Поворот к лучшему - Аткинсон Кейт - Страница 28

Однажды Мартин с братом вернулись из школы и застали отца с пистолетом (тем самым «велродом»), приставленным к голове матери. «Что скажете, ребята, — спросил отец, плотнее прижимая ствол к виску жены, — пристрелить мне ее?» Естественно, он был пьян. Мартин забыл, что он тогда сказал или сделал, ему было всего восемь, мозг «заблокировал» воспоминания о том, чем закончилось «происшествие». Ему хотелось верить, что он заступился за мать, хотя, видит Бог, она далеко не всегда вступалась за него. Он всегда думал, что рано или поздно отец пустит себе пулю в лоб, и удивился, когда тот ушел из жизни столь прозаично.

Пистолеты не вызывали у него приятных ассоциаций. Он дотронулся до ствола, отметив легкую дрожь в руке. Провел пальцами по гладкому металлу — вопреки ожиданиям, пистолет не был холодным. «Велрод», любимец спецслужб всего мира, разработали в Великобритании во время Второй мировой. По-настоящему бесшумный пистолет. Девятимиллиметровый, однозарядный. Прицельная дальность не ахти, лучше стрелять в упор. «Велрод» мог служить только одной цели — поражение одиночной мишени с близкого расстояния с привлечением минимума внимания. Другими словами, оружие наемного убийцы.

Мартин сделал глубокий вдох. Сейчас он выйдет из ванной, а потом и из номера, очень тихо. На цыпочках спустится по лестнице, минует регистрационную стойку, выйдет из здания, сядет в первое же такси и попросит отвезти его в ближайший полицейский участок.

Он открыл дверь ванной. Пол Брэдли спал, негромко похрапывая, невинно раскинув руки, как ребенок. Мартин направился прямиком к выходу, но тут у него подкосились ноги. Он посмотрел вниз: ковер плыл перед глазами. Спазм в мозгу, головокружение. Мартин вдруг почувствовал невероятную усталость, он никогда в жизни так не уставал, даже не представлял, что можно устать до такой степени. Нужно прилечь и немного поспать, прямо здесь, на этом неприятном клетчатом ковре.

Глория убедилась, что все двери и окна заперты, включила сигнализацию и спустилась в подвал — проверить камеры наблюдения.

На садовом фронте все было спокойно, если не считать лисицы, бодро трусившей по лужайке. Глория почти каждый вечер выставляла для лис еду. Первое время она скармливала им остатки со стола, но теперь частенько покупала специальное угощение: свиные сосиски или мелко нарезанное мясо. Для ежика (может, их было даже несколько, только как узнать?) она выставляла кошачьи консервы и хлеб с молоком. Конечно, лисы к ежиной еде тоже прикладывались. Иногда на лужайке устраивали возню кролики (лисы ели и их тоже), а еще Глория видела бесчисленных соседских кошек и мелких пугливых грызунов, выходивших только по ночам. Эти мелкие пугливые грызуны особенно нравились лисам. У себя в подвале Глория могла смотреть передачи о живой природе в прямом эфире.

Ночные камеры передавали изображение в причудливых, серо-зеленых тонах, и сад преображался в мир теней, увиденный глазами призрака. Хаос листвы, в котором угадывались очертания больших кустов рододендрона у подъездной аллеи, зашевелился. Что-то блеснуло — бриллианты, обрамленные гагатом. Глаза. Что за животное может быть такого роста? Медведь, лошадь? И что бы им тут делать? Она моргнула, и ночное создание исчезло.

Технологии технологиями, но камеры не могли выйти в сад и понюхать листву, взвыть и залаять на незваного гостя. Если бы Грэм умер, Глория первым делом отправилась бы в собачий питомник в Сифилде и взяла грустноглазую ищейку или прыгучего терьерчика. Грэм не любил животных, и они никогда никого не заводили, потому что у него, мол, сильная аллергия на шерсть и перья. Глория не замечала у мужа проявлений аллергии — ни на шерсть, ни на что-либо еще. Однажды она взяла клок с соседской кошки — бедняжка страдала алопецией: стоило ее погладить, и в руках оставались пригоршни шерсти, — положила Грэму под подушку и полночи не спала, чтобы наблюдать за мужем, но наутро он проснулся и как ни в чем не бывало потребовал «парочку яиц-пашот». Глория подозревала, что ее дети выросли бы в людей поприятнее, будь у них в детстве собака.

Она подумала о Грэме, лежащем в Лимбе интенсивной терапии, на унылой нейтральной полосе между жизнью и смертью в ожидании, пока Великий Небесный Архитектор определится с планами. Глория хранила случившееся в секрете, готовясь к последствиям. Она не сообщила ни Юэну, ни Эмили, что их отец околачивается на пороге смерти — ждет, откроют ему или нет. Она вообще никому не сказала. Да, о таких вещах положено рассказывать, но она не хотела себя утруждать. Окружающие превратили бы все в драму, а Глории казалось, что в такой ситуации чем меньше шума, тем лучше. Кроме того, прежде чем он умрет и все узнают, нужно еще столько всего сделать. Поэтому она просто оставит его на больничной койке, спрячет у всех на виду, а сама спокойно будет готовиться к своему вдовству. Его внезапное низвержение до смертных застало Глорию врасплох. А Грэму нечасто удавалось ее удивить.

Глория забралась в постель с кружкой «Хорликса»,[52] тарелкой овсяных лепешек с сыром «Уэнслидейл» и толстым романом Мейв Винчи. Преданная своему графству до мозга костей, она всегда ела уэнслидейлский сыр и никогда — ланкаширский. По тем же соображениям она предпочитала сериал про ферму Эммердейл «Улице Коронации» — просто «Эммердейл» снимался в Йоркшире, хотя, признаться, она ни разу не увидела на экране знакомых мест.

Какой просторной и чудесной вдруг стала супружеская кровать. Глория уже перестирала все простыни, перевернула и проветрила матрас, пропылесосила подушки, чтобы на них не осталось ни чешуйки Грэмовой кожи. Стоило ей устроиться поудобнее, как — по закону подлости — настойчиво зазвонил телефон. Глория, считавшая, что Александр Грэм Белл должен за многое ответить, наотрез отказалась установить телефон у кровати. Она не понимала, зачем это нужно, — в постели она хотела спать, а не болтать по телефону. У Грэма мобильник был фактически имплантирован в ухо, поэтому телефон в спальне ему не требовался, а на «экстренный случай» у кровати была кнопка тревоги, хотя Глория с трудом могла представить, что за «экстренный случай» должен произойти в спальне, чтобы она эту кнопку нажала. Разве что Грэм захотел бы секса. Она нехотя сползла с кровати и спустилась на первый этаж. Все расспросы, пожалуй, лучше пресечь на корню.

На дисплее высветилось имя: Пэм. Глория со вздохом сняла трубку, но это была не Пэм, а ее муж Мёрдо.

— Глория! Извини, что так поздно, я пытался достать Грэма по мобильному. — Он старался изобразить приветливость, но Мёрдо никогда приветливостью не отличался, и в результате казалось, что он слегка не в себе. — Мы должны были встретиться сегодня после обеда, но он не пришел. Он дома? Спит?

— Нет, он в Тёрсо.

Мёрдо как с цепи сорвался:

— Тёрсо? Ты шутишь? Что значит в Тёрсо? Какого хрена он там забыл, Глория?

Почему она сказала «Тёрсо»? Может, потому, что созвучно с «Мёрдо». Или потому, что это был самый отдаленный городок, пришедший ей на ум.

— У него там стройка.

— С каких это пор?

— С таких.

— Но почему он не берет трубку?

— Он забыл телефон, — решительно заявила Глория.

— Грэм забыл телефон?!

— Знаю, в это трудно поверить. Но чудеса случаются сплошь и рядом. — (И это правда.)

Мёрдо издал фырканье, выражавшее в равной степени досаду и переполох. К счастью, как раз в этот момент где-то в доме заиграл «Полет валькирий» — это надрывался мобильник Грэма. Глория пошла на звуки Вагнера, словно крыса за дудочником, и оказалась в подсобке, где бросила мешок с вещами Грэма, вернувшись из больницы. Ох как он бы взвился, если б узнал, что его сшитый на заказ летний костюм из тонкой шерсти и туфли ручной работы запихали в больничный пакет для мусора.

Покопавшись в мешке, она выудила телефон из внутреннего кармана Грэмова пиджака и подняла повыше, чтобы Мёрдо услышал звонок.