе в живот. Но возле небольшой речушки в окружении остального стада рожала овца.

Я не был ветеринаром, но понимал, что если животное так орет, то, значит, что-то идет совсем не так, как надо. Из нее выглядывали два небольших пузыря, овца лежала на боку и тяжело дышала. Она посмотрела на меня своими черными глазами и сдалась.

Я не собирался допускать, чтобы кто-то сдох на моем дежурстве, потому что эти гестаповцы, которые управляли лагерем, заставили бы меня закапывать чертово животное. Поэтому я растолкал остальных овец, опустился на колени и потянул скользкие узловатые пузыри. Пока я тащил, овца кричала, как любая мать, когда ее ребенка вырывают из чрева.

Ноги ягненка были сложены, как швейцарский армейский нож, на голове был серебристый пузырь, на ощупь похожий на внутреннюю поверхность щеки, когда по ней проводишь языком. Ягненок не дышал.

Конечно, я не собирался делать ягненку искусственное дыхание. Для начала я просто разорвал пальцами пузырь на его шее. Оказалось, что этого было достаточно. Минуту спустя он уже шатался на подгибающихся ногах и блеял, зовя маму.

В то лето родилось около двадцати ягнят. Но каждый раз, проходя мимо загона, я безошибочно узнавал своего. Внешне он не отличался от остальных, но был чуть проворнее и солнце ярче играло в его кудряшках. Если удавалось его поймать и заглянуть в глаза, то можно было увидеть молочно-белые зрачки – верный знак того, что он пробыл на той стороне достаточно долго, чтобы теперь наслаждаться тем, что мог потерять.

Я рассказываю об этом потому, что, когда Кейт наконец открыла глаза, я понял, что одной ногой она уже тоже на той стороне.

– О Господи, – слабым голосом проговорила Кейт, увидев меня. – Все-таки я попала в ад.

Я наклонился к ней.

– Знаешь, сестренка, меня не так просто убить.

Я встал и поцеловал ее в лоб, задержав губы немного дольше обычного. Как это матери определяют температуру таким образом? Я мог определить только неизбежную потерю.

– Как дела?

Она улыбнулась мне, но это было все равно что смотреть на карикатуру, после того как увидел подлинник в Лувре.

– Замечательно, – ответила она. – Чем обязана визиту?

«Тем, что тебе недолго осталось», – подумал я, но вслух сказал другое.

– Я был здесь недалеко. К тому же на этой смене дежурит хорошенькая медсестра.

Кейт рассмеялась.

– Боже, Джес, мне будет не хватать тебя.

Мы оба удивились, как легко она это сказала. Я сел на край кровати и провел пальцем по тонкой складке на одеяле.

– Знаешь… – Мне хотелось ее подбодрить, но она накрыла мою руку своей.

– Не надо. – На какую-то секунду ее глаза стали живыми. – Может, моя душа переселится в кого-то другого.

– Как Мария-Антуанетта?

– Нет, не сейчас. В будущем. Думаешь, это глупо?

– Нет, – признался я. – Мне кажется, мы все время от времени возвращаемся.

– Тогда, как ты думаешь, кем ты станешь в следующей жизни?

– Разлагающимся трупом. – Она вздрогнула, что-то пискнуло, и я испугался. – Кого-то позвать?

– Нет, тебя вполне достаточно, – ответила Кейт, и хотя я знал, что она ничего особенного не имела в виду, но почувствовал, как в горле заворочался комок.

Я вдруг вспомнил старую игру, в которую часто играл, когда мне было девять или десять лет и мне разрешали кататься на велосипеде до темноты. Глядя, как солнце склоняется к горизонту все ниже и ниже, я заключал с собой небольшие пари. Если я задержу дыхание на двадцать секунд, ночь не настанет. Или если я не моргну. Или если я смогу стоять так неподвижно, что муха сядет мне на щеку. Теперь же я поймал себя на том, что стараюсь выторговать жизнь Кейт, хотя знал, что это не поможет.

– Ты боишься смерти? – выпалил я.

Кейт повернулась ко мне, и на ее лице промелькнула улыбка.

– Я тебе расскажу. – Она закрыла глаза. – Мне нужно немного отдохнуть, – с трудом выговорила она и опять уснула.

Это несправедливо, и Кейт это знала. Не обязательно прожить целую жизнь, чтобы понять: мы не всегда получаем то, чего заслуживаем. Я встал, чувствуя, как тот комок в горле становится больше и больше, и я уже не мог сдержаться, и все вырвалось наружу. Я выбежал из палаты Кейт, чтобы не тревожить ее. Там я кулаком пробил дыру в белой стене, но это помогло мало.

• Предыдущая
• 66/82
• Следующая