Прощай, Россия! - Кьеза Джульетто - Страница 2
- Предыдущая
- 2/61
- Следующая
Нельзя также исключить, что в Вашингтоне действительно думали, будто таково единственно «правильное», «нравственное» решение проблемы советского коммунизма. Проблемы, которая слишком долго тревожила и страшила людей, чтобы не возникло желания при первой же возможности покончить с ней одним ударом. Но это значит не управлять, а мстить. Не искать «справедливых» или «нравственных» решений– единственно, впрочем, способных продлиться во времени, – а навязывать другим народам собственные правила и образ жизни. И нельзя исключить, что невысокая политическая культура бывшего партийного функционера Бориса Ельцина и его советников – Геннадия Бурбулиса, Сергея Шахрая, Михаила Полторанина и Владимира Шумейко – породила их уверенность, будто нужно разрушить все – и коммунизм и государство, – чтобы безоговорочно победила идея «Империи добра». Возможно, так оно и было. Только не следует принимать невысокую политическую культуру за проницательность государственных мужей. К несчастью, многие из них совершенно не разбирались в капиталистической экономике и свободном рынке, и уж тем более не были в курсе последних дискуссий на эту тему, проходивших на Западе: на основании своих ограниченных знаний они не были в состоянии в них разобраться.
Да и что они могли знать о кризисе «общества благосостояния и о победе в те (но только в те) годы жрецов тотальной deregulation, тех самых, которые подсказывали Рональду Рейгану и госпоже Тетчер, какую политику нужно вести? Что, спрашивается, они могли знать о проблемах, волновавших самые просвещенные умы Запада? Можно ли было ждать от политического персонала, воспитанного Коммунистической партией Советского Союза, – то есть плохо разбирающегося в новейших течениях мысли, – что он выберет только самое мудрое, самое современное и подходящее к конкретным условиям России? Можно ли было ожидать от политических кадров, воспитанных в духе самого тупого цинизма, не признающих никаких нравственных ценностей и не обладающих необходимыми для политиков качествами, что они подойдут к проблемам освобождения и возрождения страны, больше всего заботясь о благополучии своих сограждан? Можно ли было ждать от людей, привыкших к насилию и не имеющих никакого представления о законах демократии, что стоит пару раз пригласить их в Гарвард, как они осознают всю важность выборов?
Эти люди и стали пропагандистами, а после прихода к власти и реализаторами политики, предполагавшей немедленно стереть в порошок советскую систему посредством тотальной приватизации и немедленного же введения свободного рынка любой ценой. Эта политика, осуществленная некомпетентными людьми, которые находились в плену энергичнейших и настоятельнейших рекомендаций западных экономистов, финансовых экспертов и советников (в первую голову – американских и нерегулируемая экономика английских), а также столь авторитетного, сколь и лихого журнала «Экономист». А мнение этих господ, – как верно подметил Эрик Хобсбаум1, – в свою очередь зиждилось на полном незнании подлинной советской экономической действительности. Удивительно ли, что два слепца, даже взявшись за руки, не могут перейти через дорогу?
В общем, это была в полном смысле слова американская победа, что стало очевидно, когда в декабре 1991 года были произнесены слова, положившие конец существованию СССР. Слова эти произнесли русские, собравшиеся на поистине эпохальную вечеринку в одном из белорусских лесов под Брестом, и прозвучали они как акт безусловной капитуляции: геополитического пространства, ранее именовавшегося Советским Союзом, более не существует. Правда, американцы еще довольно долго сомневались в этом. Страх перед коммунизмом был столь велик, что в его кончину они поверили лишь пять лет спустя. Хоть перед ними был труп, они все еще не могли освоиться с этой мыслью. СССР. покончил жизнь самоубийством, а они, призванные опознать покойника в морге истории, все не решались зафиксировать его клиническую смерть: вдруг он еще воскреснет!
Одних, в том числе и в Италии, даже разочаровало то, что холодная война завершилась, не перейдя в стадию горячей. Других, особенно многочисленных и в Италии тоже, раздосадовало, что такая смерть без кровопролития и, на первый взгляд, без трагедий (если не считать в Румынии Чаушеску: ее пример как бы подтвердил правило, которое до начала 1989 года никто не счел бы возможным) исключала судебный процесс над обвиняемыми. И дело не в сроке давности, положение о котором не касается преступлений против человечества, а в том, что было бы просто нелепо выносить приговор усопшему. То есть коммунизму.
К тому же непонятно кто и кого должен судить. Вернее, кто мог судить, было известно: естественно, победители. Но победители в этой аномальной войне тоже были аномальными. Удары ниже пояса наносились в ней с обеих сторон, но только виртуально. В этой войне советские лидеры сражались с собственными согражданами скорее даже больше, чем с врагом. Хотя, если судить по материалам западных секретных архивов, в холодной войне и американские граждане выполняли роль подопытных кроликов при атомных испытаниях и никто не ставил их об этом в известность. А десятки тысяч американцев отправляли на бессмысленную бойню во Вьетнам, где было уничтожено несколько миллионов вьетнамцев – и все из-за просчетов и совершенно циничных решений, тщательно скрывавшихся от американского общественного мнения и раскрытых лишь позже одним из последних свидетелей и главных руководителей этой бойни – Робертом Макнамарой.
В общем, судьи прекрасно знали, что они не вполне подходят для проведения такого процесса. Так что никто из победителей не задавался вопросом, насколько он уместен. Впрочем, даже для Нюрнбергского процесса пришлось обновить международное право, хотя тогда – пусть Гитлера уже не было – в живых оставались многие самые крупные нацистские главари. К тому же процесс над советским коммунизмом вынудил бы Запад посадить на скамью подсудимых последнего Генерального секретаря КПСС Михаила Горбачева, то есть именно того человека, которого общественное мнение всего мира считало главным героем освобождения советских людей от жестокостей коммунизма и имело все основания благодарить за освобождение от кошмара ядерного противостояния, от равновесия страха.
Уже одного этого вроде бы достаточно, чтобы отказаться от ностальгических молитв по «процессам над коммунизмом», идея которых столь близка сердцу отряда французских «новых философов» и некоторых прочих ветеранов холодной войны. На деле самым щекотливым был вопрос «кого» судить, даже если оставить в покое бедного Горбачева. Ибо после того, как рассеялись надежды на то, что советский коммунизм чужд россиянам и импортирован (откуда? Да конечно же из Европы) вопреки их воле, сразу же стало ясно, что на скамью подсудимых пришлось бы посадить слишком много народа. Для начала как минимум почти всех, кто стал вдруг воспевать ценности западной демократии, и безусловно всех, кто стал у власти с 1992 года, то есть, вне всякого сомнения – всенародно избранного российского президента Бориса Ельцина. Наконец, в свете результатов выборов 1 993 1995 и 1996 годов стало бы задним числом ясно, что спустя пять лет после падения коммунизма, спустя пять лет после начала движения к рынку не менее 40 процентов российских граждан все еще голосовали за коммунистов. А это, учитывая, что коммунизм как политический режим уже не нужен никому, означало только одно: что этот режим, перекрывавший какое бы то ни было движение в сторону демократии, все-таки что-то дал россиянам. И это что-то, каким бы чудовищным и невыносимым оно ни выглядело в глазах западного мира, россияне хотели сохранить.
Итак, 3 июля 1996 года американцы облегченно вздохнули после второго тура первых президентских выборов в России. Я пока воздержусь от эпитетов «свободные» и «демократические», которыми эти выборы еще до их проведения награждала значительная часть западной печати. Надо еще посмотреть, насколько они были свободными и демократическими: пусть читатель сам разберется в этом вопросе, исходя из данных, которые мы представим ниже. А пока в заключение этой главы позвольте мне напомнить об одном небольшом эпизоде, происшедшем в Москве через несколько дней после 3 июля, и не где-нибудь, а в московском отделении Фонда Карнеги. В состоявшемся там разговоре приняли участие известный экономист Андерс Ослунд и не менее известный эксперт по русскому вопросу Майкл Мэкфоул. Вспомним, как первый из них торжественно заявил: «Отныне Россия – страна с рыночной экономикой». Обратите внимание, Ослунд не сказал: отныне Россия – свободная или демократическая страна. Он сказал: «…страна с рыночной экономикой». В результате выборов произошло чудо: политика, которой было от роду один день или месяц, стала над экономикой и ее сложными законами. Получалось, что экономика – не наука, а всего лишь колдовские махинации или просто фокус. Во всяком случае, жрецам тут оставалось лишь опуститься на колени.
- Предыдущая
- 2/61
- Следующая
