Портрет дамы с жемчугами - Кикути Кан - Страница 20

• Предыдущая
• 20/63
• Следующая

– Рури-сан, прости меня, что я причинил тебе столько горя. Теперь все позади, и ты можешь не волноваться, – сказал отец, положив руку на плечо дочери.

Но Рурико не испытывала радости. Она чуть было не спросила отца, откуда он взял столько денег.

Стояла середина июля. На клумбах распустились любимые Рурико розы. Желтые, как топаз, белые, пурпурные, они были единственным украшением запущенного сада. Образ Сёды, неизменно вызывавший в Рурико отвращение, все реже возникал перед ней. А о его поверенном с орлиным носом девушка вообще забыла. Еще немного, и мучительные воспоминания изгладятся из памяти, как кошмарный сон.

Но этой ее надежде не суждено было исполниться. Сёда выпустил последнюю ядовитую стрелу.

Случилось это в конце июля. Совершенно неожиданно префект полиции вызвал отца по какому-то срочному делу. Отец раза два встречался с префектом в учреждениях, но знаком с ним не был, власти вообще посматривали на отца косо.

«Что за дело у него ко мне?» – недоумевал отец. Уже одно слово «полиция» встревожило Рурико. Но отец был совершенно спокоен, с легким сердцем вышел из дому, и скоро коляска рикши, на которой он ехал, скрылась из виду. Рурико же долго не могла успокоиться.

Не прошло и часа, как отец вернулся. Рурико с веселым видом выбежала ему навстречу, но, взглянув на него, застыла на месте. Она поняла, что случилось непоправимое. Лицо отца покрывала смертельная бледность, глаза, как обычно, сверкали, но взгляд был неподвижный и страшный, как у безумного.

– Вы вернулись, отец… – через силу произнесла Рурико каким-то чужим, хриплым голосом.

Избегая смотреть дочери в глаза, барон, разгневанный и в то же время какой-то уничтоженный, стал подниматься к себе в кабинет. Желая узнать, что случилось, в утешить отца, Рурико робко последовала за ним. Но, войдя в кабинет, старик с мольбой обратился к дочери:

– Оставь меня, Рури-сан. Я хочу побыть один, – и из глаз у него покатились слезы.

За свои восемнадцать лет жизни Рурико всего раз видела отца плачущим. Это было, когда он прощался с матерью перед ее кончиной.

Рурико вернулась к себе, охваченная тоской и треногой.

Ужинать отец отказался, сказав, что не голоден. Целых шесть часов, с четырех до десяти, из его кабинета не доносилось ни звука. В десять отец обычно ложился спать, и Рурико, робко приоткрыв дверь, сказала:

– Вам пора ложиться, отец.

Но отец, сидевший неподвижно, скрестив на груди руки, даже не обернулся на слова Рурико, только сказал:

– Я посижу еще немного, а ты не жди меня.

Рурико спустилась до середины лестницы, но тут сердце ее тревожно забилось, а ноги, казалось, приросли к месту. Девушка тихонько вернулась к отцовскому кабинету, прислонилась к стене и решила дождаться здесь, в темном коридоре, пока отец ляжет спать.

Прошло с полчаса, но отец, видимо, не собирался идти в 'спальню. В кабинете было по-прежнему тихо. Затаив дыхание, Рурико продолжала стоять в коридоре среди обступившего ее мрака. Она простояла так больше часа, но не чувствовала ни малейшей усталости. Нервы ее были напряжены до предела. Тишину нарушали лишь легкие шорохи насекомых в саду. Часы пробили полночь, а отец все не выходил. Тогда Рурико решила любой ценой увести отца в спальню, если даже ей придется поссориться с ним, и взялась за дверную ручку, но ручка не подалась – дверь была заперта.

Рурико бросило в дрожь.

– Отец! – закричала она так, словно, умирая, звала на помощь. И в этот момент отец встал и принялся что-то делать. – Отец! Откройте, прошу вас, отец!

Отец не отвечал. Рурико в отчаянии стала колотить в дверь, разбив до крови руки и исступленно крича:

– Отец! Отец! Откройте! Зачем вы заперлись, что вы хотите делать? – Отец по-прежнему не подавал признаков жизни.

Тут Рурико вспомнила, что в кабинет можно проникнуть через окно, и опрометью кинулась на веранду. Однако оба окна были плотно закрыты ставнями. Она вернулась к двери, надавила на нее своими хрупкими девичьими плечиками, пытаясь открыть, кричала до хрипоты:

– Отец! Что вы хотите сделать с собой? Неужели вы оставите свою Рури одну? Тогда Рури тоже не надо жить, ведь, кроме вас, у нее в целом свете никого нет! Я вечно буду упрекать вас за то, что вы сделали! Откройте же, отец! Откройте! Пожалуйста! Прошу вас…

Она била и царапала дверь, потом прижалась к ней в изнеможении лицом, оглашая рыданиями ночную тишину, в которую был погружен дом барона Карасавы.

Через некоторое время Рурико вдруг выпрямилась. «Надо взять себя в руки!» – подумала она и, собрав последние силы, снова заколотила руками в дверь, после чего налегла на нее всем телом. Свершилось чудо. Дверь тихо отворилась, и Рурико чуть не упала. Но ее вовремя подхватили сильные руки отца.

– Отец! – одними губами беззвучно произнесла девушка и, теряя сознание, упала барону на грудь.

Придя в себя, Рурико увидела, что лицо отца мокро от слез, а на письменном столе лежит стопка писем, которые, как показалось Рурико, носили характер завещания.

– Пожалей отца, Рури-сан. Я не смог лишить себя жизни, струсил, когда услыхал, что ты вечно будешь меня упрекать!

– Ах, отец, что вы говорите! Как могли вы подумать о смерти!

– Прошу тебя, ни о чем меня не спрашивай. Мне стыдно смотреть тебе в глаза! Этот негодяй без всякого труда заманил меня в ловушку. Я презираю себя!

Терзания отца невозможно было описать. Он буквально не находил себе места, руки его, сжатые в кулаки, дрожали.

– Вы говорите о Сёде? Какую же еще подлость он совершил? – воскликнула Рурико.

– Сёду я насквозь вижу. Но кто мог подумать, что и Киносита, мой ученик, предаст меня, – дрогнувшим голосом сказал отец.

– Неужели и Киносита?! – Рурико ушам своим не верила.

– Деньги коверкают душу. Перед ними не устоял, даже тот, кому я неизменно покровительствовал десять с лишним лет. Ради денег он отдал на поругание врагу своего благодетеля. Какая низость! Мое сердце обливается кровью!

– Скажите, отец, что же сделал Киносита? – зардевшись от гнева, нетерпеливо спросила Рурико.

– Помнишь картину, которую принес нам этот субъект? Она оказалась ловушкой, поставленной мне Сёдой, и я так глупо в нее попался. Киносита сказал, что картина принадлежит его другу. Как ты думаешь, кто оказался этим другом? Сёда! И Киносита до того обнаглел, что осмелился явиться ко мне в дом с этой картиной!

– Для чего это им понадобилось? – недоумевала Рурико. – И потом, в тот же вечер вы отвезли картину обратно!

При этих словах отец покраснел и в изнеможении опустился в кресло.

– Рури-сан! Прости меня! Подло заманивать человека в ловушку, но еще подлее попадаться в нее.

Отец опустил глаза, стыдясь смотреть на дочь. Воцарилось напряженное молчание. Первым заговорил отец.

– Рури-сан! – сказал он, не поднимая глаз. – Я все тебе расскажу! По легкомыслию я совершил непростительный поступок, и теперь уже ничего не исправишь. Просто язык не поворачивается говорить тебе о том, каким подлецом оказался Киносита. Так вот, попутал меня черт с этой картиной. Поскольку Киносита оставил ее у меня на продолжительное время, я подумал, что картину можно заложить за тридцать – тридцать пять тысяч иен и избежать таким образом ожидавшего нас позора. Так оно в действительности и оказалось. Этот негодяй Сёда перевернул мне душу, подкупил моего ученика и с его помощью заманил меня в ловушку. Но теперь ты видишь, что твой отец не намного лучше Сёды. Я сам втоптал свое честное имя в грязь!

И отец в отчаянии заметался в кресле. Рурико вся горела от возмущения.

– И… и… чем же все это кончилось? – дрожа всем телом, спросила она.

– Сёда возбудил против меня дело за присвоение чужой вещи, – ответил отец с нескрываемым отвращением. Его бледное лицо подергивалось.

– Разве это преступление? – чуть не плача, спросила Рурико.

– Преступление, – ответил отец. – Закон на стороне Сёды, и дальнейшая борьба бессмысленна. Строжайше запрещено продавать или закладывать отданные на хранение вещи.

• Предыдущая
• 20/63
• Следующая