Ученица Холмса - Кинг Лори Р. - Страница 8
- Предыдущая
- 8/67
- Следующая
Однажды ранним сентябрьским днем я без предупреждения пришла к Холмсу. Во время первой осенней непогоды провода телефонного сообщения в деревне были оборваны, поэтому я и не смогла позвонить и известить о своем намерении прийти. Дорога являла собой грязное месиво, и вместо того, чтобы воспользоваться велосипедом, который я купила (на деньги миссис Хадсон, разумеется), я надела высокие ботинки и отправилась пешком. Пока я шла по сырым холмам, взошло солнце и установилась жара. Подойдя к дому, я оставила грязные ботинки за дверью и прошла через кухню, вся вспотевшая и в грязи. Миссис Хадсон не было на кухне, что было довольно странным обстоятельством для столь раннего часа, но из гостиной доносились приглушенные голоса, и один из них, не знакомый мне определенно принадлежал лондонцу. Вероятно, сосед или гость.
– Доброе утро, миссис Хадсон, – тихо сказала я, предполагая, что Холмс все еще спит. Он часто спал по утрам, так как у него был свой странный распорядок. Я набрала воду в раковину, чтобы смыть пот с лица и грязь с ладоней. Умывшись, я протянула руку за полотенцем, но обнаружила, что крючок пуст. Пока я шарила в слепом раздражении в поисках полотенца, со стороны дверей послышался шум и мне в руки сунули полотенце. Я схватила его и прижала к лицу.
– Спасибо, миссис Хадсон, – произнесла я. – Мне показалось, вы с кем-то разговаривали. Ничего, что я пришла в это время? – Не услышав ответа, я подняла глаза и увидела представительного усатого человека, стоявшего в дверях с сияющей улыбкой на лице. Даже без очков я сразу узнала его и успокоилась. – Доктор Уотсон, я полагаю? – Я вытерла руки, и мы обменялись рукопожатием. Он задержал мою руку, вглядываясь в мое лицо.
– Он был прав. Вы хорошенькая.
Это смутило меня окончательно. Кто, черт возьми, был этот «он»? Конечно, не Холмс. Да еще и «хорошенькая». Истекающая потом, в шерстяных чулках с дырками на больших пальцах, со спутанными волосами, с грязными до колен ногами – и хорошенькая?!
Я освободила руку и нашла свои очки на буфете. Как только я их надела, его лицо сразу приобрело четкие очертания. Он смотрел на меня с таким удовольствием, с таким восторгом, что я даже не знала, что и делать, а просто стояла. Глупо.
– Мисс Рассел, я так счастлив в конце концов встретить вас. Буду краток, потому что Холмс должен скоро проснуться. Я хотел бы поблагодарить вас, поблагодарить от всего сердца за то, что вы сделали для моего друга за последние несколько месяцев. Если бы я прочитал это в истории болезни, то ни за что бы не поверил, но я наблюдал все это собственными глазами и поэтому верю.
– Наблюдали что? – задала я идиотский вопрос. Мне показалось, я выступаю в роли какого-то шута.
– Уверен, вы знали о том, что он был болен, хотя вряд ли догадывались, какая у него болезнь. Я в отчаянии наблюдал за ним, поскольку знал, что если все будет так продолжаться, он вряд ли дотянет до следующего года. Но с мая он прибавил в весе семь фунтов, сердечный ритм нормализовался, кожа порозовела, и, по словам миссис Хадсон, он стал спать, хоть и урывками, но спать. И он говорит, что даже перестал употреблять кокаин, к которому последнее время еще более пристрастился. Просто бросил. Я верю ему. И я благодарю вас от всей души. Вы сделали то, чего не смог сделать я, – вытащили из могилы моего лучшего Друга.
Я стояла сгорая от смущения. Странно, Холмс был болен? Да, он выглядел тощим и кожа его была серого цвета, когда мы встретились в первый раз, но он совсем не был похож на умирающего. Язвительный голос из соседней комнаты заставил нас обоих почувствовать себя неловко.
– Уотсон, хватит пугать ребенка своими страшными историями. – Холмс стоял в дверях одетый в халат мышиного цвета. – Так уж и из могилы? Я был скорее переутомлен, но едва ли стоял одной ногой в могиле. Я допускаю, что Рассел помогла мне расслабиться, но едва ли я ем больше, когда она здесь. Уотсон, я бы не хотел, чтобы ты волновал ребенка, слышишь?
Когда Уотсон повернулся ко мне, он выглядел таким смущенным, что остатки моей неприязни к нему улетучились, и я рассмеялась.
– Но я хотел лишь поблагодарить ее...
– Очень хорошо, ты ее поблагодарил. А теперь давай попьем чаю, пока миссис Хадсон приготовит нам завтрак. Смерть и воскрешение, – фыркнул он, – какая глупость!
Я с удовольствием вспоминаю тот день, хотя тогда меня беспокоило ощущение, что я раскрыла книгу на середине и пытаюсь восстановить предыдущие главы. В разговоре упоминались незнакомые мне места и имена, за которыми скрывались целые приключения. Я была в таком положении, в котором любое третье лицо, в данном случае я, непременно почувствовало бы себя неловко, но как ни странно, я неловкости не испытывала. Трудно сказать, почему это было так. Даже за те несколько недель, что я знала Холмса, мы успели стать настоящими друзьями, к тому же я больше не боялась Уотсона, который в свою очередь всегда держался со мной по-свойски и никогда на меня не обижался. До того дня я бы сказала, что его разум слишком затуманен, чтобы увидеть в моем лице какую-нибудь угрозу. К полудню я уже поняла: он слишком любил Холмса, чтобы упустить хоть что-то, связанное с ним. Причиной тому был тот факт, что его натура была слишком широкой, чтобы исключить хоть что-нибудь касающееся Холмса.
День прошел быстро. Мне понравилось дополнять трио старых друзей – Холмса, Уотсона и миссис Хадсон. Когда после ужина Уотсон пошел собирать вещи, чтобы успеть к вечернему поезду в Лондон, я села возле Холмса, чувствуя смутную потребность перед кем-нибудь извиниться.
– Мне кажется, вы догадывались, что я заочно его ненавидела, – произнесла я наконец.
– Ода.
– Теперь я понимаю, почему вы к нему привязаны. Он, ну такой... хороший что ли. Конечно, он не обладает блестящим умом, но когда я думаю о той боли и том зле, что ему довелось вынести... Это как-то отполировало его, не правда ли? Очистило.
– "Отполировало". Хорошо сказано. Мне было полезно видеть свое отражение в глазах Уотсона, когда я расследовал сложное дело. Он многому научил меня, например научил понимать, как живут люди, что ими движет. Он заставляет меня быть сдержанным, этот Уотсон, – сказал он, но, увидев сомнение в моем взгляде, добавил: – Конечно, сдержанным настолько, насколько я могу быть.
Так моя жизнь началась заново в то лето 1915-го. Первые годы войны я провела под покровительством Холмса, хотя и не сразу поняла, что посещала не просто друга, но учителя, который учил меня не научным дисциплинам, а именно своей профессии. Я не представляла себя детективом, я была студенткой, изучающей теологию, и собиралась посвятить свою жизнь исследованию не темных глубин человеческого поведения, а высот человеческих знаний о божественном. Многие годы я и не догадывалась, что эти два полюса могут иметь точки соприкосновения.
Я стала его ученицей, сама не осознавая этого факта. Однажды, несколько лет спустя, я напомнила ему фразу, которую он пробормотал в саду в первый день нашего знакомства: «Двадцать лет назад, даже десять. Но здесь? Сейчас?» Я спросила, что он имел в виду, но, конечно же, он сказал, что это была мимолетная мысль. Однако, поскольку Холмс всегда считал себя всезнающим, я в это не верю. Это было совершенно не в стиле такого джентльмена, как Холмс, брать в ученики молодую женщину. Двадцать лет назад, во времена Виктории, союз, подобный нашему, был бы немыслим, и даже десять лет назад, при Эдуарде, сельское общество было бы шокировано таким симбиозом, и нам бы пришлось нелегко.
Как бы то ни было, стоял 1915 год; представители высших классов пытались сохранить старый уклад жизни, но безуспешно – это только усиливало всеобщий хаос. Во время войны каждая клетка английского общества претерпела значительные метаморфозы. Необходимость заставила женщин работать вне дома, и женщины, одев мужскую обувь, пошли на заводы, фабрики, в поля. Нужды короля и страны, равно как и постоянное беспокойство за сражающихся на фронте, снизили требования приличий: людям просто не хватало энергии на все условности.
- Предыдущая
- 8/67
- Следующая
