Это смертное тело - Джордж Элизабет - Страница 22

«Если ты избран, ты это поймешь. Если показал себя таким, каков ты есть. Существует девять чинов, но мы — мы! — высший чин. Уничтожь Божий план, и ты падешь, как и другие. Разве ты желаешь…»

Прогремел совсем уж дикий аккорд. Этот звук, слава богу, разогнал голоса. Ему, как обычно, надо было уйти отсюда на время работы находившегося под ним магазина. Но он два дня не мог выйти. Столько времени потребовалось на то, чтобы уничтожить следы крови.

У него была своя комната, и он воспользовался имевшейся в ней крошечной раковиной в углу комнаты. Раковину можно было увидеть в окно, поэтому следовало соблюдать осторожность. Вряд ли кто-нибудь заметил бы его сквозь тонкие занавески, однако их могло отнести ветром в тот момент, когда он отжимал воду из покрытых вишневыми пятнами рубашки, пиджака и даже брюк. И все же ему хотелось ветра, несмотря на то что ветер был для него опасен. Окно он открыл в первую очередь, потому что в комнате было жарко, нечем дышать, по барабанным перепонкам стучало: «Бесполезно для нас сейчас, пока ты себя не покажешь», и мысль о воздухе заставила его подойти, спотыкаясь, к окну и распахнуть его настежь. Он сделал это ночью, он вынужден был сделать это ночью, а это значило, что он способен на анализ, и «мы не намерены сражаться друг с другом. Мы боремся с сыновьями Тьмы. Разве ты не видишь…»

Он закрыл уши наушниками, включил на полную громкость звук. Периодически проигрывал «Оду к радости» — она занимала в его мозгу столько места, что туда не влезали другие мысли и он не слышал преследующих его голосов. Ему надо было осмотреть себя, прежде чем показываться на улице.

В такой жаре одежда сохла быстро. Это позволило ему намочить ее во второй и в третий раз. Вода из темно-красной постепенно стала бледно-розовой, словно весенние цветы, и хотя без отбеливания или химчистки рубашка не вернет первоначальный цвет, худшие пятна исчезли, а на брюках и пиджаке они стали почти невидимыми. Оставалось все выгладить. У него был утюг, потому что ему важно было нормально выглядеть. Он не хотел, чтобы люди от него шарахались. Он хотел, чтобы они были рядом, чтобы они его слушали, он хотел, чтобы они знали его таким, каким он был на самом деле. Но этого не произойдет, если он будет невыспавшимся, неопрятным и в бедной одежде. Все это не годится. Он выбрал свою жизнь и хотел, чтобы люди знали это.

«…другие выборы. Перед тобой один из них. Потребность велика. Потребность ведет к действию, а действие — к славе».

Он искал ее. Славу, только славу. Она нуждалась в нем. Он слышал ее призыв.

Все вышло не так. Она посмотрела на него, и он увидел в ее глазах осознание. Он знал, что это удивление, она и должна была удивиться, но одновременно это означало и приветствие. Он пошел вперед, зная, что нужно сделать. В этот момент не было голосов, не было хора звуков, он ничего не слышал, даже музыки из наушников.

И он потерпел неудачу. Кровь повсюду — на ней, на нем, на ее руках и горле.

Ему пришлось бежать. Сначала он спрятался, обтер себя упавшими листьями, пытаясь убрать кровь. Снял рубашку и скатал ее. Вывернул наизнанку пиджак. Брюки были запачканы, но они были черными, а черный цвет скрывал пролившуюся на них алую кровь. Ему надо было добраться до дома, то есть сесть в автобус, да еще и не один, а он не знал, где выйти, чтобы пересесть. На это уйдет несколько часов, его увидят, на него станут смотреть, начнут шептаться, но это неважно, потому что…

«…еще один знак, и ты его прочитаешь. Вокруг тебя знаки, но ты предпочитаешь защищать, хотя должен сражаться…»

…ему нужно добраться до дома и очистить себя, чтобы сделать то, к чему он предназначен.

Никто, сказал он себе, не догадается сложить одно с другим. Каких только людей не встретишь в лондонских автобусах, на них никто и внимания не обращает, а если даже обратят внимание и вспомнят, что они видели, это неважно. Вообще ничего не важно. Он потерпел неудачу, и ему с этим жить.

Изабелла Ардери не обрадовалась, когда на следующее утро помощник комиссара Хильер явился на собрание ее команды. Это выглядело как проверка, и ей это не понравилось, хотя он и заверил, что пришел просто похвалить ее за то, как она провела накануне пресс-конференцию. Изабелле хотелось сказать, что она не дура. Она отлично понимает, зачем он притащился и встал так важно в углу комнаты, понимает также, что ответственный за расследование — «а это я, сэр» — должен выслушать все, что сотрудник по связям с общественностью посоветует относительно информации, которой можно поделиться с прессой, и, стало быть, поздравлять ее не с чем. Тем не менее на похвалу начальства Изабелла ответила дежурной фразой «благодарю, сэр» и замолчала, с нетерпением предвкушая немедленный уход помощника комиссара. «Держите меня в курсе, исполняющая обязанности суперинтенданта». Это обращение попало в цель, как и планировал Хильер. «Исполняющая обязанности суперинтенданта». Ей не надо было напоминать, что она проходит испытательный срок, однако Хильер при каждой возможности напоминал ей об этом. Изабелла сказала, что пресс-конференция и ее обращение к потенциальным свидетелям, заметившим что-то подозрительное, уже приносит плоды, после чего спросила, не хочет ли помощник комиссара ознакомиться с кратким содержанием телефонных звонков за прошедшие дни. Хильер посмотрел на нее пронизывающим взглядом, словно прощупывая, что стоит за ее вопросом, и только потом отклонил предложение, но Изабелла постаралась сохранить непроницаемое выражение лица. Очевидно, Хильер решил, что она говорит искренне. Сказал, что они еще увидятся, и с этими словами вышел, оставив ее под недружелюбным взглядом инспектора Джона Стюарта, который Изабелла благополучно проигнорировала.

Опрос жильцов в Стоук-Ньюингтоне был в разгаре, кладбищенскую территорию продолжали медленно прочесывать, внимательно выслушивались все телефонные звонки, чертились диаграммы, составлялись карты. Команда был готова извлекать все полезное из того, что говорилось на пресс-конференции, из сообщений в телевизионных новостях и в газетах, из фоторобота, составленного с помощью двух молодых людей, обнаруживших тело. Работа шла, как и следовало, и Изабелла была удовлетворена ее ходом.

Относительно аутопсии у нее, однако, имелись сомнения. Вскрытие она плохо переносила. Вид крови не вызывал у нее состояния, близкого к обмороку, но вскрытое тело и процесс изъятия и взвешивания того, что совсем недавно было живыми органами, действовали на нее неважно. По этой причине сегодня она решила не брать с собой никого на эту процедуру. Она и от ланча отказалась в пользу одной из трех маленьких бутылочек водки, которые с той же целью сунула в сумку.

Морг она нашла без труда. Там ее дожидался патологоанатом из Министерства внутренних дел. Он представился как доктор Уиллефорд, «но зовите меня Блейк, зачем нам с вами формальности?», и спросил, не нужен ли ей стул или табурет, «если расследование покажется вам не по силам». Он произнес это вполне доброжелательно, но Изабелла не поверила его улыбке. Она не сомневалась в том, что о ее реакции на вскрытие будет доложено. Длинные щупальца Хильера протянулись даже сюда. Изабелла поклялась себе держаться стойко и сказала Уиллефорду, что не ожидает никаких трудностей, ей, мол, на вскрытиях ни разу не становилось плохо. Это была чистая ложь, но ему-то откуда знать? Он хихикнул, погладил подбородок и весело сказал: «Хорошо, тогда пойдем». Изабелла подошла к каталке из нержавеющей стали и уставилась на ожидавшее вскрытия тело. С правой стороны шеи у жертвы была кровавая рана, похожая на молнию.

Уиллефорд перечислил первые бросающиеся в глаза детали, обращаясь к микрофону, подвешенному над каталкой. Он сделал это в непринужденной манере, словно собирался повеселить человека, который будет переносить его слова на бумагу.

— Кэти, дорогая, — произнес он в микрофон, — на этот раз у нас особь женского пола. В хорошей физической форме, без тату и без шрамов. Рост пять футов четыре дюйма — не стану переводить в метрическую систему, дорогая. Вес семь и восемьдесят пять сотых стоуна. Сама все переведешь, Кэт? Кстати, как поживает твоя мама? Вы готовы, суперинтендант Ардери? Нет, Кэт, это я не тебе, моя милая. У нас здесь новенькая. Ее зовут Изабелла Ардери, — он подмигнул Изабелле, — и она даже не попросила поставить стул, если он ей понадобится. В общем… — Он принялся исследовать рану на шее. — У нас тут порвана сонная артерия. Очень некрасиво. Ты, моя милая, должна радоваться тому, что не видишь этого. Рана рваная, сейчас измерю… семь дюймов.