Прощай, Россия! - Кьеза Джульетто - Страница 24
- Предыдущая
- 24/61
- Следующая
В каждом слове здесь звучит самохвальство автора, ощущение победы, всемогущества, презрение. Эта группа провинциальных функционеров коммунистической партии, начиная с самого Ельцина, действительно чувствовала себя «поднятой к власти». И не какой-нибудь, а огромной, безграничной власти, которую они унаследовали от коммунистической партии. Августовский переворот для Бурбулиса – «революция». Эти глупые коммунисты-бюрократы из ГКЧП просто расчистили дорогу революции «радикал-демократов». Впрочем, она и была в планах этих последних. Высказывания Гавриила Попова тоже подтверждают, что это был только вопрос времени. Если бы путчисты не выступили в августе, «осенью наступил бы наш черед… Мы сами дали бы бой». И далее: «ГКЧП нарушил закон. Но мы бы тоже были вынуждены нарушить его (как это и произошло в декабре 1991 года)»32.
В словах же Бурбулиса больше всего поражает абсолютное отсутствие какого бы то ни было упоминания о проблемах страны, о людях. Его нет в аргументации потому, что его нет ни в голове самого пишущего, ни в головах той группы авантюристов. Уничтожение Горбачева и Союза было для них «делом более или менее умелой тактики». А что касается «прихода к власти» и холодка почти физического наслаждения, пробежавшего по спинам этих скромных аппаратчиков (можно представить себе сладострастные судороги аппаратчиков республиканского масштаба, оказавшихся вдруг без вожжей и сознающих, какие несметные богатства оказались у них под рукой), то достаточно вспомнить фрагмент мемуаров самого Ельцина – такой откровенный, такой прозрачный и простодушно обнаруживающий культурную, этическую и политическую ограниченность этого «руководящего эшелона российских лидеров»: «Помню, как мы с Львом Сухановым впервые вошли в кабинет Воротникова, бывшего до меня Председателем Президиума Верховного Совета РСФСР.
Кабинет огромный, и Лев Евгеньевич изумленно сказал: «Смотрите, Борис Николаевич, какой кабинет себе отхватили!» Я в своей жизни уже успел повидать много кабинетов. И все-таки этот мягкий, современный лоск, весь этот блеск и комфорт меня как-то приятно кольнули. «Ну и что дальше? – подумал я. – Ведь мы не просто кабинет, целую Россию отхватили. И сам испугался крамольной мысли»33. Россия, низведенная до масштабов президентского кабинета. Разве этого недостаточно, чтобы раскрыть всю драму конца Советского Союза, весь этот потрясающий откат, за несколько дней уменьшивший Россию в размерах и отбросивший ее на три века назад, в допетровские границы. А то, что не существовало никакого плана, никаких конкретных очертаний будущего, со всей очевидностью вытекает из слов самого Ельцина, которыми он описывает раскол, вызванный им же 25 ноября 1991 года в самый ответственный момент переговоров между республиками. Именно об этом моменте как раз и говорится у Бурбулиса. Тогда Ельцин понял, что не в его интересах поддерживать Горбачева в последней отчаянной попытке спасти Союз, состоящий хотя бы из семи или восьми республик. И он холодно принял решение, о котором Бурбулис говорит так: «…Мы решили поднять ставки и убедили своего президента забрать обратно на очередном заседании Госсовета то, что он неоправданно великодушно „подарил» Горбачеву на предыдущем».
Выходит, неправда, как пишет Ельцин в своих мемуарах, что это была общая идея остальных лидеров республик. В действительности решающий шаг – отказ подписать соглашение, достигнутое на заседании Государственного Совета 14 ноября 1991 года, – сделал Ельцин. На президентской даче в Ново-Огареве состоялся действительно последний акт этой истории: российский президент отрекся от собственного согласия и начал бесплодную дискуссию о будущих отношениях между центром и республиками. Прижатый к стене Горбачев встал и покинул зал заседаний. «В этот момент, – вспоминает Ельцин так, словно он был сторонним зрителем, а не главным действующим лицом, – все вдруг поняли, что встреча эта – последняя: ново-огаревская эпопея подошла к концу. И в этом направлении движения нет и не будет. Надо искать, придумывать что-нибудь новое… Это была уже окончательная жирная точка в длинной истории горбачевской попытки спасти разваливающийся Советский Союз»34.
25 ноября нужно было «придумать» что-то новое! 8 декабря «придумка» была готова. Понадобилось тринадцать дней, чтобы удовлетворить «требование истории», – как заявили могильщики великой страны под аплодисменты остального мира. Последовавшие за провозглашением суверенитета России события, особенно события последнего года жизни СССР, были необратимыми. Они сами по себе показывают, что Союзу Советских Социалистических Республик действительно пришел конец и никто уже не мог бы вдохнуть в него жизнь. Но дискуссия, – которая еще не кончилась и, возможно, не кончится никогда, – касалась теперь не восстановления СССР, а рождения некоего нового государственного образования с иными, чем прежде, отношениями между центром и периферией, с новой демократической конституцией, уже без трех прибалтийских республик и, по-видимому, с новой «дифференцированной геометрией», то есть с новыми степенями объединения субъектов международного права, которые могли бы добровольно к нему присоединиться. Таков был план Горбачева. Для лучшей ориентировки в событиях можно назвать и другие даты. Одна из них, – часто упоминаемая правоверными коммунистами, которые никогда не простят Горбачеву его «перестройки», – март 1985 года, когда Горбачев был избран Генеральным секретарем КПСС. Другая дата связана с историческим решением Съезда Народных Депутатов об отмене статьи 6-й Конституции СССР, закреплявшей за коммунистической партией «руководящую» роль35. Все эти даты важны, так как в них можно найти и частичное объяснение событий и частично правду. 7 ноября 1917 года – тоже дата, раскрывающая немалую долю правды о смысле последовавших за ней событий. То же самое можно сказать и о более далеких датах XVI века, когда в России сложились условия для темного и бессмысленного народного бунта, о временах после террора Ивана Грозного и перед воцарением Романовых с благословения «средних слоев», нашедших выразителей своих в лице купца Кузьмы Минина и князя Пожарского.
Но мы для краткости можем ограничиться событиями 1991 года, отмеченными предсмертными судорогами Союза. Событиями до августовского выступления консерваторов и после него. Это «до» включает в себя четыре даты. Март 1991 года, когда Горбачев добивается подавляющего большинства (почти 70 процентов голосов) в ходе референдума по вопросу о сохранении Союза. 12 июня, когда Борис Ельцин одерживает громкую победу в первых в России прямых президентских выборах. 23 июля, когда Горбачеву удается собрать в подмосковном Ново-Огареве глав 9 из 15 республик СССР с целью добиться хоть малейшего согласия, необходимого для создания «обновленного Союза». Согласие это было достигнуто и зафиксировано в весьма расплывчатом документе, еще нуждавшемся в доработке советников. Подписание документа было назначено на 21 августа. В конце июля Горбачев отправляется на встречу глав государств Большой семерки в надежде получить от них займы и политическую поддержку в своей борьбе. Возвращается он оттуда без конкретных результатов. А затем его застигает врасплох ' путч, организованный самыми близкими его сотрудниками во главе с заместителем президента Геннадием Янаевым, в тот момент, когда Горбачев проводит свой отпуск на берегу Черного моря, в Форосе.
По возвращении в Москву он, якобы спасенный своим главным соперником, больше не в состоянии управлять процессом, который сам же и начал. И все же в этой борьбе еще будут острейшие моменты. 2 сентября созывается Пятый Съезд Народных Депутатов СССР – всесоюзного парламента в расширенном составе (2250 делегатов). Он будет и последним – в силу принятого им самим же решения. Его должен был заменить новый Межреспубликанский Парламент и Государственный Совет, состоящий из президентов Союзных республик – участниц нового договора, и президент Горбачев как символ единства страны, хотя в тот момент еще не было решено, будет ли она федерацией, конфедерацией или каким-то другим образованием, форма которого определится в результате совместных усилий.
- Предыдущая
- 24/61
- Следующая
